— А почему Россия такая маленькая?
— Что ты. Россия — одна из самых больших стран, как Америка. Только в России экономическое положение плохое…
4-летняя Ульяна, выслушав маму, понимающе кивает головой.
Едем в “Мерседесе” по Кутузовскому проспекту. За рулем — ее водитель, на заднем сиденье — ее дочка, ее няня, сама Рената.
— Сереж, вы за мной заедете? — останавливаемся возле одного из кафе, Литвинова отпускает машину. — Когда? Ну я вам позвоню.
Время — около десяти вечера. Вчера она приехала со съемок из Питера. Сегодня — успела записать программу на телевидении, получить какую-то гламурную премию. У нее очень мало времени. Интервью — как способ перекусить, выпить. Рената заказывает бокал красного вина, салат…
— Ну, о чем вы меня хотели спросить?
— Вы уже отбились от вопросов дочери, теперь раунд второй. Спрошу, всегда ли Ульяна довольна вашими ответами?
— Нет, абсолютно. Она часто меня ставит в тупик, я просто теряюсь. Честно сказать, мне иногда кажется, что я всего лишь выпустила стрелу, которая летит сама по себе, и я не могу даже повлиять на ее полет. Могу только любить ее.
— Получается, дочка растет как сорная трава, все ей отдаете на откуп?
— Нет, я просто ловлю себя на каких-то мыслях. Вы ведь тоже чей-то сын, и родители вас выпустили в этот мир, и вы куда-то летите. И если вам крикнет кто-то на ухо, может, вы и не прислушаетесь. У каждого своя судьба, своя траектория. Но мне не хочется эксплуатировать тему детей, мне кажется, это неправильно. Давайте будем говорить о том, что касается только меня.
***
— О’кей. Рената, скажите, вас раздражают незнакомые люди? Толпа вам враждебна?
— Почему вы так решили? Нет, у меня не вызывают изначальную антипатию люди, которых вижу первый раз в жизни. Априори я всегда готова обольщаться, нежели предполагать обратное.
— Просто мне кажется, вы из тех, кто притягивает людей с не совсем здоровой психикой. У вас есть персональные фанатки? Не примелькались одни и те же лица у служебного входа, у подъезда?
— У меня нет никаких подъездов, Господь с вами.
— Как это? Где же вы живете?
— Я постоянно меняю все адреса и данные. Раньше жила за городом, потом снимала квартиру, поменяла ее, и так далее...
— Кстати, номера мобильного телефона вы тоже все время меняете.
— Да, вот у меня такая фобия.
— Но вы же минуту назад сказали, что готовы обольщаться…
— Нет, ну бывают же всякие периоды… Да, вот признаюсь вам, я скрываюсь иногда.
— От кого?
— От всех. Понимаете, какая бы я ни была общественная фигура, самое главное для меня — периоды уединения. Например, мне нужно сесть и сконцентрироваться над текстом, написать сценарий, в конце концов. А когда ты живешь с включенным телефоном, ты не принадлежишь себе. Это такое страшное зло на самом деле.
— Выключить телефон гораздо проще, чем менять каждый раз место проживания.
— Честно сказать, я не хотела бы, чтобы мое место проживания застолбилось. Быть летучим голландцем мне гораздо удобнее. Я посидела здесь, там и исчезла.
— Наверное, как-то неуютно, когда ничего нет постоянного, а все временное?
— А что может быть постоянным? Думаете, вы постоянны в этой жизни? Страшно временны, и я страшно временна. Постоянство — жуткий абсурд, я абсолютно выстрадала для себя эту аксиому. Конечно, я могу иметь какую-то прописку, мифическую. Но согласитесь, ну честное слово, просто смешно думать о какой-то стабильности здесь и сейчас, на нашей планете, даже в философском смысле этого слова.
— Сначала народы кочевали, потом осели… Вы просто вмешиваетесь в естественный ход истории.
— Ну хорошо, значит, я цыганка. А вы прям страшно хотите иметь прописку, постоянный адрес? По-моему, все это ужасно. Когда какой-то человек приходит к тебе и спрашивает прописку… Какого черта?!
— Секундочку, вы же выросли в Советском Союзе.
— Вот это неприятно, не могу сказать, что я счастлива по этому поводу. Какой-то момент несвободы. А еще сейчас изобрели телефоны, по которым тебя могут пеленговать. Это какой-то кошмар! Или в паспорт впечатывают твои отпечатки пальцев. Какого черта?! Тотальный контроль, как будто я из стада коров, баранов, которых отслеживает пастух. Но я ни в какое стадо не записывалась. Я не хочу быть доступной тем, кому я не хочу быть доступной. Моя профессия подразумевает какое-то уединение…
— Да, а еще лупу увеличительную, через которую видна каждая пылинка на вашем шикарном платье.
— Да? Ну это какая-то беда на самом деле. Любое вторжение нарушает течение твоей внутренней жизни. А как показывает практика, я человек достаточно чувствительный. И лучше я буду сохраняться. Как умею.
***
— Вам приятно вспоминать детство?
— Ну как, не очень. Крайне стесненные финансовые, жилищные и трам-парам-парам обстоятельства.
— И только?
— Школа, школа, школа… Вы же про школу? Нет, неприятные воспоминания. Чувство омерзения скорее. Ничего более отвратного вспомнить в своей жизни не могу. Какая-то в высшей степени ранимость, тотальная дискриминация ребенка: от учителей, от одноклассников, от продавщиц, от встречных хулиганов, от собак, от бабок, которые сидят у подъезда. А еще эти галстуки дурацкие, которые надо было стирать, гладить…
— Неужели все обижали?
— Да нет, я думаю, это просто качество, которым обладала я, — такая повышенная чувствительность. Как, знаете, есть люди, склонные к аллергии, и устойчивые. Вот если в жизни я испытывала какие-то глубочайшие депрессии, то самые глубокие были в детстве. Понимаете, тащишься с этим ранцем… Ну я не знаю, кто-то вспоминает свое детство, как солнечный берег, бабушка, папа, мама, собака, мяч. А у меня наоборот — такая унылая дорога домой, какая-то пасмурность, какие-то встречи, какие-то разборки.
— А как же компания: ребята, девчонки?
— Не было у меня компании.
— А мама, папа молодые?
— Папа, кстати, с нами не жил. Но мне кажется, если попытаться превратить минус в плюс, то это была какая-то грандиозная учеба перед чем-то дальнейшим. Когда я поступила во ВГИК, вдруг испытала такой восторг. Боже мой, думала я, бывают ведь и другие отношения. Все было черным, и вдруг раз — жизнь наполнилась солнцем. В принципе в этом есть какая-то странная режиссура. Нет, справедливая режиссура.
— Считается, что от детских комплексов полностью избавиться невозможно. В подсознании все равно сидит и мешает нам жить. Что сидит в вас?
— Очень много. Но можно я не буду говорить об этом? Не хочу, все-таки я не на исповеди.
— Сильный человек легко говорит о своих комплексах.
— И вы думаете, я сейчас буду доказывать, что я сильный человек? Нет. Ничего не хочу доказывать.Да, когда-то было очень тяжело, и я скорее этому счастлива. Мне нравится, что были такие тяжкие моменты и что они были преодолены. Я считаю, на войну нужно идти, если она уже объявлена. При этом знаю массу людей, которые скорее склонны обходить препятствия. А обходя, лишь оттягиваешь момент столкновения. Когда-нибудь это все равно тебя настигнет.
***
— Несколько лет назад в одном из интервью вы сказали, что в 2004 году наступит матриархат. Он уже наступил?
— Есть предсказание, согласно которому в 2004 году наступит матриархат, и он будет длиться 50 лет. Конечно, в нашей стране с этим тяжеловато, у нас очень мужская страна. Если женщины чего-то добиваются, они должны пройти сквозь такое! Через какой-то скептицизм, снисхождение, раздражение. Это я сейчас даю самые мягкие определения.
— Значит, в идеале рядом с женщиной всегда должен находиться мужчина. Сильный, уверенный в себе, который решал бы все ее проблемы.
— У меня такого мужчины нет и никогда не было. Более того, если бы он появился, я никогда бы в жизни не свалила на него свои проблемы.
— Но ведь ваш первый муж был продюсером.
— О Боже, это такое было время, конечно. Такое бодрое. А продюсер — это скорее такая формулировка непонятная. Был хороший человек…
— Был?
— Ну я надеюсь, он существует в природе. Отличный человек. Нет, у него все хорошо по жизни. Просто бывает же, что люди встречаются…
— “…Люди влюбляются, женятся. Мне не везет с этим так, что просто беда…”?
— Нет, почему не везет? Я к нему очень хорошо отношусь, крайне позитивно. Мне кажется, какое-то грандиозное зло, что люди не умеют расставаться по-хорошему. В любом случае они должны сохранять какие-то отношения.
— Второй ваш супруг — бизнесмен, довольно богатый человек. А богатый человек у нас синоним человека сильного. Или не так?
— М-м-м… Я хочу сказать, что ситуация сейчас столь непростая, что мне не хочется распространяться на эту тему. То, что я скажу, может принести боль очень многим. Пройдет время, все встанет на свои места, и тогда…
— Хорошо. Но есть мнение, что сильные женщины привлекают слабых мужчин. Согласны?
— Есть такой момент. Есть определенный род людей, которые могут вестись на какую-то харизму. Я не скажу, что они слабые, скорее ведомые.
— “На съемочной площадке я вынуждена быть мужчиной” — ваши слова?
— Ну да: я хочу — я это получаю. Чисто мужской принцип. То есть я не пассив, я актив.
— А у вас есть подружки? Такие, чтобы по телефону потрепаться, чтобы как-нибудь собраться, поставить бутылку водки на стол и перемыть кости мужикам?
— Да вы что! Вот эта схема, которая в “Сексе в большом городе”? Не понимаю, как можно встречаться вот так вчетвером и черт-те что обсуждать. Ну не нравятся мне все эти подружки по телефону. Не понимаю, о чем с ними можно разговаривать. Про тряпки, про сплетни или про что? А может, это я такая ненормальная?
— Вам с кем легче дружить: с мужчинами или с женщинами?
— Вы знаете, дружба для меня — роскошь, у меня так мало времени, даже на самых близких. Так что скорее всего о дружбе я рассуждать не могу — это для меня неизведанная планета.
— Тогда о любви. Сложно обойти тему, которая муссируется так или иначе…
— Я уже знаю, про что вы хотите спросить. А вы хотите все-таки спросить?
— Да, я хочу спросить. Хотя бы насколько вас угнетает вся эта шумиха? Имею в виду отношения с Земфирой, естественно.
— Буквально три дня назад я ей смонтировала клип на абсолютный шедевр, я считаю. Вы слышали ее последний альбом? Там песня есть “Самолет”, очень красивая: такая медленная, грустная. Помните ее? “Сколько в моей жизни было этих самолетов. Никогда не угадаешь, где же он не приземлится…” Да, действительно, я работаю с Земфирой и считаю, что она абсолютно выдающийся человек. Она реально одна из… Ну практически одна. На мой субъективный взгляд. Я ее крайне сильно уважаю. И надеюсь на дальнейшее сотрудничество. Но вот видите, как получается, что такое сотрудничество вызывает столько… Я не знаю, как это прокомментировать.
— Люди склонны верить тому, во что хотят верить.
— Ну и отлично, Боже. Я же не подаю в суд ни на кого. Ну что я должна сейчас сказать? Я должна резко все опровергать?
— Зачем же? Если это правда, можно сказать: “Ну да, и чего дальше?” А если нет, наверное, логично было бы подать в суд.
— Ну не знаю. В данном случае мне кажется, что… Ну не хочется мне входить в эту реку: подтверждение, опровержение. Мне хочется как-то сохранить свою…
— Поздно. За вас уже все решили.
— Кошмар какой-то, черт-те что…
— А что вы хотели: издержки профессии. С Земфирой обсуждали эту тему: как говорить, что?
— Нет, кстати. Конечно, все эти публикации приносят мне огромную боль. У меня ведь очень много близких. И я не понимаю, что нужно говорить, — это же абсурд какой-то. Если у меня разрыв с человеком, у меня там какая-то семья, почему все это должно присоединяться к этому сотрудничеству творческому? И носить какую-то определенную окраску? Могу я себе позволить в этом не участвовать? Хорошо, пускай все это муссируется. Я просто не понимаю этих людей. Они ведь тоже люди. У них ведь тоже есть какие-то моральные принципы. Что они при этом испытывают? Какое-то удовольствие? Вот они это написали и сидят там радуются?
***
— А на вас обиженных много, как думаете?
— Думаю, что нет.
— Но вот одну обиженную я слышал, кстати. Это Светлана Светличная.
— Да вы что! А что я ей сделала?
— Она была недовольна тем, как вы использовали ее в фильме “Богиня”.
— Просто поразительно. Я, кстати, недавно с ней общалась, она говорила, что крайне благодарна мне за то, что я пригласила ее в картину. То есть мне в лицо она не сказала ничего.
— Ну, у нее сложное финансовое положение, а на этой картине она смогла заработать. И за это Светличная вам благодарна. Ей не понравилось, что большую часть ее реплик вы из фильма вырезали.
— Просто мы очень старались заплатить ей нормальную ставку, и вызывала я ее на каждый съемочный день даже тогда, когда ее не было в сценарии. Быть может, в этом была моя ошибка. Я ей говорила: “Приезжайте, может, вы скажете какой-то текст”. А этого текста не было в принципе. Но мне кажется, не стоит говорить об этом. Скорее это унижает ее, чем меня оправдывает. А насчет считаться с мнением… Вообще, я не люблю искать эти совместные зерна, сообща работать над ролью. Я думаю, артисты, которые участвуют в моем фильме, они скорее краска…
— То есть вы их откровенно используете?
— Слушайте, когда я снимаюсь как актриса, я совершенно четко отдаю себе отчет, что я всего лишь краска на большом ковре, который держит в своей голове режиссер. И не претендую на то, чтобы кому-то что-то диктовать.
— Сейчас у Балабанова снимаетесь?
— Да, Леша Балабанов — мой товарищ. Кстати, можете у него взять интервью. Хотя… Он ведь не дает интервью. Я так его уважаю за это. Может себе позволить. Не дает интервью, не берет гонорар за свои картины. Абсолютный в этом плане небожитель. В хорошем смысле блаженный.
— Вы хотели бы быть на него похожей?
— Нет. Я не могу быть такой, я совсем другая. Но я счастлива, что такие люди есть, и я могу соприкасаться с ними на одном пространстве.
— Сейчас вас стало довольно-таки много: вы в кино, вы в театре, вы на телевидении. Зачем столько работать?
— Я склонна много работать, мне нужно много зарабатывать.
— Есть какая-то грандиозная цель в жизни?
— Нет, я считаю, мне просто нужно много зарабатывать.
— Нет ли риска немножко растерять себя во всем этом? Вас оценили как на некую яркую краску на сером фоне. Но когда яркой краски много, болят глаза.
— Риск есть. Расплата ждет впереди. Сейчас ситуация такова, что надо. Мне ведь скоро 40 лет…
— Вы не боитесь называть свой возраст?
— Я перешла уже тот барьер боязни или небоязни — больше пекусь о своем внутреннем мире. Есть женщины, которые боятся дряхления, боятся, чтобы у них что-то не отвисло. Думаю: Боже мой, чего они боятся? Чтобы не отвисло что-то внутри — это, по-моему, гораздо дороже.
— Рождение дочери вас сильно переломало?
— Ну это какой-то вечный страх и вечная вина.
— Потому что при такой занятости с дочкой видитесь довольно редко?
— Не могу сказать, что часто. Тем более сейчас снимаюсь у Балабанова, съемки будут до конца месяца, видите, как получается.
— Ну так, может, бросить все к чертовой матери и стать обыкновенной домашней бабой и быть при этом абсолютно счастливой?
— Домашней бабой?! Конечно, нет. Если запихнуть меня в эту нишу, я тут же удавлюсь где-нибудь на карнизе. Конечно, нужно от многого отказываться, и я уверяю вас, я отказываюсь от многого. А нужно еще от большего. Ведь так не бывает: если вы хотите обладать чем-то одним, надо жертвовать другим.
— И какой же вы представляете себя лет через 15?
— Да вы что. Я не знаю, что будет завтра, честно вам скажу. Мне о чем-то мечтается, а на другой день, когда идет дождь… А сейчас вообще начинается осень. Страшная склонность к какой-то депрессии… У вас такого не бывает?
