Исторические события — как и деятелей — следует оценивать в соответствии
с главной задачей их эпохи. Главной проблемой СССР к середине пятидесятых годов стал вопрос о завершении эксперимента с государственно-социализмом и о начале реформ, направленных на его преобразование в более прогрессивный строй — постиндустриальный. Как я постарался показать в моей недавно опубликованной книге “Три войны Сталина”, в 1944—1945 годах Сталин упустил исторический шанс начать эпоху реформ социализма. А его смерть создала возможность начать их.
В этой связи я рассматриваю три группы вопросов:
1) что позволяло полвека назад начать постиндустриальные преобразования;
2) что мешало такому варианту реформ;
3) какой вариант реформ был реализован и почему? Какие уроки из событий пятидесятилетней давности нам надо извлечь?
1. Что позволяло начать выход из социализма полвека назад?
Можно выделить пять факторов такой возможности.
Первый. Разоблачение Хрущевым культа личности Сталина.
Впервые само советское руководство и сама коммунистическая партия заявили не о тех или иных недостатках или даже грубых ошибках, а о неприемлемости сталинского режима в целом, и тем самым фактически стал правомерным следующий вопрос: о неприемлемости самой диктатуры пролетариата.
Эта критика стала базой начала поисков другого варианта социалистического строя. Но она вполне могла стать и стартовой точкой отказа от самого этого строя.
Второй. Наличие в СССР весомого блока несоциалистических форм хозяйства и экономически независимых от социализма групп населения.
Вот данные переписи 1959 года, которые характеризуют 1956 год.
В стране 208 млн. человек.
В трудовом возрасте — 120 млн.
Из этих 120 млн. в промысловой кооперации и кустарей — 2 млн. человек. В подсобном и домашнем хозяйстве — 10 млн. 32 млн. колхозников не менее трети времени тратят на свой личный участок. Условно это 10 млн. человек. В итоге не менее 22 млн. человек обеспечивают себя сами.
В 1956 году из 12 млн. тонн мяса, производимого в стране, только 4 млн. тонн давали колхозы и 1 млн. тонн — совхозы. А более 50% мяса давали несоциалистические формы хозяйства. Из 50 млн. тонн молока в 1956 году более 50% тоже давали частные хозяйства.
Все колхозники и большинство рабочих и служащих — бывшие крестьяне. За годы социализма из них вытравливали инициативу. Но у них сохранялись и память, и привычки, и навыки индивидуального частного хозяйствования.
К этому надо добавить, что не менее 50% рабочих и служащих живут в своих отдельных домиках и имеют свои небольшие участки для огорода и сада.
То есть полвека назад пятая часть населения страны была экономически независима от советской власти полностью, а не менее трети — независима в значительной мере.
Такой социальной базы реформ к началу постиндустриальных преобразований в 1989—1991 годах в СССР не было и в помине.
Третий. Народ в целом находился в состоянии исторического оптимизма. Победа в Отечественной войне придала ему силы, веру в собственную значимость. Миллионы участников войны в бою привыкли не только выполнять приказы, но и принимать самостоятельные решения.
Миллионы людей были освобождены по проведенной Л.П. Берия амнистии. Еще миллионы — реабилитированы решениями Н.С.Хрущева. Оправданы репрессированные народы.
В годы оккупации миллионы советских граждан видели полный и быстрый распад советской системы.
Другие миллионы — и вывезенные на работы в Германию, и во вступившей в Европу Красной Армии — убедились, что без социализма люди живут лучше.
В общем, народ был готов к переменам и, более того, хотел их. Опять-таки, из этой готовности не следовал тип перемен. Но не исключались и реформы по выходу из социализма.
Четвертый. Партия в 1956 году насчитывала 7 миллионов членов и кандидатов. В 1941 году в ней было 2 млн. Если учесть, что примерно половина погибла за годы войны, то из 7 млн. шесть вступили в партию после 1941 года. Они не были связаны не только с революционным террором, но даже с коллективизацией и с репрессиями 1937 года. Им не за что отвечать в случае выхода из социализма.
Бюрократия и номенклатура тоже хотели перемен. Прежде всего — освобождения от висящего над ними топора террора.
Но самый большой настрой на реформы — у лидеров. Лучше всех знакомые с реальной ситуацией, они глубже и острее других сознают необходимость перемен. В отношении друг к другу они расколоты. Но в желании реформ они едины. Так думают и Маленков, и Берия, и Хрущев.
В целом состояние правящего класса можно определить классической формулой: верхи уже не могут править по-старому.
Пятый. Международная ситуация тоже благоприятна для реформ. На Западе еще много тех, кто видит в СССР бывшего союзника. С другой стороны — под влиянием успехов СССР в создании атомного оружия — все меньше тех, кто верит в возможность военной победы над СССР. Значит, есть условия для того, чтобы Запад оказал масштабную помощь реформам в СССР.
2. Что помешало встать на путь постиндустриальных реформ?
Таким образом, ряд факторов говорит о том, что в 1956 году теоретически были возможности для выхода из социализма.
Что же мешало? Здесь тоже можно выделить пять факторов.
Первый. К 1956 году советская бюрократия обрела вкус к материальным благам. Она активно добивается благополучной жизни и устранения всего того, что мешает ее благополучию. Она могла принять только те реформы, при которых она останется хозяином страны и укрепится в этой роли.
А вот представления о реформах зависят от положения той или иной группы бюрократии.
Второй. В составе советской бюрократии определенную часть составляли кадры, которые или принимали участие в сталинских репрессиях, или соучаствовали в них. Чем выше уровень бюрократии, тем выше удельный вес этих “сталинских соколов”. Критика сталинизма деморализовала и парализовала страхом основную ударную силу сталинской диктатуры — НКВД, НКГБ, суды и прокуратуру. Но не устранила эти силы. Поэтому никаких реформ, при которых это их прошлое могло стать камнем на шее, они допустить не могли.
Единственный вариант критики социализма, который они могли признать, — критика самого Сталина и приписывание всех ошибок социализма только ему, только культу его личности.
В составе советской бюрократии был велик удельный вес бюрократии армии и военно-промышленного комплекса — к 1956 году в СССР уже сформировали военно-промышленный комплекс.
Создание ядерного оружия и ракетной ударной силы потребовало грандиозных ресурсов. Обладание этими ресурсами, во многом бесконтрольное распоряжение ими, было опорой этой части советской бюрократии. Она не могла допустить реформ, угрожавших самому ее существованию. Угроза исходит из перспективы мира, а сам мир — из идей устранения непримиримых противников капитализма и социализма.
Чтобы кормиться, этой бюрократии нужна ориентация на войну и, следовательно, на сохранение социализма как объяснения этой войны. Другие реформы ее не устраивали.
Но главной консервативной частью советской бюрократии была бюрократия регионального и национально-территориального уровня. Специализированная на выжимании соков из народа, ограниченная в своих представлениях о стране и мире, зацикленная на карьере, постоянно дрожащая перед “верхом” и постоянно испытывающая нехватку средств, эта бюрократия прежде всего ненавидела центр, централизацию.
Нетрудно представить, что эта часть советской бюрократии легко могла принять любые реформы, ограничивающие центр. Но не более. По существу, даже настоящей реабилитации репрессированных — с возвратом им прежних постов в аппарате — не допустила именно эта бюрократия.
Наиболее сильной частью этой бюрократии была национальная бюрократия, особенно на уровне союзных республик.
Третий. Народ. Я отмечал наличие миллионов независимых от власти людей. Но является фактом, что не менее половины трудящихся составляли люди, экономическое положение которых в ходе социалистического строительства улучшилось и постоянно улучшалось.
Миллионы людей недавно переселились в города и вырвались из средневековых стандартов деревенской жизни к электричеству, магазинам, кино, теплым туалетам и городскому жилью (ведь даже бараки лучше изб).
Сталин постоянно поддерживал — прежде всего за счет репараций Германии — уверенность в том, что завтра будет еще лучше. Достаточно вспомнить ежегоднoе снижение цен.
Поэтому у значительной части народа была уверенность, что резервы у социализма есть — надо только устранять его недостатки.
Эту уверенность поддерживал и непрерывный масштабный силовой террор. Эту уверенность поддерживал и идеологический террор. Народ жил в условиях полного отсутствия критики со стороны оппозиции.
Существенно и то, что народ, устав от крови революции, коллективизации, террора, войны, не хотел перемен, которые могли стать связанными с потрясениями.
Четвертый. В советской интеллигенции велик был удельный вес тех, кто вышел “из народа”. Знания у них были — это им дало образование. А вот комплекса интеллигента у них не было. Таких “обученных” русских Достоевский, анализируя преобразования
ПетраI, назвал “техниками”. А Солженицын “образованцами”.
Подлинной интеллигенции — мозга и души народа, его высшего морального и духовного авторитета — после ленинских и сталинских чисток осталось мало. Особенно гуманитарной.
Советской интеллигенции хватило на формирование “оттепели” — но не более. Идеи выхода из социализма интеллигенция не выдвигала, не разрабатывала, не обсуждала и — тем более — не доводила до народных масс.
Пятый. И все же главным препятствием для постиндустриальных реформ стал сам Никита Сергеевич Хрущев.
Да, он был наиболее радикальным из трех претендентов на лидерство (Маленков, Берия и Хрущев). Но победил соперников он не своим радикальным подходом к реформам, а — не в последнюю очередь — своими связями с наиболее “просоветской” территориальной партийно-государственной бюрократией. Именно эта бюрократия “владела” голосами членов партии. Победа с опорой на такого союзника связывала Хрущева по рукам и ногам.
Но он и сам не мог подняться до идеи отказа от строя, который вывел его, выходца из народных низов, на капитанский мостик державы. Он был готов к самым радикальным реформам, но только в рамках коммунистической системы. К тому же над ним, как и над всей верхушкой советской пирамиды, довлел страх личной ответственности за прошлое.
Найти формы и методы налаживания связей ни с готовой к реформам частью партии и народа, ни с либеральной интеллигенцией Хрущев не смог. Он оказался зациклен на том, что знал и к чему привык, — на партаппарате.
Понимая, что бюрократия блокирует его, Хрущев попытался расколоть бюрократию, создавая прообраз двухпартийной системы путем разделения аппарата партии на промышленный и аграрный. Но даже этот его проект — стоивший ему поста — остался в рамках бюрократии.
В пирамидальных структурах автором реформ может быть только лидер. В реформах по отмене крепостного права в России в XIX веке главной опорой был только царь. А в СССР лидер был готов только к реформам радикальным, но не революционным.
Исторический шанс начать постиндустриальные реформы в середине ХХ века был упущен. Хрущев не стал Дэн Сяопином.
3. Какие реформы были реализованы и уроки прошлого
Вначале бюрократия, вышколенная Сталиным, послушно подчинялась Хрущеву и терпела разного рода радикальные преобразования. Но реформы Хрущева имели два цвета.
Такие шаги, как жилищное строительство и наделение миллионов людей собственными квартирами, вели к постиндустриальному строю. Этому же служили отказ от репрессий, “оттепель” и многое другое. А вот такие меры, как экспроприация потребкооперации, основной части приусадебных хозяйств, провозглашение курса на коммунизм при жизни нынешнего поколения, упразднение внутрипартийной демократии — не говоря уже о расстреле новочеркасских рабочих и погроме творческой интеллигенции — способствовали укреплению положения советской бюрократии как господствующего класса.
Хрущевские реформы поставили под сомнение марксистскую модель будущего. Но одновременно они позволили бюрократии и удержаться у власти, и укрепиться. Таким образом, радикальные реформы Хрущева одновременно и способствовали постиндустриальному будущему страны, и удаляли его.
Какие уроки можно извлечь из эпохи реформ, символом которых стал ХХ съезд?
Урок первый. Лидерский вариант реформ, когда их автором и организатором становится первое лицо — как было в эпоху Петра I или Александра II, — в ХХ веке себя не оправдал. Ни при Хрущеве, ни при Горбачеве, ни при Ельцине.
Надо, видимо, преодолеть лидерскую модель реформаторства и думать о соответствующем изменении нынешней Конституции.
Урок второй. Реформы не могут иметь главной и тем более единственной базой бюрократию.
Объединившись, бюрократия сместила Хрущева.
Объединение бюрократии усиливает общий консерватизм бюрократии, ослабляя в ней и без того небольшие реформаторские группы. Объединение бюрократии, тем более в одну партию, ликвидирует один из фундаментов демократии и постиндустриализма — разделение властей.
И наоборот, раскол бюрократии на соперничающие группировки открывает перед реформами большие возможности.
Поэтому задача разоблачения идеи о том, что объединение бюрократии позитивно, — один из уроков.
Урок третий. Подлинных опор у реформ две: гражданское общество и независимая интеллигенция.
Урок четвертый. Перерастание радикальных реформ в умеренные ведет к застою. Умеренные реформы все больше ухудшают ситуацию, и, соответственно, растет оппозиция. Ее власть подавляет — и в итоге застой.
Поэтому урок: разоблачать опасности и бесперспективность курса на умеренность в реформах.
Урок пятый. О необходимости разработки альтернативного бюрократическому курсу проекта перспективных радикальных реформ. Обсуждение их концепции, доведение ее идей до всей интеллигенции, а затем — до народа.
Свято место пусто не бывает. И если нет проекта радикальных преобразований, рано или поздно появится программа строительства коммунизма или бюрократической национальной идеи.
К сожалению, ни этих, ни других выводов из опыта ХХ съезда сделано не было. И нам — при выходе из социализма — пришлось наступать на те же грабли, о которые споткнулся Хрущев.
