В унылом январе 1837 года Дантес вызвал на дуэль Пушкина и убил его. Солнце русской поэзии закатилось…
169 лет спустя, в апреле 2006-го, в эльзасском городке Сульц, в бывшем родовом замке баронов де Геккернов, спецкор “МК”, первый из русских журналистов, встретился с праправнуком человека, закатившего это солнце.
Барон Лотер де Геккерн Дантес, представитель благородной и печально знаменитой фамилии.
— Я знаю, русские должны меня ненавидеть, — укоризненно смотрит месье барон. — Хотя за что, собственно? Ведь все было по-честному. Если бы Дантес не попал в Пушкина, то Пушкин попал бы в Дантеса.
Что ж, с этим утверждением трудно спорить.
Так же как для русского человека с ним невозможно смириться.
Для нас существовала лишь одна правда, впитываемая с молоком матери: Дантесу нет и не может быть никаких оправданий.
Иначе почему сам барон Жорж Дантес так и не сказал ни слова в свою защиту? Почему он ни разу не открыл публично истинные причины рокового поединка на Черной речке? Единственного, кстати, поединка в его жизни. А прожил господин Дантес без малого 83 года, прожил долго и счастливо. И, по мнению многих современников, он никогда не раскаивался в том, что совершил.
Расплачиваться за грехи прошлого пришлось, увы, его потомкам..
Выпьем, добрая подружка
В сульцком замке Дантесов принимали по-пушкински. Но с французским размахом. “Страсбургский пирог нетленный”, гусиную печень запивали редчайшим белым вином, которое хранится только в здешних подвалах. “Как ты можешь намазывать фуа-гра на хлеб ножом? — ужасается моему невежеству барон Лотер. — Это едят вилкой. Если бы на моем месте был Пушкин, известный знаток этикета, он бы немедленно вызвал тебя на дуэль!”
Ах, если бы здесь был Пушкин. Надеюсь, мы поладили бы…
Тем более что третий в такой ситуации никогда не лишний.
Седьмую бутылку баронского вина вперемешку с “креманом” — эльзаским шампанским — мы с Дантесом распили уже под утро.
Проговорив в общей сложности около 22 часов. Весь вечер. Всю ночь. И весь следующий день кряду. В перерывах между вопросами Дантес читал свои стихи. Под мерцание оплавленной свечи. И почему-то под бетховенскую “Лунную сонату”.
Разве это не поразительно: ни один из многочисленных потомков Пушкина, боясь сравнения со знаменитым пращуром, не написал ни строчки. А праправнук его злейшего врага уже издал первый поэтический сборник “Борьба и чувства” — смертельно раненному Пушкину посвящается.
Или иной вариант названия — “Погибнуть вместе с Пушкиным”. Весьма символично.
Хотя стихи нашего главного русского классика сам месье барон читал только в переводе. В очень плохом переводе на свой родной язык.
Почему-то именно Пушкина французы переводят отвратительно. Наверное, для того чтобы было совсем уж непонятно — чего это русские так долго по нему страдают?
— Я не Пушкин, конечно, но все 500 экземпляров моей книги уже распродали в Париже, а это по нынешним временам, когда никто не читает книг, — совсем не шутка, — гордится месье Лотер. — Хотелось бы верить, что люди купили мой сборник ради моих собственных мыслей и чувств, а вовсе не из-за того, что я потомок “того самого” Жоржа Дантеса.
— Я искала вас так долго, больше года, — перебиваю господина барона.
— А чего меня искать? — удивляется он. — Дантес — очень редкая для Франции фамилия. Честно говоря, мы одни такие. Александр Дюма назвал почему-то своего героя Эдмоном Дантесом, но смею утверждать, что тот нам не родственник. Фамилия эта, если переводить с немецкого языка на русский, не слишком благозвучная, Уткины мы. На старинном дворянском гербе у Дантесов, что у входа в сульцкий замок, изображены летящие утки. А я живу в Нанте, хотя фирма моя находится в Германии. У меня завод по переработке мусора, прибыльный нынче бизнес. На поэзии, сама понимаешь, много не заработаешь…
Нет, весь я не умру
Как долго я его искала... С того самого дня, как год назад в Париже в мастерской художника-эмигранта Ильи Дронникова увидела на стене барельефное изображение солидного седовласого господина. Рядом висела копия с посмертной маски Пушкина.
— А это портрет старого Дантеса, — кивнул Дронников на барельеф. — Я делал его с подлинной фотографии, которую мне как-то принесла праправнучка барона.
Однако посодействовать в ее поисках художник не захотел. Уже в России я обзвонила несколько пушкинских музеев тоже с просьбой помочь найти нынешних баронов де Геккернов. Но и там получила категорический отказ.
“Вы не имеете права писать о детях Дантеса. Это подло! — с чувством произносили ученые дамы. — Тех, кто пытается с ними связаться, мы презрительно величаем “дантистами”. Мы обязаны подвергнуть имя убийцы Пушкина полному забвению, и это будет наша ему месть!”
Господи, так два столетия прошло с тех пор. Неужели же не пора расставить все точки над “i”? Даже серийные маньяки в нашей стране получают сегодня право на суд присяжных. А ведь Дантес, кажется, не был серийным маньяком.
“Но никто не забыт и ничто не забыто!” — разгневанно кидали ученые дамы разгоряченные телефонные трубки.
Как все это странно, продолжала думать я. У Дантеса остались дети и внуки. И род его спокойно дотянул до сегодняшнего дня. Они ходят на работу, ездят в машинах, читают газеты, смотрят телевизор и, может быть, на досуге даже размышляют иногда о своем месте в русской истории?
Как это странно и возмутительно, если следовать логике наших ученых-пушкинистов…
Хотя что тут, собственно, странного — те же потомки Пушкина расплодились по всему миру, среди них есть даже китайцы.
И они тоже наверняка смотрят телевизор…
Но если Пушкины на слуху, то о Дантесах практически ничего не известно. Кроме того, что крупный литературовед Павел Щеголев еще в тридцатые годы ХХ века говорил с его внуком, Луи Метманом, сыном Матильды Метман, старшей дочери Дантеса и Катерины Гончаровой, родной сестры красавицы Натали.
Сложно все у Пушкина с Дантесом, перепутано. И кружевное переплетение их судеб, и их дети, ставшие родственниками по крови, по своим матерям, но, как оказалось, до сих пор не подающие руки друг другу…
В большом интервью нашего обозревателя Марины Райкиной с прапраправнуком Пушкина и его полным тезкой, живущим ныне в Брюсселе, вдруг проскользнула случайная фраза, изменившая ход моих поисков и давшая надежду, что Дантесы все же вполне живые люди, имеющие почтовый адрес.
— Вы знаете, что хотят на будущий год сделать потомки Дантеса в Сульце? — говорил Александр Пушкин. — О! Это будет праздник, такие торжества. И в конце потомки Пушкина подадут руку потомкам Дантеса.
— И вы подадите?
— Можно будет поехать, посмотреть, но сказать, что подам руку? Это невозможно. Я не хочу шокировать Россию.
Итак — эльзасский Сульц. Конечная остановка. Родовое гнездо первого Жоржа Дантеса, то место, откуда в начале 30-х годов позапрошлого века он бежал за “чинами и славой” в далекую заснеженную Россию.
И куда вернулся после дуэли в 1837 году. Навеки проклятый русскими. Полгода спустя к мужу приехала беременная баронесса Катрин. Проклятая собственной сестрой, вдовой, Натали.
Чиновница мэрии Сульца Мария дос Сантос чрезвычайно удивилась телефонному звонку из России. “Да, мы знаем сегодняшнего барона Лотера, праправнука барона Жоржа. Но не уверена, что он захочет встретиться с вами, — твердо заявила она. — Это предвзятое отношение русских к Дантесам… Оно совершенно несправедливо. Оно отталкивает туристов от старого замка и портит всю историю нашего мирного и уютного городка. Тем более что никто из Дантесов тут больше не живет. Они продали все, что имели, городу и уехали отсюда, начав абсолютно новую жизнь. Только один барон Лотер еще помнит о прошлом. Впрочем, я передам ему ваш е-мейл”.
Он ответил на следующий же день, с аристократическим изяществом и точностью, словно тоже ждал моего письма всю жизнь: “Приезжайте. Я жду вас в Сульце”.
В поле бес нас водит, видно
— Боже, я так и думал, что эта русская идиотка все на свете перепутает, — барон Лотер казался явно раздосадованным. Еще бы, мы заранее договорились, что он заберет меня с вокзала в Милузе, что в двадцати километрах от Сульца, в два часа дня, специально сделав крюк аж в тысячу километров из Тулузы в Германию, куда он едет на свой мусорный завод.
Барон был готов поговорить с русской журналисткой всего лишь пару часов, именно столько у него нашлось свободного времени. Ни секундой больше. Он ведь серьезный бизнесмен.
Конечно, я согласилась со всеми условиями. Но никто не виноват в том, что мы с переводчицей-француженкой, рассуждающие о превратностях русско-французской истории, в семь утра сели на поезд, который отправлялся вовсе не в Милуз. Он ехал в отстойник для других поездов, без пассажиров и машиниста. В никуда. В исторический тупик.
И теперь, вместо того чтобы на всех парах мчаться к месье Дантесу, мы с переводчицей Люсиль куковали на рельсах. Дожидаясь службу спасения и французскую полицию, я меланхолично поедала бутерброды с сыром. Люсиль нервно объяснялась с Дантесом.
— Извините, месье барон. Эта русская журналистка и правда не в себе. Что она делает? Она читает вслух стихи, месье. Что-то про рассеянного пассажира, который сел не в тот вагон, надев себе на голову сковородку. Она говорит, что у русских крейзи так принято. Нет, вряд ли это стихи Пушкина, в его времена поезда еще не ходили. О да, мы так переживаем о случившемся…
— Переживать — это очень по-русски, — усмехнулся Дантес и положил трубку. Предварительно объяснив, что из-за моей расхлябанности ему придется теперь заночевать в Сульце. Не может же он лишить миллионы русских читателей долгожданного интервью с собой?
Зато вместо двух часов разговора по моей вине у нас окажется целая ночь в запасе. Потому что я тоже останусь ночевать в замке. В спальне первого Дантеса. И пусть призрак прапрадедушки Жоржа, так сказал месье барон, пощекочет мне пятки в наказание. “Она не блондинка? — спросил Дантес у переводчицы. — Я так и думал, блондинки всего мира одинаково глупы. Поэтому нам, Дантесам, всегда нравились брюнетки!”
…Только через 8 часов наш поезд подошел к Милузу. В единственном цветочном магазине на вокзальной площади я купила две белые розы, чтобы положить их на могилу брюнетки Катрин Гончарофф.
Я понимала, что первого впечатления уже не исправить. “Знаешь, по-моему, господин барон очень высокого мнения о себе, — сказала переводчица Люсиль. — В последнем письме он сетовал на то, что мы, обращаясь к нему по электронке, пишем дворянскую приставку “де” в фамилии Геккернов с большой буквы. Хотя по правилам ее надо писать с маленькой. Иначе его фамилия будет звучать уже не так аристократично. Похоже, он из тех редких французов, кто сильно кичится своим знатным происхождением. Надеюсь, он не вызовет нас за опоздание на дуэль?”
Мой мобильный телефон вдруг заиграл “Марсельезу”. Навстречу нам в желтой кофте с эмблемой зеленого крокодильчика под сердцем двигал 53-летний барон Лотер де Геккерн Дантес собственной персоной. Он был такой огромный и важный, такой монументальный, что хотелось немедленно убежать куда подальше.
— Садитесь в машину, — сурово приказал барон. — Пока не стемнело, мы заедем на наше фамильное кладбище, а потом уже отправимся в замок Дантесов. Надеюсь, вы не против? Кстати, за рулем сидит мой единственный друг Филипп Шмербер — это человек, которому теперь принадлежит замок Дантесов. Он купил его лет шесть назад и перестроил в отель.
Филипп, услышав свое имя, весело подмигнул в ответ. Он был простодушный и веселый, этот новый хозяин замка. Он сидел за рулем машины де Геккерна как заправский шофер у большого босса.
— А кто же тогда вы, месье барон?
— Я гость в его доме. Или, вернее сказать, постоялец в гостинице. Один раз, когда я был здесь проездом инкогнито, представляете, мне не хватило номера. И это в замке моих предков, в котором я прожил от рождения до 25 лет! Где я потерял свою невинность, куда приводил на ночь девушек со всех окрестностей. А потом их матери приходили к моей маме, госпоже баронессе, чтобы пожаловаться: ваш сын портит наших дочек! Но баронесса спокойно отвечала им: на то и петушок, чтобы курочек топтать! Да, я слыл негодяем в ранней юности. Но я любил эту землю, этот дом, этот воздух, и, боже мой, вряд ли я уехал бы когда-нибудь отсюда добровольно… Но мы отвлеклись от темы нашей беседы: разумеется, когда мне не хватило комнаты, я не ночевал на улице — как только управляющий узнал мою фамилию, свободный номер в отеле тут же нашелся.
Увидев в моих руках две белые розы, месье барон строго заметил: “Это кому?”
— Тезке Катрин. Мы ведь едем на ее могилу?
— Да, на ее, — барон задумался. — Там есть еще могила Жоржа Дантеса. Почему же вы не захватили цветов ему? А, я знаю, наверняка потому, что вы его ненавидите. Как все русские.
— Вовсе нет. Просто в России женщины не дарят цветов мужчинам. Даже мертвым.
Любовь к отеческим гробам
Католический Христос безнадежно взирал на входе со своего вечного креста. В самом углу городского кладбища, за сравнительно свежими холмиками, располагался семейный уголок Дантесов, унылые ряды могил под тяжкими серыми плитами. Почти вся территория семейного склепа занята. Остались места лишь для трех-четырех новых погребений. Дальше — уже ограда.
— Вы знаете, кто будет здесь еще лежать? — спрашиваю я барона.
— Я и мои дети, — буднично отвечает он. — Это вовсе не тяжело с детства видеть место, где ты будешь похоронен. Так надежнее. Хотя мои братья и сестры, другие родственники не вернутся сюда после смерти. Не хотят. А я ничего не могу с этим поделать.
Могила старшего Дантеса в самом центре. От него до Катерины добираться далеко. До названного отца, голландского посланника в России Луи де Геккерна, гораздо ближе.
Конечно, ведь они умерли почти в одно время. С разницей всего в 12 лет, что в глубокой старости уже не так важно. Де Геккерн, усыновивший бедного эльзасского дворянина Дантеса, ушел из этого мира в 1884 году. Его приемный сын, первый барон Жорж, сенатор Франции и мэр Сульца, в 1895-м.
Больше чем на полвека Дантес пережил свою венчанную жену, Екатерину Гончарову, скончавшуюся от родовой горячки в возрасте 34 лет, на следующий день после рождения младшего сына Жоржа. Единственного из четырех ее детей с Дантесом, чьи потомки дожили до сегодняшнего дня. Барон Лотер — его родной правнук.
Как просила Катерина, чтобы этот ребенок появился на свет! Как ходила босиком — осенью, на девятом месяце беременности — за пять километров от замка в католическую церковь, чтобы вымолить у божьей матери его рождение.
Она шла по узенькой тропинке из едкого лютика, что растет здесь вволю. В чужой храм. Вспоминая про себя православные молитвы.
И полузабытые лица своих сестер.
Три юные девочки Гончаровы, Коко, Азинька и Таша, танцующие на первых балах у Йогеля. Три тонкие барышни-парки, что пряли на Каменном острове осенью 1836-го судьбу русской литературы. Три девицы под окном. Три — роковое для Пушкина число.
Старшая, Катя, с детства читавшая и понимавшая стихи своего зятя. Некрасивая Катя, бесприданница, влюбленная в блестящего французского гвардейца и не смевшая надеяться на его взаимность. Как смешно и нелепо пыталась она столкнуть Дантеса и Натали, чтобы хоть издали полюбоваться его влюбленным взглядом. Обращенным к другой.
Новобрачная Катрин Дантес, единственная из Гончаровых, кто знал о назначенной дуэли. Но, связанная обетом молчания, она так и не предупредила о ней свою красавицу сестру.
Как ждала она потом, в добровольной эмиграции, писем с родины от Натальи Николаевны. А та ей ни разу не написала.
Пусто, холодно, зябко у этой могилы. “Он совсем не любил ее?” — спрашиваю я у барона Лотера. Дантес сразу понимает, о чем я. Кто этот он. И кто она.
— Почему нет? Есть святая любовь, безумная, которая случается один раз в жизни. По крайней мере у нас, Дантесов. Так мой прапрадед любил Натали. А есть любовь-дружба, любовь — уважение к матери своих детей. В день рождения старшей дочери Матильды Жорж приказал посадить огромный дуб у балкона их общей спальни с Катрин. Он цветет до сих пор. И потом, после смерти жены, у Дантеса было много любовниц. Но ни одну из них он так и не назвал баронессой. А это что-то да значит!
Но я все думаю о босой беременной женщине на дорожке из едких лютиков. И о прощении, которое Катя так и не вымолила у французской Нотр-Дам...
Могильная плита Катерины кажется светлее остальных. “Конечно, ведь ее меняли из-за ошибок в надписи, — говорит барон. — Баронесса до последнего скрывала свой возраст, потому что была старше мужа почти на четыре года. И даже после смерти ей убавили два года, написали, что умерла в 32. И то, что она по фамилии Дантес, на плите тоже забыли поставить. Пришлось переделывать”.
Я кладу цветы у изголовья. Туда, где уже стоит крошечный горшочек с засохшими фиалками. Вдруг замечаю, что глаза Лотера Дантеса за стеклами очков становятся влажными. А он не так уж и неуязвим и колок, этот месье барон.
— Могила Катрин не самая моя любимая здесь, знаете, — неожиданно говорит он. — Вон там, у самой ограды, лежит моя первая учительница. Это не принято — хоронить в дворянских склепах нечленов семьи, но ее я приказал положить именно здесь. Она была мне ближе, чем мать. Она научила меня читать, писать, ценить и любить литературу.
— Арина Родионовна? — невольно восклицаю я.
— Кто такая Арина Родионовна? — пожимает плечами Дантес.
Конечно, он не знает биографии Пушкина.
А я не смею поверить, что не только у гениев бывают няни, которые их любят.
— Пойдемте отсюда, уже поздно, — говорит барон. — Остальным моим родственникам нет никакого дела, что будет с родовым кладбищем и всеми теми, кто на нем был похоронен. Это ужасно больно знать, что твое прошлое и ты сам никому не нужны.
Он уходит в машину, а его друг Филипп, нынешний владелец замка, тихо добавляет: “Все вокруг, что мы видим, — поля, холмы, леса — когда-то принадлежало Дантесам. Но налоги на недвижимость сильно возросли, а доходов у них не было. Работать Дантесы не научились из-за фамильной гордости. Им было проще остаться нищими. Они уехали в конце 70-х, оставив в запустении старый замок и поклявшись в страшной обиде никогда не возвращаться сюда. Когда Лотер разбогател на мусоре, что было своего рода домашним позором, он пытался выкупить замок назад. Но его родные восстали…”
Я пытаюсь переменить тему и спрашиваю у Дантеса о его собственной семье.
— Моя семья — это мои дети, — говорит барон. — У меня нет жены. Я сам воспитываю своих четырех детей.
— Ваша супруга тоже умерла молодой, как несчастная Катрин? — поражаюсь я. — Вы прямо совсем как прапрадед.
— Нет, моя жена меня бросила ради другого мужчины. Так что я скорее как Пушкин, если бы Наталья Николаевна все же оставила его и ушла к Дантесу, которого, я верю, искренне любила…
Что за проклятье довлеет над архивом Дантесов? Зачем барон Лотер собирается приобрести автомат Калашникова? Найдет ли он себе русскую жену? И почему, сочиняя стихи, всем компьютерам на свете потомок Дантеса предпочитает гусиное перо — читайте через несколько номеров газеты.
