Чернобыль — наша боль, наша беда, наш национальный позор: прозевали, допустили, скрывали смертельно опасную информацию до последнего, и одновременно — национальная гордость: рискуя жизнью, тушили, зачищали территорию, возводили саркофаг.
О Чернобыле сказано много — военными и гражданскими ликвидаторами, правительственными чиновниками и местными жителями. Казалось бы, и добавить нечего...
Александр Каминский из Алма-Аты — рядовой врач “Скорой помощи”. В дни трагедии его призвали из запаса и направили в Чернобыль работать почти по специальности — начальником полкового медицинского пункта. Все парадоксы гремучей смеси российского героизма и пофигизма Александр описал в своем личном дневнике, фрагменты из которого перед вами.
Было чудесное сентябрьское утро 1986-го. Я тогда пришел с дежурства и твердо решил отоспаться до обеда. Но тут — звонок:
— Але!
— Санька, привет! Ты, блин, что ли?
— Ну а кто же? — отвечаю. А сам спросонья сообразить не могу, чей голос.
— А чего ты какой-то… заторможенный?
— Да с дежурства пришел, спал…
— Ага. Все правильно. Вот и у нас записано: “Каскеленская районная больница, врач Скорой помощи…” Это вас, собственно, из военкомата беспокоят. Вам надлежит явиться…
Так я и загремел в Чернобыль.
Служить пришлось в 15-м Среднеазиатском полку химической защиты. Полк был в основном “партизанский”, кадровых офицеров меньше сотни. Нас в ПМП (полковой медицинский пункт) — 26 человек: фельдшеры, санитары, водители… Четверо врачей — все сплошь “казахи”: Вольф Исаакович, Юрий Маркович, Владимир Саныч и Александр Львович, то есть я сам. Меня, 25-летнего лейтенанта, назначили начальником ПМП. Старшие товарищи этим обстоятельством были весьма довольны: “Ножки молодые — вот и побегаешь…”
Полк стоял в 30-километровой зоне Чернобыльской АЭС, возле небольшого белорусского городка Хойники. Вокруг — брошенные деревни с замшелыми избами, часто крытыми соломой. Среди темно-коричневых равнин, в черных безлиственных садах, на голых черных ветвях висели роскошные желтые яблоки. Их, радиоактивные, никто не собирал, не ел. Сюрреализм, да и только.
* * *
Мы были уже третьим составом, который выполнял особо важную правительственную задачу на данном участке. Первыми прибыли прибалты. Но на работу они не выходили. Зато с утра до вечера осаждали штаб:
— Я-а не понима-аю, как это можно… Я как раз хо-отел… Я хотел красить мой сарай, и тут меня забрали в ВАШУ армию… Я не понимаю… Почему меня забрали в ВАШУ армию, если я еще не покрасил мой сарай? Э-это не есть порядок!..
Через месяц их с богом отправили по домам.
Вторым составом были карагандинские шахтеры. Мужики злые, ярые. Они-то и вынесли основную тяжесть работ летом 1986-го. Но офицерам с ними было тяжело. Можно было мгновенно схлопотать по физиономии. Не спасали ни чины, ни должности.
Как-то на разводе вывели одного такого “партизана”, который накануне упился до скотского состояния. Комбат-подполковник на него попер: ты алкаш, ты позорище, ты чмо…
А тот — рядовой — комбату, строго говоря, ровесник. Молчал, молчал, да и не утерпел: “Сам ты дерьмо зеленое! Или мы тебя не видели, упитого до свинячьего визгу?!”
Комбат — на бойца. Боец — на комбата. Мат-перемат. А “партизаны” ржут.
Подполковник чует: дело дрянь, авторитет тает на глазах. Надо спасать ситуацию. И бойцу в пятак — чпок! А боец ему меж глаз — хрясь!
Тут все смешалось. Офицеры за комбата, бойцы — за “партизана”… Медики не успевали носы тампонировать. Но зато потом между шахтерами и офицерами отношения были подчеркнуто уважительные.
В нашем третьем составе были алма-атинские офицеры с таджикскими солдатами. Последних набрали обманным путем: в военкоматах говорили, что забирают на ликвидацию последствий землетрясения в Молдавию и что будут платить тройные оклады. Пока их везли, таджики гудели по-черному. Разгромили весь поезд, повыбивали окна, поотрывали двери. Трое так и не доехали — их повязали за изнасилование проводницы. Когда раздалась команда: “Вылазь! Вы прибыли на выполнение особо важного задания партии!” — они протрезвели моментально. На следующий день после их прибытия я увидел у медпункта огромную толпу.
— Доктор, мой мама больной. Мой папа совсем умер. Я сам больной. У меня острый харанический баранхит…
— Что ж ты сразу военкому про бронхит не сказал? Он бы тебя отпустил!
— Так он говорил — Молдавия поедешь!..
А потом “партизанили” алма-атинцы. С земляками была не служба, а курорт Баден-Баден. Подходишь, говоришь вполголоса: надо! Тебе вполголоса отвечают: сделаем, командир! Ни мата, ни нервов. Культурный город — Алма-Ата!
* * *
Полк занимался дезактивацией. Бульдозеры срезали верхний слой земли, который потом отвозился в могильник. Бойцы корчевали кустарник, обдирали с крыш шифер, мыли дороги и придорожные столбики зверски едким порошком СВ2у. И шли дальше, оставляя за собой нечто вроде лунного пейзажа. А потом все замело снегом, ударили морозы за сорок, и делать стало совершенно нечего. Месяц за месяцем бойцы лежали в жарко натопленных палатках, поплевывая в потолок. Утром на построение, три раза на дню в столовую и вечером в кино — вот и все занятия. И еще бесконечная расчистка дорожек, благо что снега было немерено, выше крыши.
Среди изнывающих от скуки бойцов поползли слухи о скором дембеле. Шутка ли, всю зиму 975 лоботрясов жрут, пьют и ничего не делают! Это же в какую копеечку государству обходится! Нет, непременно нас по домам распустят за полной ненадобностью…
* * *
Основная работа начмеда — принимать инспектирующих полковников медицинской службы. Главный эпидемиолог сектора, главный радиолог, главный санитарный врач, главный дератизатор… Даже главный дезинфектор. Но независимо от жанра деятельности все полковники начинали инспекцию стереотипно:
— Вижу, что ни хрена тут не делается… Это что? Таз? Не вижу, что таз! Где надпись, что это таз? Это что? Кровать? Какая кровать? Номер должен быть на кровати, номер! Тапочка? Левая? Где буква “Л”? Розетка? Сколько вольт розетка? Не вижу сколько! Надпись, надпись должна быть! Рядом с каждой розеткой! Ох, бардак! А это что за хреновина?!
— Зонд желудочный, товарищ полковник! Висит на стене, запаянный в стерильный полиэтиленовый пакет, согласно инструкции…
— Снять! Развернуть! Запаять и снова повесить! Кто тебе дал право его сворачивать?!
Поорав часа два, полковник вдруг успокаивался и спрашивал негромким, неожиданно человеческим голосом:
— Ну так нальешь ты мне спирту или нет?
— А я спирт с эфиром смешал. Чтобы офицеры не выпили…
* * *
Работу для наших “партизан” все-таки нашли. В конце зимы отправили расчищать крышу аварийного энергоблока. Людей поделили на команды по 20 человек, вручили ломы, лопаты... Бойцы надевали тяжелые резиновые защитные костюмы, заглатывали какие-то таблетки — и вперед! 15 секунд на подъем, 30 секунд работы на крыше (выковыривать из битума свинцовые трубки с топливом и сбрасывать их в огнедышащий провал) и 15 секунд на спуск. У спустившихся тут же отбирали дозиметры-карандаши. Свою дозу можно было потом прочитать в журнале учета доз или на информационной доске. Обычно “хапали” 23 рентгена, 24, 24,5, 24,8 — вплоть до 24,95. Говорили, что после 25 рентген полагается месяц бесплатного курортного лечения, тысяча рублей единовременной компенсации и пожизненный иммунитет от военных сборов. Но таких счастливцев я ни разу не встречал. Наоборот, многие не добирали, и их посылали на крышу повторно.
А что за таблетки давали — непонятно. Препарат вызывал прилив сил и действовал на сосудистое русло — во всяком случае, все те, кто днем сделал ходку на крышу, вечером были в медпункте с жалобами на головную боль.
* * *
Утро в полку начиналось с вопля “Мать-перемать!!!” — не менее кучерявыми словами день заканчивался. Офицеры друг друга гоняли, трясли, материли, третировали и жучили. На фоне хронически издерганных кадровиков “таблетки”, то есть медики, выглядели ангелами. Окромя пользы, от нас никакого вреда не было:
— Ну ты, давай, еще наливай… Ну, будем… Так вот, знаешь, Саша, муж у ней алкаш, она с ним практически не живет… Дите у родителей. А мне она говорит: “Коля, я пойду… за тобой на край света. С тех пор как я тебя увидела, мир для меня перевернулся”.
— Знаю. Буфетчица из ресторана “Полесье”, Нинкой зовут. Гонорея плюс трихомоноз.
— Откуда знаешь?!
— А ты к Ваське-связисту зайди. С ним она тоже на край света ходила. Ты думаешь, ты у нас один такой Купидон?..
В полку за пять месяцев было 14 случаев заболевания венерическими болезнями, из них 13 — у “кадровиков”. Из бойцов подцепил только один — водитель замполита. Подозреваю, что заразился он на пару с шефом, просто замполиту в медпункт обращаться было как-то не в жилу. Зато он постоянно тряс меня, требуя предоставить список жертв Венеры. Уж так он хотел с ними разобраться… Но я стоял насмерть, ссылаясь на клятву Гиппократа, и не сдал офицеров ни замполиту, ни командиру.
В полку следователя нет, и поэтому расследование происшествий командир может возложить на любого офицера. Например, на начальника ПМП, поскольку тот все равно бездельничает:
— Куда капитан Кобелев подевался — понять не могу… Четвертый день на службу не выходит. Расследовать и доложить!
— Есть!
Через неделю я докладывал полковнику:
— В Хойниках в кожвендиспансере его нет. В Речице в венерическом отделении нет. Съезжу в Брагино. Если он там в госпитале конец не лечит, придется в Мозырь в кожвенинститут ехать…
Полковник изумился:
— Так ты что, его только по трипперным лечебницам ищешь?!
— А куда еще наш офицер может пропасть?!
(И оказалось, что я был прав! Потом выяснилось, что гусар лечил свой насморк в венотделении в Речице — просто я, просматривая списки больных, проскочил его фамилию.)
А не любил медиков только Молчи-Молчи, то есть полковой особист. Мы отбирали у него хлеб.
Днями напролет бойцы размышляли об оставленных детях, о верных женах, об энергоблоке, о радиации… А размышление без действия опасно. В армии неудержимо тянет радикально свихнуться.
Типичный пример. Мирно обедавшие в столовой бойцы были потревожены сильным запахом гари. Высыпав на улицу, они увидели, что свод ангара, служившего столовой, облит соляркой и подожжен. Посреди огненной лужи прыгал пылающий человек и орал: “Провокация! Провокация!” Бойцы закурили и стали смотреть дальше. Наконец прибежал начальник штаба Андреев, прыгнул в огонь и вытащил придурка за шиворот. Бойцы затушили их обоих снегом. Медики повезли Герострата в госпиталь. Тут же следом за “скорой” выехал особист.
И там, в госпитале, началась великая битва. Медики доказывали, что у дяди явно шизофрения, что он больной и что его надо лечить. Особист доказывал, что он враг и что его надо сажать. Медики победили. Ну и какая после этого может быть дружба?
* * *
К полку прибились собаки, штук двадцать. Крутились вокруг столовой. Мирное сосуществование закончилось после того, как случайно совпали два чрезвычайных события — праздничный парад и собачья свадьба. Полковник залез на трибуну, завел речь о славных традициях, а тут песики развлекаются… Командир, понятно, лицо воротит, типа, он выше этого. А бойцы-то ржут! Начальник слез с трибуны аж зеленый и велел собак перестрелять.
Легко сказать! У нас в химполку только два “Калашникова” без патронов. Пришлось посылать в Хойники за охотником. Пальба, визг, вой… Одних подстрелили, другие разбежались. А через неделю вокруг столовой развелись коты — штук тридцать, если не сорок.
Вскоре мы поехали на встречу с главным дератизатором сектора. Полковник нас просветил, что по случаю радиационного заражения урожай с полей не сняли и в секторе развелись “грызовидные мышуны”. Велел в каждом полку провести 200 ловушконочей: то есть поставить или 20 ловушек на 10 ночей, или 10 ловушек на 20 ночей, кому как нравится. Я ему говорю, что мышеловок у нас нет, зато есть целый эскадрон котов, и мы вполне можем заменить ловушконочи кошкоднями. А он сказал, что не позволит мне своей вражеской пропагандой развращать личный состав.
* * *
Генералов всегда легко было узнать по огромному количеству дозиметров, которыми они были обвешаны, как новогодняя елка игрушками: на руке — дозиметр-браслет, на поясе — дозиметр-брелок, на шее — дозиметр-кулон, на груди — дозиметр-значок, из кармана торчит дозиметр-карандаш и т.п. Берегла родина генеральский генофонд! А у нас в полку к этому делу относились проще: у кадровых офицеров были индивидуальные дозиметры-накопители, дозу на которых невозможно посмотреть без специального прибора, а у бойцов дозиметров не было вообще. Им замполит еще в первый день по прибытии объяснял:
Если ты хреновый кобель,
Не ссылайся на Чернобыль:
Ни один миллирентген
Не согнет нормальный хрен!
