— Не было в моей жизни несчастной любви! — отмахивается она от моих предположений. — И разочарований больших не было, и одиночества. Просто не нужна мне эта ваша любовь. У меня есть другая, она куда сильнее и важнее...
Ларисе Гариной не нужна не только любовь. Она готова отказаться и от всех прочих земных радостей — денег, карьеры, друзей-подруг, путешествий, возможности иметь семью и детей, наконец. И навсегда запереть себя в четырехугольнике толстых стен. Чтобы вести там полуголодное существование, чередуя рутинный труд и молитвы в обществе 14 старушек.
“Монашеская жизнь — это бесконечное счастье. В этом счастье засыпаешь, как в теплой воде. Просыпаешься и снова включаешься в него, как вилка в розетку…” Так 30-летняя москвичка Лариса рассказывает о своей жизни в испанском монастыре босоногих кармелиток.
Лариса Гарина — единственная россиянка, которая на протяжении ряда лет по несколько месяцев проводит в католическом монастыре Сан-Игнасио в Испании. Но это пока. Со временем она собирается принять монашеский сан и остаться там насовсем.
...Лариса поняла это, едва переступив порог своей кельи в старинном, утопающем в зелени двухэтажном здании XVI века с запутанной планировкой. Кельей оказался не мрачный узкий склеп, а довольно большая комната с кроватью, столом и настольной лампой, полочкой для книг и маленьким шкафчиком. И, между прочим, с персональным современным санузлом.
“Здесь стены в метр толщиной — древние знали, что делали, — сделала Лариса первую запись в своем монастырском дневнике. — Днем открывать окна нельзя — снаружи намного жарче, чем внутри, и из окна бьет жаром, как из открытой духовки. Ночью можно, только надо ставить противомоскитную сетку. В это время весь монастырь благоухает антимоскитным спреем. Но я им не пользуюсь: у меня в келье живет сверчок, и я опасаюсь за его здоровье…”
Снаружи немилосердно шпарило испанское солнце — а внутри царил прохладный полумрак. Снаружи кипела жизнь, визжали тормоза машин, на улицах бурлил людской поток — а здесь время словно остановилось. Какой год, какой век?
— На беленом потолке в моей келье, как, впрочем, и во всех остальных, наклеены зеленые флюоресцентные звездочки, — рассказывает Лариса. — Ложишься спать, а над тобой — звездное небо. Я словно попала в страну, где Бог возвращает людям детство...
Ее собственное детство прошло в таком же замкнутом пространстве — Лариса росла болезненным ребенком, и большую часть времени ей приходилось проводить в постели. Снаружи кипела жизнь, визжали тормоза машин, на улицах бурлил людской поток — а для нее время словно остановилось. Все события происходили на страницах книг, которые она запоем читала. И события эти были куда ярче и интересней, чем те, что случались в реальности.
Когда Лариса выросла, она вроде бы успешно включилась в ту, внешнюю жизнь. Работала переводчиком, реставратором, путешествовала, занималась кунг-фу — все как у людей, даже насыщенней, чем у многих. Вот только лучше всего она себя чувствовала, когда закрывалась у себя в комнате и брала в руки книгу. Как в детстве.
— Нет, меня не пугала жизнь за окном, — возражает мне Лариса. — Просто она представлялась какой-то ненастоящей, суетной. Очень много слов, разговоров — пустых, ни о чем…
…В монастыре кармелиток ее встретила тишина — монахини соблюдали обет молчания.
* * *
Откуда взялась мысль о монастыре? Тоже из книг. Сначала ей попали в руки стихи испанского святого Хуана де ла Крус.
— Прочла их, перевела на русский — проняло! Этот святой в XVI веке занимался реформаторством ордена кармелитов, и мне захотелось узнать побольше и о нем, и об ордене. В ходе поисков вышла на женский монастырь кармелиток Сан-Игнасио в испанском городке Лоэчесе — в России-то такого ордена нет.
По электронной почте (прогресс проник даже за монастырские стены!) Лариса отправила настоятельнице письмо: так, мол, и так, я из России, где снег и медведи. Перевожу стихи Хуана де ла Крус… Та, к великому удивлению девушки, пригласила ее погостить.
СПРАВКА "МК"
Орден кармелитов был основан в 1156 г. св. Бертольдом, который создал скит отшельников на горе Кармель (по преданию, там жил пророк Илия). Последователи святого выработали очень строгий устав: бедность, аскетическое подвижничество, посты, молитвы, молчание, физический труд. В XVI веке орден раскололся на две ветви — т.н. босоногих, с более тяжелым уставом, и обутых. Сан-Игнасио — монастырь “босоногих”.
— Мне и раньше временами казалось, что у меня есть призвание стать монахиней, — вспоминает Лариса. — Но одно дело теория, другое — практика. С тем же успехом можно хотеть быть крестоносцем или индейцем. Вот, к примеру, толкиенисты. Если толкиенист вдруг попадет к настоящим эльфам, еще не факт, что он захочет среди них жить. Возможно, в ужасе убежит! Поэтому я решила приехать туда, посмотреть, поговорить… Но даже предположить не могла, что мне позволят остаться в монастыре послушницей. И не на день, не на два — на несколько месяцев…
Небольшое — всего 14 человек — население Сан-Игнасио являло собой настоящий интернационал. Настоятельница познакомила Ларису с монахинями: сестра Бернарда оказалась родом из Колумбии, сестра Бенедикта — из Новой Гвинеи, сестра Исабель — с Канарских островов, а сестра Мария — вообще кореянка. Маленькая, словно куколка, она постоянно читала книжки на корейском языке и ела корейскими деревянными палочками.
Все они, кроме одной, которая была чуть помладше Ларисы, пребывали в весьма почтенном возрасте и находились в монастыре уже много лет. Самым почтенным бабушкам перевалило за восьмой десяток. Старенькая сестра Мерседес сразу же взялась опекать новенькую. В первое же утро разогрела для Ларисы в микроволновке чашку с кока-колой…
— Горячая?! — округлила глаза девушка. Молча — говорить в монастыре нельзя.
Мерседес заулыбалась в ответ. Лишь позже Лариса поняла, что монахиня приняла коричневый напиток за кофе. За долгие годы монастырской жизни сестре Мерседес довелось познакомиться с микроволновой печью, а вот кока-колу она увидела впервые…
Кстати, старость в Сан-Игнасио уважают: для самых пожилых в старинном двухэтажном (!) здании установлен лифт.
— Тамошние старушки — они как дети, — умиляется Лариса. — Представляешь, у каждой в келье — мягкие игрушки! В часы отдыха они в куклы играют, наряды для них шьют…
* * *
По уставу босоногие кармелиты обязаны хранить молчание и жить в бедности. Выяснилось, что сандалики на босу ногу они все-таки надевают. А молчание — это святое, в монастыре царила тишина. В течение дня было всего два часа рекрео, отдыха, когда разрешалось говорить. Остальное время — если только по делу, типа “где сначала подмести?”
День начинался в 6.30, по воскресеньям чуть позже. В 7.00 по расписанию — утренняя молитва. Сразу после нее в течение часа — индивидуальная молитва в свободной форме. Затем следовала утренняя месса и только потом — завтрак.
Впрочем, завтрак — это одно название. Именно постоянный голод оказался самым тяжким испытанием для Ларисы.
— Первую неделю ни о чем, кроме еды, думать не могла, — вспоминает она. — Похудела килограммов на 10, пока привыкла к тамошнему рациону. Еда там не только скудная, в основном овощи не лучшего качества. Мяса достается такой вот листик (показывает нечто величиной со спичечный коробок. — Авт.), и то только по воскресеньям. Но потом организм перестраивается. Начинает хватать и сна, и пищи.
— Мало еды — это от бедности или по уставу?
— По уставу, орден ведь живет подаянием. Как, например, добывается провизия: грузишь на старенький “Фиат” пластиковые ящики и едешь на овощную базу. База — это несколько огромных, как стадионы, ангаров где-то под Мадридом. Нам отдавали товары с кончившимся сроком годности или те, которые не пользуются спросом. Гуманитарную помощь распределяют специальные государственные организации. Монахи и монахини стоят с тележками, как в супермаркете, а распределитель кормежки орет: “Два ящика для францисканцев! Три — для ордена Тела Христова!”
— Так вот и молитесь целыми днями да на голодный желудок? — интересуюсь я.
— Помимо молитв есть ежедневная работа — послушания, — старается не замечать моей иронии Лариса. — Это работа по обеспечению жизни монастыря. Тот, у кого есть водительские права, отвечает за автомобиль, тот, кто умеет играть, — за церковный орган. Я отвечала за реставрацию. А еще из груды компьютерного железа, которое нам отдали, собрала нечто цельное, чтобы можно было хотя бы пользоваться электронной почтой. Всем без исключения приходится работать в саду, на кухне, в прачечной и в ризнице: украшать цветами церковь и часовню, готовить все для мессы, стирать и гладить священнические облачения. Мы как-то с сестрой Бернардой шили саван для похорон... Старенькие монахини тоже работают. У них свои послушания, посильные — например, пришить кольца к занавескам, разбирать монастырские лекарства…
После обеда наступал час рекрео — отдыха. Обычно в это время все шили, вышивали, чинили одежду. Потом опять молитва, учеба, вечерняя молитва, ужин, еще один рекрео, молитва на завершение дня и отбой.
— А по субботам обязательно проводятся субботники по уборке помещений, — улыбается Лариса. — Хотя там и так ужасная чистота. Даже в завитках резьбы на высоченных барочных шкафах нет пыли. Убираться все монахини очень любят. Говорят: “Сегодня мы наконец-то все убрали. А вот завтра уберемся как следует!”
Усталость оказалась вторым испытанием после голода. Однажды Лариса зашла в часовню помолиться после отбоя — и отключилась. Заснула, стоя на коленях. Назавтра получила нагоняй (в крайне вежливой форме) от сестры Марии. Ведь в часовне спать не положено…
* * *
— Хорошо, в качестве турпоездки все это, может быть, и неплохо. Но обречь себя на такую жизнь навеки… Ради чего?
— Атеисту это трудно понять… Я живу в монастыре по 3—4 месяца в году уже почти пять лет. И с каждым разом чувствую, что становлюсь ближе к Богу. Это счастье, не сравнимое ни с чем. Но оно не каждому доступно. Помимо желания нужна еще куча справок — о крещении, конфирмации, катехизации. О свободном положении — что женщина не замужем и у нее нет детей. Рекомендация от духовника. Потом еще надо пройти психолога — в Испании есть специальные психологи для священников и монахинь. Больных молодых женщин в монастырь тоже не возьмут. То есть у меня, например, астма — это ерунда. Препятствие составляют такие вещи, как эпилепсия. Или, не дай Бог, что-то с психикой...
— Но ведь это же — почти тюрьма! А как же кино, театры, выставки? Самореализация, в конце концов…
— Во-первых, на каком-то этапе все это — кино, выставки — становится не столь интересно. Во-вторых, там своя культурная и интеллектуальная жизнь, и очень серьезная. Свободного времени мало, но оно так грамотно распределяется, что его хватает.
— По-твоему, нельзя сказать, что что-то теряешь, уходя в монастырь?
— Что-то приносится в жертву, конечно. Но ведь и оставаясь в миру, ты не полностью свободен. Люди сидят на службе и на 10 минут отпроситься не могут. Конечно, в полседьмого вставать и час молиться — это очень тяжелая работа. Это чисто физически так же тяжело, как таскать камни. Но есть нечто, что все компенсирует. Если говорить о наших сестрах, то многие были молодыми, веселыми девчонками, у всех имелись женихи, нормальная работа, но они почувствовали, что тратят свою жизнь зря...
— Вот-вот, о женихах. Как это можно, мужиков — р-раз и отрезать? Хотя бы физиологически?
— Меня многие спрашивали: “Как же так — всю жизнь без секса, я и неделю не могу!” Это неделю без секса, наверное, тяжело, а всю жизнь — не тяжело. Может быть, это банально звучит, но все люди разные. Что для одного абсолютно нормально, для другого смерть.
— Как к идее монашества отнеслись твои родители?
— Они никогда не держали меня за горло, верили, что я пойму, как правильно поступить. Но все это очень тяжело. Я единственная дочь. Собой каждый вправе жертвовать, а тут получается, что либо мне хорошо, либо им.
— Но ты твердо решила уехать?
— Твердо, только, может быть, чуть позже. У меня мама инвалид. Когда я последний раз была в Лоэчесе, мне позвонили, сказали, что ей совсем плохо. Пришлось катапультироваться. Поэтому сейчас я здесь, занимаюсь разными делами, но все равно хожу, как вытащенная из матрицы. Смотрю вокруг: то — не настоящее, это — фальшивое…
