В годовщину столетия Шолохова неожиданно прочел в уважаемой газете, что десять лет назад у меня потребовали встречи с хранительницей рукописи “Тихого Дона”, которую я нашел в Москве (об этом писал в “МК” 29 мая 1993 года). “Мы потребовали у Л.Колодного встречи со “старушкой”, чтобы сбавить цену. И, главное, своими глазами увидеть рукопись, провести ее текстологический и графологический анализ, осуществить ее идентификацию, ее подлинность и принадлежность Шолохову…”
Что за “старушка”? Кто так суров с нашим братом? Директор Института мировой литературы, ИМЛИ, Феликс Кузнецов (ныне там не служит). Впервые его имя, будучи такелажником строительства высотного здания МГУ на Ленинских горах, услышал я от моего наставника Вадима Кожинова, ставшего известным публицистом. Прикрепил его к “стройке коммунизма” комитет ВЛКСМ филологического факультета Московского университета, куда я мечтал поступить. Наставник водил в знаменитый пивной бар на улице Горького, в подвалах дома с аптекой, помянутой в “Евгении Онегине”. Научил пить пиво с черными солеными сухарями. Повел в клуб общежития МГУ на Стромынке, где до часу ночи длился вечер под девизом: “Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым!”. Вместе встретили новый 1952 год и первым делом выпили “за Сталина!”. Наставник запоем читал стихи, рисовал жену Вику обнаженной и часто произносил, рассказывая о заветном факультете, имя “Феликс”. Им был студент отделения журналистики филфака Феликс Кузнецов. Окончил он факультет журналистики двумя годами раньше, чем я, в большую жизнь с порога вошел с билетом члена КПСС.
Представили меня Кузнецову спустя 55 лет, о чем рассказ впереди. До той встречи не раз слышал его имя, которое никто уже с восторгом, как некогда покойный Вадим, не произносил. Став главой московских писателей, он предложил Евгению Евтушенко место в руководстве с таким условием:
— Только вот что, Женя, мне надо твердо знать, будешь ли ты голосовать за исключение диссидентов?
— Каких именно?
— Ну, какие будут, — опуская глаза, сказал он.
— Но ведь кто-то, может быть, ни в чем не виноват, — возразил я.
— Есть люди, которые лучше нас с тобой знают, кто виноват, кто нет, — торопливо ответил этот современный Клим Самгин.
Так, пишет Евтушенко, был исключен Александр Галич, выдворенный из СССР.
Булат Окуджава на вопрос, заданный в Польше, кем бы хотел он быть, живи в ХIХ веке, ответил: “Помещиком”. Далее цитирую художника Бориса Мессерера:
— Дома Окуджаву ждала разборка в лице идеологического начальника Феликса Кузнецова. Но когда “помещик” обратил польский вопрос к самому товарищу Кузнецову, тот застеснялся и скорее с вопросительной интонацией ответил: “Наверное, крепостным”.
Когда обсуждалась новая Программа КПСС, Кузнецов, обращаясь к собратьям по перу, восклицал:
— Вслушайтесь, вдумайтесь, на какую высоту ставит Программа КПСС литературно-художественную критику! КПСС бережно, уважительно относится к таланту, к художественному поиску. В то же время она всегда боролась и будет бороться, опираясь на марксистско-ленинскую критику, против проявления безыдейности.
И Кузнецов боролся, да так, что заслужил ордена и премии, в частности, Ленинского комсомола за вклад в воспитание молодежи в духе коммунизма. Избирался в структуры партии, делегатом съезда КПСС.
Зачем это вспоминать, все так поступали, скажут мне. Нет, не все.
Попытка издать под безыдейным названием “Метрополь” литературный альманах закончилась для писателей крахом. КГБ передал их дело в руки Кузнецова. В чем только тот не обвинял вольнодумцев на собрании, среди которых значились Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер, Василий Аксенов, Евгений Попов, Марк Розовский и другие известные имена. Виктор Ерофеев запомнил ту разборку:
— Предупреждаю вас, — в заключение заявил председатель собрания Феликс Кузнецов, бывший либеральный критик, ставший главным палачом “Метрополя”, — если альманах выйдет на Запад — мы от вас никаких покаяний не примем.
Отчет о собрании в газете назывался “Порнография духа”.
Марк Розовский рассказывал мне, как Кузнецов, подобно Чапаеву, двигал перед ним по столу ладонь и требовал: “Выбирайте — или Запад, или мы”. Василий Аксенов оказался на Западе. Феликса Феодосьевича Кузнецова он увековечил в романе в образе Фотия Фекловича Клизмецова.
Борец за идеалы коммунизма сменил вехи, встал под знамена иного цвета. Все бы ничего, но под эти мрачноватые стяги тянет за собой Михаила Шолохова. Не смущаясь, без вопросительной интонации доказывает, что “Тихий Дон” написан потому, что “духовный мир писателя, особенности художественного сознания никак не тождественны сознанию политическому и идеологическому”. То есть думал одно, писал другое. Оказывается, у коммуниста с 1930 года, члена ЦК партии, депутата Верховного Совета СССР, дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии “нутро… было нутром глубинного и глубокого патриота своего Отечества, сына своего народа, убежденного государственника”. То есть был писатель таким, каким стали Кузнецов и авторы журнала “Наш современник”, где вышли главы его книги о рукописях “Тихого Дона”, изданой в 2005 году. В недавнем интервью “Исповедь сына века” Кузнецов признался, что писал книгу в “экстазе”. (Об этих самых рукописях, 1-й и 2-й книг эпопеи, я издал в Москве книгу в 1995 году.)
О них ходили разные слухи, высказывались всякие догадки. Рукописи считались утраченными. В дом Шолохова в станице попала бомба, убила на глазах сына мать. Но в том доме — их не было. Они с 1929 года хранились в Камергерском переулке, квартире лучшего друга молодости Шолохова. Возникает сложный вопрос, почему, когда Солженицын издал книгу о плагиате “Тихого Дона”, рукопись никому не предъявлялась. Она была в руках вдовы друга, “старушки” (по выражению Кузнецова), а не у автора. Почему? Потому, делает открытие Кузнецов, что Шолохов прятал рукопись от ЦК партии. Такой, оказывается, двурушник! Дал вдове, “тете Моте”, твердый “наказ: “Никому не показывать рукописи, никому не давать, особенно работникам ЦК!”. Зачем понадобилась конспирация, ведь лучшему советскому писателю “захоронки” Солженицына не требовались! Любой работник ЦК, от Генерального секретаря до уборщицы, все, что значилось в рукописях, мог прочесть в выходивших миллионными тиражами книгах.
Другую причину конспирации, в которой особенно был силен Александр Исаевич, открыл член-корреспондент РАН Кузнецов в биографии автора. “Он боялся возвращать архив на родину, потому что с самого начала работы над романом о вешенском восстании находился под постоянным “колпаком” спецслужб”. “Шолохов жил и работал под неусыпным оком ОГПУ”. При чем тут “вешенское восстание”, ведь о нем ничего в рукописях 1 и 2 книг, хранившихся у “тети Моти” нет! О Вешенском востании речь пошла в 3-й книге романа. Читал ли профессор “Тихий Дон”?
Из написанного Кузнецовым явствует: не только двурушником был автор “Тихого Дона”, но и боязливым, с 1925 года, когда начал сочинять “Тихий Дон”, страшился спецслужб, ОГПУ, НКВД. Потому, мол, отдал рукопись на хранение “крестьянскому пареньку Васе Кудашеву”. Этот Василий Михайлович, писатель, в отличие от Михаила Александровича, не прошел сталинскую чистку, исключался из партии. Дом его отца в деревне служил конторой правления колхоза, то есть был “крестьянский паренек” в глазах советской власти сыном кулака, врага народа. Квартира его в принципе не могла служить убежищем, если бы Шолохов в самом деле хотел что-то укрыть от недреманного ока Лубянки. Туда не раз ходил, спасал от смерти друзей. Такие выдумки о Шолохове не простительны знатоку биографий революционных демократов. Никого не боялся Шолохов, даже Сталина! Писал и говорил вождю такое, что никто другой не смел. Разве архив с рукописями “Тихого Дона” отнес бы во время войны на хранение в местное отделение НКВД, если бы боялся спецслужб, не доверял чекистам, с которыми жил рядом? Служил под “колпаком спецслужб”, по моему мнению, скорее всего Кузнецов, где доверительно узнавал, кто из московских писателей виноват, кто нет. Чтобы сделать “оргвыводы”.
После всего сказанного о Кузнецове (Клизмецове, Климе Самгине, “палаче Метрополя”), читатель может догадаться, что бы я, бывший такелажник, ответил государственнику, если бы он действительно “потребовал” встречу для того, чтобы учинить допрос с пристрастием “старушке” и мне. Все, что ему хотелось сделать самому, было давно исполнено. Графологический анализ выполнил по моей просьбе Институт судебных экспертиз Минюста СССР, сравнив страницу из неопубликованных глав “Тихого Дона” с письмом двадцатых годов. Об этой сенсации сообщило 24 мая 1990 года ТАСС в телеграмме “Найдены рукописные главы романа “Тихий Дон”, переданной по всему СССР. Полный текст найденных глав на другой день опубликовала “Московская правда”. Я подарил их ксерокопии на торжественном собрании в ИМЛИ, где в президиуме восседал Кузнецов. Анализ текста провел, будучи выпускником того же факультета, что и Кузнецов. О чем доложил текстологической комиссии ИМЛИ. И этот факт документирован заметкой в “МК”, написанной Натальей Дардыкиной.
Такой травли, которой публично, не на кухнях, подвергся автор “Тихого Дона” накануне и после распада СССР, удостаивались в прошлом разве что Пастернак и Солженицын. Первого назвали свиньей. Второго — врагом. Шолохова — плагиатором, то есть вором. Вор! Вор! Вор! Эти три слова подверстал под мое интервью потомок донского атамана Владимир Назаров, живущий в Иерусалиме под именем Зеев Бар-Селла. Он напечатал мой текст с искажениями в журнале, который редактировал. Это один из самых искусных и неистовых лжецов. Его книгу под названием “Литературный котлован” издал недавно в Москве Российский государственный гуманитарный университет. На 462 страницах он в экстазе доказывает (бумага все терпит), что Михаила Шолохова как автора романа вообще не существовало! Был якобы “проект спецслужб, получивший Нобелевскую премию”, а писателя с такой фамилией не существовало. До выхода книги это открытие пропагандировалось и в некоторых московских газетах. Книгу поддержал университет, не поскупившийся на бренд РГГУ на титульном листе.
Бар-Селлу, Кациса, еще одного в экстазе помешанного на плагиате Шолохова, и Колодного, все той же известной национальности, Кузнецов обличает с пылом. Меня, грешного, за то, что пятнадцать лет “держал Шолохова в заложниках”, часто езжу в Израиль. И с придыханием пишет о Солженицыне, заварившем крутую кашу, которую академик и герой подал на стол. Похороненную после выхода романа версию о плагиате гальванизировал Александр Исаевич, уроженец Дона и нобелевский лауреат, сменивший искреннее почтение к автору “Тихого Дона” на лагерную ненависть. О мнимом плагиате писал в “Бодался теленок с дубом”. В статье “По донскому разбору” готов был признать автором даже тестя писателя, бывшего станичного атамана. В “Красном колесе” один из героев, некий депутат Думы, казак, пишет “Тихий Дон”. В Париже стараниями Солженицына вышло под псевдонимом Д* “Стремя “Тихого Дона” с его предисловием и послесловием! Там доказывается, что Шолохов не автор, переписчик, редактор и так далее. Весь этот пласт творчества, позорящий великого писателя, борца с коммунизмом, Кузнецов называет “сомнениями А.И.Солженицына”! Под псевдонимом Д* скрывалась Ирина Медведева-Томашевская, жена академика Томашевского. Работу эту она не дописала, свела счеты с жизнью, узнав, что в тюрьме покончила самоубийством машинистка, печатавшая “Архипелаг”.
В Париже и Лондоне вслед за Солженицыным в экстазе издал книгу о плагиате еще один “сын века” Рой Медведев. Широк круг литераторов, мстящих Шолохову за славу и за давние высказывания о диссидентах (А.Н. Макаров и С.Э. Макарова, В.И. Самарин, Л.З. Аксенеова (Сова), Ева Вертель и другие “сыны века”). Эти авторы находят деньги и поддержку, плодят антинаучные версии, которые выходят в свет даже теперь, когда рукопись “Тихого Дона” висит в Интернете.
А мне издать десять лет назад книгу о рукописях “Тихого Дона” оказалось мучительно трудно. СССР рушился. Для главных редакторов СМИ, вчера призывавших: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” — Шолохов стал чужим. Мой бывший студент в МГУ Борис Минаев, заместитель главного редактора перестроечного “Огонька”, любезно встретил, но статью отверг: “Вот если бы автором был Федор Крюков — мы бы ее напечатали”. Помог покойный Евгений Александрович Аверин, бывший редактор “МК”. В 1990 году он редактировал “Книжное обозрение” и дал написанную мной в отчаянии статью “Кто издаст мой “Тихий Дон”. Всем известным издательствам в Москве и Ростове — книга не понадобилась. Отозвался один директор нового издательства “Голос” Петр Алешкин, ныне секретарь Союза писателей России. Книга вышла в 1995 году.
Ее проигнорировали, с одной стороны, демократы, бравшие власть, с другой стороны, замолчал ИМЛИ, не желая идти против них в эпоху Горбачева и Ельцина. Я ходил на Старую площадь и в Кремль, показывал там ксерокопии “Тихого Дона”. Но книгу мне издать там не помогли. И травлю не прекратили в порядке плюрализма мнений. Безнаказанно топтало кости Шолохова “Пятое колесо” ленинградского телеканала. Почему именно там? Потому что клевета родилась в недрах “Пушкинского дома”, ИРЛИ, в кругу пушкиниста Томашевского, мужа Д*, автора “Стремени”. В Ленинграде меня выслушали, в студию не пустили. Вышла статья “Прокол “Пятого колеса”. Но это было все равно что на залп орудий отвечать выстрелом из винтовки. Передачи с изумлением смотрела вся страна. Директор ИРЛИ академик Лихачев не вмешался в травлю. В его институт пригласил меня не он, а заведующая отделом советской литературы доктор филологических наук Наталья Грознова. После встречи она сообщила ТАСС: “Эта находка — событие огромного масштаба, его трудно переоценить. “Тихий Дон” написан рукой Шолохова. Для специалистов этот вопрос решен бесповоротно”. Но ее признание, прозвучавшее в год краха СССР, не попало в струю общественного ожидания, мэйнстрим. Не того хотела новая власть, выплескивая с грязной водой собственных детей.
“Новый мир” и “Октябрь” дали от ворот поворот. Бакланов, фронтовик, Ананьев, фронтовик, не посмели заступиться за фронтовика Шолохова. Сделал это вышедший на свободу из лагеря писатель Леонид Бородин, редактор журнала “Москва”. В нем вышла в 1991 году статья “Рукописи “Тихого Дона”. Редактировал ее сын главного редактора “Нашего современника”, где десять лет спустя начал травить меня Кузнецов. Представил в роли коварного “посредника”, который пятнадцать лет, “перекидывая, как горячую картофелину, с руки на руку обжигавшую проблему с рукописью, примеривался, как бы продать рукопись”. Такой вот циркач, одной рукой перекидывал горячую картошку, другой написал книгу, 50 статей, публикаций, попавших в “Библиографический указатель”, вышедший к столетию Шолохова.
На мое счастье, статья в “Москве” попала на глаза профессору Принстона Герману Ермолаеву, крупнейшему знатоку Шолохова на Западе. Почта доставила с марками США разорванный в клочья плотный конверт (искали доллары). В первых строчках письма прочел: “Большое спасибо за “Рукописи “Тихого Дона”. Это очень ценная и интересная публикация, веское доказательство авторства Шолохова”. Из Оксфорда получил признание профессора Мэрфи, переводчика романа на английский язык. Он опубликовал статьи о рукописях в научных журналах Англии и Новой Зеландии.
Как проявил себя ИМЛИ? Там сделали первое сообщение в Большом зале в черный год развала СССР, чему есть документальное подтверждение. С тех пор приглашали, ничего не требуя, в институт Петр Васильевич Палиевский, безуспешно помогавший издать книгу о Шолохове в Москве, Виктор Васильевич Петелин, руководивший группой, изучавшей Шолохова. Он свидетель моей единственной встречи с директором ИМЛИ летом 1996 года. Вспоминая о ней, пишет: “Я предложил Ф.Кузнецову заслушать вас на ученом совете и присудить ученую степень доктора филологических наук за книгу, но Ф.Кузнецов холодно отнесся к моему предложению и только через год прочел подаренную ему книгу”.
ИМЛИ не признал приоритет, не дал строчки в прессе. Почему? Кузнецову не хватало “представления Л.Колодным самой рукописи, а для начала адреса и фамилии человека, у которого эта рукопись хранится”. Грозновой, Ермолаеву, Мэрфи хватило ксерокопии без адреса и фамилии. Английский профессор приехал в Москву, чтобы их увидеть. А Кузнецову требовался оригинал. Не я, а критик В.Бушин по этому поводу заметил: “Ф.Кузнецов пишет, что самым главным и самым веским доводом клеветников было отсутствие рукописи романа. Но думаю, что и Суслов, и Симонов (они занимались проблемой плагиата. — Л.К.) понимали, что это довод демагогов”.
И безнравственного типа,как мне кажется, добавлю от себя. После сообщения ТАСС, выступлений в ИРЛИ, ИМЛИ, СМИ, журналах Москвы и Запада, 20 печатных листов книги, выкупив у наследницы покойной “старушки” рукописи, он публично заявил:
— До недавнего времени никто не видел рукописей, не знал, где они находятся, не держал их в руках. И лишь в конце 1999 года ИМЛИ не только смог их обнаружить, но и ксерокопировать.
— Неужели, не случись чуда, не найди мы рукопись “Тихого Дона” — авторство Шолохова на веки вечные так бы и осталось под вопросом?
— После многолетних поисков Институту мировой литературы имени. М.Горького РАН удалось разыскать считавшиеся утерянными рукописи 1-й и 2-й книг “Тихого Дона”.
Последние строчки ничтоже сумняшеся директор ИМЛИ написал Правительству России. На самом деле ИМЛИ во главе с Кузнецовым в годы правления Горбачева и Ельцина ничего как следует не искал, более того, не касался жгучей темы. Что доказывает “Библиографический указатель”. В связи с этим не я, а помянутый выше критик задает вопрос: “Нельзя не спросить Кузнецова, гневно обличая и власть, и партию, и ЦК, и Суслова, и шолоховедов, где же был он сам и вся дивизия литературных интеллектуалов ИМЛИ имени М.Горького, начиная с 70-х годов, поскольку свои обличения он начинает еще с той поры? Ведь проснулся-то он только теперь, в 2000 году…” Проснулся после того, когда узнал из моего сообщения в “Известиях” в 1998 году, у кого они хранились в Москве. Автор статей и книг о коммунистической нравственности распустил группу знатоков во главе с Петелиным. Сам занялся перекидыванием горячей картошки. И обжег себе руки.
