О таком путешествии мечтал знаменитый бразилец Коэльо, но его хватило на дорогу только в один конец. На питерском саммите “Большой восьмерки” подобное желание изъявила Ангела Меркель.
Еще бы: почти десять тысяч километров. Умножаем на два — это как пол-Земли проехать. Туда и обратно — тринадцать суток. Ровно столько занимает путь до Владивостока и обратно в Москву на поезде “Россия”, маршрут которого обозначается цифрами 1 и 2. Не зря же проводники этого состава на вопрос, сколько километров они проехали, отвечают, что “со счета сбились, сколько экваторов за плечами”. В канун Дня железнодорожника к ним присоединился надевший форму проводника корреспондент “МК”.
В этом поезде задерживали киллера, принимали роды и констатировали смерть пассажира.
Два года назад, когда в небе взорвались два самолета, состав остановили в пути на восемь часов из-за звонка о заложенной мине.
А в сентябре у поезда №1 “Россия” будет свой юбилей: он отметит 40 лет со дня первого выезда в рекордно длинный рейс.
При мне киллера, слава богу, не было. Родов — тоже. Но впечатлений хватило и без них. Если кто хочет понять, что такое нынешняя Россия, — ему надо купить билет на одноименный поезд. И проехать на нем от начала и до конца. Было бы неплохо, если бы в такое путешествие отправлялся каждый кандидат в Президенты России. Пусть даже и за казенный счет. От вояжа выиграет не только он, но и вся страна.
…Когда две недели назад наш поезд подали под посадку к перрону, над Ярославским вокзалом заискрилась радуга. Говорят, уезжать в дождь — добрая примета.
Моя наставница Лариса Миронцева заглядывает в паспорта и проверяет билеты. В наш СВ вереницей тянутся галдящие иностранцы, для которых Транссиб — величайший экскурсионный экстрим. Правда, редкая иностранная птица долетит до самых до окраин. Как правило, европейцы тормозят у Байкала. А полный маршрут по силам только японцам, которые что первые, что сто первые сутки тряски могут выдержать со стоическим спокойствием.
И вдруг — такого не придумаешь для анекдота:
— Иванов? Петров? — Лариса возвращает паспорта и со смехом делает гостеприимный жест в двери вагона: — Проходите! Ваш проводник Сидоров уже на месте.
Сергей Сидоров сопровождает вагоны без малого двадцать лет. Пять последних — вместе с женой Ларисой. Их любовь родилась когда-то под стук колес.
Вообще-то Лариса с детства мечтала стать… стюардессой. Но мама-проводник запретила дочери покорять небеса. Из “России” Миронцеву много раз делегировали на конкурсы красоты — защищать честь поезда. А пассажиры всегда называют ее самой красивой среди проводниц. Она улыбчивая и никогда не сидит на месте. А их с Сергеем вагон блестит, кажется, больше других. Теперь Лариса мечтает, чтобы дочь Настя тоже связала жизнь с железной дорогой.
* * *
На десять вагонов в нашем составе — четыре семьи проводников. Все познакомились в дороге. Последнюю свадьбу сыграли прямо перед нашим выездом в рейс. Начальник поезда Олег Жуков уверяет, что в работе такие семьи ответственнее. Кстати, по ночам чаще дежурят мужчины. Хотя, к примеру, ставшая моей наставницей Лариса любит оставаться на ночное дежурство: хлопот меньше, когда пассажиры спят.
Ольга Чижикова и Владимир Гусев отвечают за хвостовой вагон. Это значит — стоять с флажком и зорко следить, чтобы при отправлении не произошло ЧП. Что за две недели в пути совсем не редкость:
— Как-то смотрю, по мосту бежит парень с сумками вдвое больше него, — Ольга поочередно поправляет белокурые хвостики. — Поезд ход набирает. Так он сумки бросил, лестницу проскочил в два прыжка и вцепился в поручни, как бульдог в ляжку. Срываю стоп-кран — я обязана это сделать по инструкции: угроза жизни пассажира. Состав со скрежетом останавливается. А он разворачивается и спокойно идет за сумками: все, на поезд успел…
Их семья самая веселая во всем составе. Она хохотушка. Он — шутник, каких не найти. И чуть не каждое их воспоминание — повод посмеяться. Пусть даже время к юмору совсем не располагало.
…В отвязные 90-е, когда забастовки были для народа единственным способом напомнить властям о своем существовании, в Инте и Кемерове били по рельсам касками все кому не лень.
— Зимой ехали на Воркуту, — вспоминает за пятым стаканом чая Ольга. — Состав остановился на перегоне. Почему встали — не знает никто. Часа через полтора, когда отвечать на расспросы пассажиров устал язык, Володя брякнул: шахтеры пути разобрали. И не пропустят состав, пока все не скинутся по десять рублей. Пассажиры удалились в вагон. А через какое-то время время выходит женщина с пакетом денег в руках. Мы и забыли уже о шутке. Пришлось нам разносить по купе купюры.
Любимый прикол проводников — напугать желающих посетить туалет, смежный со служебным купе. Дело в том, что электрощит, вмонтированный в стену между ними, только на вид прочный, а на самом деле — точно решето. Поэтому проводники “вынуждены” по запаху определять, по какой нужде пассажир занял отхожее место.
— А по закону подлости бесконечные хождения по-большому начинаются, аккурат когда мы садимся поесть…
Верный способ не испортить себе аппетит — на время обеда закрыть туалет на ключ. А на вопрос желающих: “Занято?” — со словами: “Сейчас посмотрю” — заглянуть за дверцу щита и радостно сообщить: “Ага. Мужчина. Он уже скоро освободится — штаны надевает”. После такого ответа весь вагон предпочитает пользоваться сортиром в противоположном конце вагона.
Проводники с тем, что они романтики, не соглашаются. Как та же хохотушка Ольга Чижикова: “Сюда идут не за романтикой. И даже не за деньгами. Дорога выматывает, но затягивает, и никто из нас уже не сможет ходить куда-то в контору, чтобы высиживать с 9 до 18. Если вдруг придется уйти “на землю”, буду искать работу, где принят вахтовый график”.
Это удобно — раз в две недели выйти в рейс, а не краситься и опаздывать на работу каждое утро. Только труд проводников нельзя назвать работой лентяев. Они считаются высшей кастой среди железнодорожников — чистюлями в белоснежных воротничках. На самом деле их жизнь — ад на колесах. В который входит букет из куда менее романтичных специальностей: электрик, уборщик, официант, истопник и — самое главное — первоклассный психолог не с дежурной, а искренней улыбкой во все лицо.
* * *
Станция Балезино.
Стоянка — 23 минуты. Выхожу на платформу. И… достаю из кармана платок. Без слез нельзя смотреть на сгорбленных стариков, с мольбой в глазах протягивающих пассажирам стаканчики с ягодами. Малина, черника, смородина — все по 20 рублей. Такой же стаканчик в Москве стоит втрое дороже. В отличие от столичных торговок, здесь предлагают товар не нагло-навязчиво, а будто бы извиняясь и почти застенчиво. Начальник поезда говорит, что Удмуртия не самый бедный край, а настоящая нищета начнется на “деревянной дороге”, через два дня пути.
“Деревянной” проводники называют Забайкальскую железную дорогу, где от Читы до Хабаровска на протяжении полутора суток нет ни одной крупной станции. Рельсы петляют между сопками, как американские горки, и поезд здесь трясет так, что невозможно понять, какая сила удерживает состав на грешной земле.
То, что Москва и Питер — совсем не Россия, знают многие. Понаслышке. Но мало кто из почти 20 миллионов жителей двух столиц догадывается, как на самом деле живут в России. Нищие старики в переходах московского метро — настоящие богачи в сравнении с бабушками с полустанков.
Станция Пермь.
Нездоровое оживление на вокзале Лариса заметила, едва наш состав начал сбавлять ход у платформы.
— Столько пассажиров здесь быть не может. Значит, на подходе “монгольская барахолка”…
В ответ на немой вопрос в глазах Лара усмехается: “Сейчас сама увидишь”.
Едва объявили о прибытии скорого поезда №5 Улан-Удэ—Москва, толпа желающих приобрести джинсы за 200 рублей высыпала на перрон, точно потревоженный улей. Изо всех окон, кроме одного “русского” вагона, словно виноградные гроздья, свешиваются джинсы, спортивные куртки и майки. Товар — в руках, в зубах, на голове… На примерки-покупки у пермяков есть двадцать минут — ровно столько отводится для замены локомотива.
На вокзале в Перми нет бабушек со стаканчиками — только палатки.
— Это из-за дождя? — интересуюсь у начальника поезда.
— Нет, просто город достаточно благополучный, — Олег Жуков вполне может быть гидом на этом маршруте. — Им нет нужды торговать последним.
К штабному вагону подходит пожилой высокий пермяк со снежно-седыми, аккуратно уложенными кудрями. Полвека назад Иван Павлович служил в Германии. Старику скучно на пенсии, и он каждый раз, точно часовой, встречает московскую “двоечку”, раскрашенную в триколор российского флага. Говорят, такие патриоты есть чуть ли не на каждой станции.
...Состав тормозит у безлюдного полустанка, на котором нет даже традиционных продавцов.
— Странная стоянка, — удивляется начальник поезда и достает рацию: — Машинист поезда №2, ответьте начальнику поезда!
Оказалось, впереди — ремонт полотна. Нам пришлось перейти на встречный путь и сигналить каждый километр, чтобы не задавить ремонтников.
* * *
В нашей бригаде я — единственная москвичка. Начальник поезда и проводники спального вагона — из Липецка. Проводник штабного вагона Юрий Чурбанов на каждый рейс ездит в Москву из Орла. Девчонки через два вагона — тамбовские. Больше всего повезло Володе с Ольгой — им до Москвы из Клина рукой подать.
Штабник Чурбанов ездит проводником четверть века. Он похож на мультипликационного Шрека — такой же большой, добрый и невероятно ответственный. Когда взялась помочь ему пылесосить вагон, остановил по-серьезному:
— Я ведь проверю и еще раз заставлю переделывать, если хоть пылинку найду. Так что лучше сам уберусь.
Юра строго следит, правильно ли я провожаю станцию, и наставляет:
— Флажок держи перпендикулярно земле, параллельно плоскости вагона. Сама держись не за дверь, а за поручень. А если уж за дверь держишься, то ее нужно придержать ногой, чтобы она не захлопнулась и не выбросила тебя на перрон.
Начальник поезда, глядя на нас, смеется и вспоминает, как “отличились” начинающие проводники в рейсе на Воркуту:
— Кому-то из пассажиров на станции пришлось вызвать врачей. При отправлении начальник поезда передал по цепочке: выкинуть красный флажок. Проводники и выкинули. На платформу…
* * *
Десять столов на четыре персоны каждый — по пять у каждой стены. К подоконникам привинчены литые, точно подсвечники, держатели для бутылок и подстаканников. Вагон-ресторан — это философия жизни железной дороги. Он — самый колоритный во всем составе. Как и его директор, импозантный и деловой. Владимир Барский тридцать три года в дороге. Шеф-повар Виктор Афанасьев (для своих — Петрович) колдует у плиты на колесах тридцать лет. Хозяйки частенько подходят к нему за рецептами.
— На самом деле не в рецептах секрет, — смеется завпроизводством. — Хотя... вот у меня лук к солянке томится в печи весь день. Знаете, не в каждом ресторане на такую роскошь хватает времени.
Печь пышет жаром, и дышать рядом становится невозможно. А он все суетится с кастрюлями, которыми и прикрывается при попытках его сфотографировать. Когда-то Афанасьев работал на радиоэлектронном заводе. Тоже поваром. А потом в одночасье решил: “Дом—завод—дом каждый день. Что я там видел?..” Уволился — и устроился в ресторан на колесах. Полгода в рейсах — месяц дома. И снова в путь. За тридцать лет Петрович объехал весь Советский Союз и бессчетное количество раз — Россию. За это время он накормил до отвала не одну тысячу пассажиров. А в собственное меню шеф-повара входят исключительно... чай с булочкой.
— А ты постой с мое у плиты, — шутит седой повар. — От одного вида блюд сыта будешь. Честно сказать, так на еду насмотрюсь, что кусок в рот не лезет.
* * *
В кабине машинистов душно и пахнет потом. Вместо воды — полтора литра чая в бутылке: пить теплую от жары воду противно до тошноты, а теплый чай — естественно и традиционно. За окном — слезы очередного дождя и молнии во все небо, от которых в линии на 25 тысяч вольт то и дело пропадает напряжение. Когда рельсы впереди, а не в окне сбоку, кажется, что можно догнать горизонт.
— А у вас голова от напряжения не болит? — интересуюсь у машиниста и его помощника, потирая гудящий висок.
— Мы привыкли, — отвечают они почти хором.
Они привыкли даже к тому, что электромагнитное излучение вмешивается и в дела семьи. Очень у многих машинистов с выходом на пенсию заканчивается семейная жизнь. Но другой работы вдоль Транссибирской магистрали просто нет.
Иногда рядом с рельсами возвышаются памятники и венки. Одна могилка — прямо в междупутном пространстве. А рядом — дефектоскоп, рабочих которого несколько дней назад зарезало поездом.
О жертвах на железной дороге и сбитых пешеходах машинисты говорят неохотно:
— Это только первый раз страшно. А потом просто закрываешь глаза. Страшно другое: никто не хочет говорить о проблемах дороги. Зато напоказ — каждый участок хоть сейчас начальство готово обозвать эталоном…
Несколько лет назад этой бригаде довелось “прокатить” замминистра путей сообщения. Вместе с ним в кабину сели начальник дороги и его заместители:
— Поглядите, какая замечательная магистраль! А еще нам удалось повысить грузовые перевозки!
Замминистра только головой кивал в восхищении. Сам он не был железнодорожником и пути сообщения видел только из окошка вагона. И потому на покосившиеся от давления вечной мерзлоты опоры внимания не обратил.
* * *
Станция Ерофей Павлович.
— По ком плачет сибирский дождь? — переспрашивает мой собеседник. Он тоже железнодорожник, но сегодня у него выходной. — По нашей жизни, конечно. Вот взять, к примеру, Ерофея нашего Палыча. Двадцать пять лет назад численность населения здесь была 14 тысяч душ. Сегодня — семь. Позапрошлым летом сгорел роддом. С тех пор баб возят рожать на грузовом электровозе за тысячу километров в областной Благовещенск.
Сегодня больше половины младенцев появляется на свет под стук колес. Неудивительно, что ерофейцы не спешат перевыполнять план по улучшению демографической ситуации. Две школы на весь поселок, названный именем первопроходца, — вот и все учебные заведения на округу. Молодежь просто вынуждена уезжать в областной Благовещенск или Читу.
Станция Владивосток.
Здесь начинается утро России. Мы прибыли в восемь часов — в этот момент в Москве куранты пробили час пополуночи. В вагонном депо Владивостока составу “прописали” мелкий ремонт. Всего двенадцать часов на берегу океана — и снова нужно быть на вокзале. “На вагонах”, — как говорят проводники.
Последний вагон оккупировали пожилые японки. В нашем СВ японских бабушек всего четыре. Трижды в день они ходят в ресторан на чайную церемонию, а когда заскучают — в гости на другой конец поезда. Но закрывать двери между вагонами избалованным высокими технологиями японским туристкам кажется лишним.
— Хорошо сейчас лето, а если б была зима?! — жалуются проводники и за глаза дразнят низких, сгорбленных туристок хоббитами.
Беру маркер и размашисто пишу на листе в клеточку по-английски: “Пожалуйста, закрывайте ВСЕ двери на своем пути!”
Но скоро оказывается, что пенсионеры плохо знают английский. К тому же самой молодой из этой группы — 78 лет. А самой старшей недавно стукнул… 101 год. Узнав об этом, соглашаюсь лично закрывать дверь за каждой из них.
Японские бабушки в нашем вагоне дежурят у окна шестой час. В их головах не укладывается, что бескрайние просторы на многие сотни километров вокруг — это Россия. По их мнению, нельзя так расточительно относиться к земле.
— Это цье? — единственное, что они знают по-русски.
И каждый раз удивляются ответу: “Ничье”.
На следующей станции — Могоча — совсем не детское отчаяние в глазах деревенских ребят способно разжалобить и истукана.
“Бог придумал Сочи, а черт создал Могочу”, — говорят про этот населенный пункт.
Открываю дверь, чтобы протереть поручни и поднять откидную площадку. Откуда-то снизу слышу писк:
— Дайте, пожалуйста, на хлебушек — не хватает шести рублей!
Протягиваю малышам по десятке. И удивляюсь, когда выясняется, что им не пять, как кажется, а уже десять лет: оба такие маленькие и худые, будто только вчера научились ходить. Интересуюсь у ребят, чем занимаются родители.
— Мама пьет, папа гуляет, — серьезно отвечает Денис.
— А у меня папа пьет и гуляет, а мамы совсем нет…
Для деревень, о существовании которых просто забыли, такой семейный уклад вполне в порядке вещей. Денис и Вика учатся в пятом классе. Вика мечтает стать начальником милиции, а Денис — машинистом. Этих ребят можно назвать счастливцами. Максиму повезло меньше: родители в пьяном угаре тушили окурки о матрас единственной в избе кровати, на которой дремал малыш. Сосед чудом успел вынести мальчика из пылающей избы. А маму с папой даже хоронить не пришлось: кости обуглились в сгоревшем дотла доме. В наследство Максиму достался только шрам от ожога во все лицо.
* * *
На станции Тайга не работает даже телефон. А пассажиры всех без исключения вагонов интересуются, почему так называется станция.
— Тайга вокруг, — с серьезным лицом объясняет Ольга. — Медведи иногда выходят на платформу за куском мяса…
Пассажиры ретируются в вагоны и закрываются в своих купе на замок. А мы, оставшись покурить на перроне, любуемся верхушками вековых елей.
Эта бригада дважды подряд встречала новогодний бой курантов в дороге. Новый год без елки нельзя представить даже в вагоне поезда. Проводники уверяют, что их рубят прямо в тайге. Шутят, наверное: незапланированная остановка поезда без веской причины строго-настрого запрещена.
* * *
Дорога домой всегда кажется вдвое короче. За день до Москвы в нашем вагоне из пассажиров остались только отец и сын. Поэтому мы вполне можем начать уборку. Так повезло только СВ и штабному вагону. В остальных купе забиты до Москвы-Ярославской, так что отдых с дороги проводникам не светит: это только для пассажиров поездка заканчивается на вокзале.
Юра выдает мне синий халат, красно-белые резиновые перчатки, ведро и тряпку для влажной уборки:
— Сначала нужно вымыть все желтое. А вытирать батарею и карнизы будем потом.
Длинный коридор штабного вагона сиял желтизной от пола до потолка. К тому времени, как я успела надраить двери купе, самовар и подоконники до середины вагона, Юра успел вымыть почти все купе, тамбура и туалет. Впрочем, моим результатом — коридор за полтора часа — штабник остался доволен. Говорят, даже опытные проводники успевают отмыть коридор только за час.
