Если ребенок попал в детдом, это еще не значит, что у него нет родителей. Почти у каждого детдомовца есть мать. У нее отекшее от пьянства лицо и сальные волосы. Худые ноги торчат из-под замызганной юбки, а синяки на теле скрывает телогрейка.
Малыши матерей забывают скоро. Дети постарше помнят все: и дрожь в ногах от голода, и тараканов, бродящих по стенам и спящим братьям, и тот день, когда инспектора по делам несовершеннолетних пришли, чтобы забрать их в приют. Семилетний Ваня сам вложил ладонь в руку участковому, повернулся к матери, которая с воем и руганью пыталась его отнять, и тихо сказал: “Мам, не ори, я же просил закодироваться...”
Корреспондент “МК” вместе с двумя сотрудниками ПДН провел рейд по неблагополучным семьям, которые не сегодня-завтра распадутся по решению суда. Дети отправятся в детский дом, а мамашам вручат постановления о лишении родительских прав.
Каша из воды
КТО: Оксана Сотикова, капитан милиции, старший инспектор по делам несовершеннолетних.
ГДЕ: ОВД “Сокольники”.
У Оксаны Николаевны два высших образования — педагогическое и юридическое. С двумя дипломами — самое милое дело в кабинете сидеть. А она — то в рейдах, то — по квартирам-“клоповникам”. Грязь, вонь, тараканы, падающие с потолка. А она вечером возвращается в кабинет и пишет очередной рапорт: “…очень грязно, ребенок голодный, в холодильнике нет еды, мать третий день в запое”.
— Разумеется, наша работа состоит прежде всего в профилактике, — говорит Оксана Николаевна. — Конечно, лучше сохранить семью, чем лишать мать родительских прав. И иногда женщина исправляется сразу после разговора на комиссии. Или приходит в себя, когда в суде лежит исковое заявление. Бывает, что судья дает полгода на исправление, мать или отец кодируется, устраивается на работу, и мы даже снимаем их с учета. Но бывают ситуации, когда ребенка от родителей надо уже спасать.
Оксана листает конторскую книгу, в которой записаны ее подопечные — 25 состоящих на учете неблагополучных семей:
— Вот, например, Шахова с улицы Гастелло. Злоупотребляет, двое детей. Один раз дело уже дошло до суда. Там она дала слово, что исправится. Судья ей поверила, а я нет. Я ее знаю с 99-го года. Полгода она вела себя тихо, а потом на нее стали жаловаться соседи. В результате она была лишена родительских прав, дети 7 и 9 лет переданы ее матери. Сейчас эта гражданка опять беременна... А что значит “начали жаловаться соседи”? Вот была у нас мамаша — напивалась до буйства. Ночью придет, пальцы в кнопки кода не попадают, так она орать под окнами начинает. Свидетелями на суде было полподъезда. Хватило трех. Судья послушала: “Так, все ясно”. Ребенка-первоклассника забрал отец. А ее на суд просто притащили. Она так и не поняла, куда попала.
Такие истории никого уже не могут ни удивить, ни ужаснуть. Но текст и пересказ рапортов — это одно. А вот когда словам соответствует картинка…
СЛОВА.
К мадам Лаврентьевой с улицы Королева мы едем на машине ГНР — группы немедленного реагирования. Оксана вводит меня в курс дела:
— Однажды наши сотрудники остановили совершенно пьяную бабушку с малышом. Костику тогда было 3 года, и мы эту семью сразу поставили на учет — и мама, и бабушка пили. Потом все было хорошо, мама вела себя примерно, с учета их сняли. А потом Костика нашли в парке “Сокольники”. Мама выпивала в кафе, а он пошел погулять и потерялся. Сейчас ситуация совсем плохая. Она родила еще одного ребенка (ему сейчас полгода) и продолжает пить. Я неоднократно с ней разговаривала, объясняла, к чему это может привести, но девушка ничего не слушает. Готовим материалы на лишение родительских прав.
КАРТИНКА.
Подкатываем к дому на улице Королева. Нам нужна 11-я квартира, но Оксана набирает на домофоне 12. Осторожный голос: “Кто?” — “ОВД “Сокольники”. Откройте, пожалуйста”. Хотя в дом мы уже с помощью соседки проникли, шансы на то, что госпожа Лаврентьева нам откроет, малы. А соседка уже придерживает блочную дверь. Понизив голос, Оксана спрашивает, выразительно поведя бровями в сторону квартиры №11:
— Ну как ОНА, тихо?
— Конечно, тихо, — вполголоса отвечает женщина. — Когда пьет, ее не слышно. А вот малыша ее мы уже раза четыре забирали. Он же голодный. Вот он — да, кричит.
Оксана звонит в дверь, и как только она приоткрывается, тянет ручку на себя. Впятером буквально протискиваемся через щель коридора на кухню. Дальше — не знаю куда смотреть в первую очередь.
Светлана Лаврентьева не пользуется в доме ничем, кроме кровати. Огромная черно-коричневая куча на полу в ванной — это грязная одежда. Один из бойцов заглянул в туалет и тут же испуганно закрыл дверь. В холодильнике — только лекарства. На плите — алюминиевая кастрюля с какой-то слизистой кашей для младшего ребенка.
Кастрюлю с готовностью открывает и наклоняет бабушка. Каша колышется белесым слизняком:
— Вот можно такую кашу в бутылочку налить? — возмущенно спрашивает бабушка. — Нельзя! Так она ее в воде разводит и наливает. А спьяну-то воды больше, чем каши. нальет, так и кормит — водичкой с запахом каши. Он все время голодный, орет. Так она его берет: “Че ты орешь!” — и шарах его на кровать! Он весит, как трехмесячный...
За кухонным столом сидит 4-летний Костик в одних трусиках и наворачивает из пластиковой банки сметану. Перед ним чашка какао, в левой ручке — кусок хлеба. Он не обращает внимания на посторонних теть и мужиков с оружием, потому что мамки с младшим братом дома нет и надо, пользуясь случаем, поесть впрок. Сметану он попросил купить бабушку. Бывали дни, когда из еды в доме был только один 200-граммовый пакетик детского кефира.
В следующие десять минут я узнаю, что мама малышей уже выкидывала бабушку из окна, так что права голоса пожилая дама тут не имеет.
— А кто папа малыша? Это тот, последний? — проявляет осведомленность Оксана.
— Щас! — ядовито откликается старушка. — Не последний, а сто первый! Ее Мишка бросит — она уже Сережке звонит.
Тем временем мальчик доедает завтрак и уходит в бабушкину комнату, где валится на кровать. Игрушки и одежду мама заперла у себя.
— А сколько ей лет? — спрашиваю я, когда мы боком, чтобы, упаси бог, не коснуться засаленных клочьев обоев, выбираемся на свет.
— Двадцать два, — отвечает Оксана. И добавляет, видя мою немую реакцию: — Детей скорее всего скоро заберут.
СЛОВА.
— Маленькие дети — их от пьяной матери можно изолировать, — продолжает Оксана в машине. — А вот сейчас мы поедем к Макаровым. Мама пьет, сыну Илье 15 лет, уже условно осужден. Год назад напился с друзьями и украл игрушки из парка “Сокольники”. Если бы она уделяла ему хоть сколько внимания, парень бы учился. Но она пьет, а парень кончит в колонии. Ну, лишим мы ее прав, и что?..
КАРТИНКА.
Коммуналка на Матросской Тишине. Ольга Петровна Макарова нам не рада. Она пока не пьяная, но мрачная. Хамит. В худющей руке миска с “Дошираком”. Понимая, что спорить с нами бесполезно, пропускает в комнату, бывшую когда-то частью огромного зала. Жилище дополнительно перегорожено мебельной стенкой. Справа, в темной норе без окна, поместилась только кровать Ильи. Он спит, замотавшись с головой в простыню.
Слева “зал”. Доминирует кровать, все остальное пространство покрыто одеждой и тряпками, которые свешиваются с мебели и устилают пол. Хмурая хозяйка садится на кровать и продолжает есть.
Разговор не клеится. “Почему Илья спит до 12? Во сколько он пришел?” — “Пришел обычно. Спит всегда до обеда”. — “Еда в доме есть?” — “Конечно!” — Хозяйка срывается с места и распахивает холодильник. В нем виднеется какая-то подозрительная заиндевелая тушка. Оказывается, у Ильи день рождения — 16 лет, и Ольга Петровна собирается делать пирожки с мясом.
— Подружек позовете на праздник? Я ведь приду, проверю,— строго спрашивает Оксана.
— Ни-ни-ни! Какие подружки… Приходите, пирожками накормлю.
— Нет уж, — содрогается Оксана, вспомнив недра морозилки, — как-нибудь потом.
— Вот, пожалуйста, — говорит Оксана, когда мы садимся в машину. — Судья дал ему условный срок, но обязал устроиться на учебу или работу. Илья все игнорирует. Я несколько раз читала ему приговор. Он ничего не хочет и не понимает. Была амнистия, с учета мы его сняли. И он тут же совершил новое преступление, сейчас идет следствие. Мать пьет, понятно, сына не контролирует. Мы можем лишить ее родительских прав, а дальше что? Детский дом? Самое страшное, когда ребенок достигает такого возраста, когда мы уже ничем не можем ему помочь.
Четверо по лавкам
КТО: Марина Нистратова, старший лейтенант, инспектор ПДН.
ГДЕ: ОВД “Щукино”.
Щукино покрупнее Сокольников, и пьющих семей там побольше: 123 штуки, в них — 163 ребенка. В этом районе тоже хватает своих красавцев.
— Вот, есть у нас такие Котенковы, — старлей Марина Васильевна листает документы. — Ребенка изымали два раза. Первый раз девочке не было двух лет. Тогда они закодировались… ага, в октябре, а в апреле уже сорвались. Наряд приехал, так, чтобы поднять ее с кровати, пришлось надевать перчатки. Причем нас вызвали соседки из другого дома! Они 6 дней ходили за ребенком.
А вот Белова. Кодировалась 4 раза. Сейчас пьет на улице, девочка в детском доме. Но бывает и наоборот. Была у нас одна мамаша, жила с мужем и любовником в одной квартире. Пили, понятно. Мы уже оформляли лишение родительских прав, как вдруг она умерла. Муж любовника выгнал, сделал ремонт, занялся сыном.
СЛОВА.
Но самая неблагополучная семья в Щукине — Копаевы с улицы Максимова. Если в нескольких словах: алкоголичка, четверо детей, живет с молодым приезжим. Беременна.
— Если будет пьяная, — предупреждает Марина, — вместе с органами опеки заберем детей прямо сегодня.
КАРТИНКА.
К Копаевой едем с двумя плечистыми высокими участковыми. С порога квартиры нас обволакивает тошнотворный запах немытого человеческого тела. К нему нельзя привыкнуть ни через 10 минут, ни через полчаса. Жужжат мухи. С гнилых нар, на которых спят дети с бабушкой, свешиваются снопы засаленных вещей. На стенах паутина, в которой висят тараканы. Посреди комнаты стоит мамаша. Ей 28 лет, но она больше похожа на опухшую туповатую старшеклассницу. С полоборота начинает возмущаться вторжением. Рядом поддакивает грязнющая и пьянющая бабушка. А на диване среди немыслимого тряпья крепко спит шестимесячный младенец с бутылочкой, воткнутой в рот и подпертой для надежности какой-то ветошью. Он настолько привык к воплям и крикам над ухом, что не просыпается.
Неожиданно в комнату начинают проникать дети. Один за другим на диване усаживаются трое бесполых на вид малышей. Кто-то из этих грязнуль — девочка...
— Настя! — ласково зовет Марина. — Покажи, где тебе операцию делали.
Один из чумазых детей с готовностью оттягивает ворот грязного свитера. У Насти в три года — уже был мастит. Девочка несколько дней жаловалась на боль, пока ее с температурой 40 не забрала “скорая”.
Дальше приезжают сотрудники опеки, и начинается скандал.
— Таня, мы же предупреждали! Ты не ходила к наркологу! Дети до сих пор в хлеву! Так, изымаем детей!
— Чего это?!
— Можно так жить?!
— А дайте мне квартиру нормальную!
— Таня, да ты эту прибери! Нет, все, изымаем!
— Чего это?! Я буду лечиться!
— Тебе 41 тысячу на ребенка выплатили. Где они?
— Не помню! Куртку себе купила!
Ор продолжается полчаса. Таня, которая может оставаться трезвой максимум 7 дней, требует “пойти ей навстречу” — дать большую квартиру и моющие средства. Но она сегодня практически трезвая, поэтому ей дают еще неделю срока. За это время она обещает начать лечение от алкоголизма и сделать ремонт. К ремонту все готово — на шкафу лежит рулон обоев. Когда мы уходим, я отлавливаю старшее дитя, Артема, и спрашиваю:
— Тема, заберут вас от мамки-то. Ты как на это смотришь?
— Я ее сам за шкирку в поликлинику оттащу, — серьезно отвечает Артем. — Прямо в воскресенье.
P.S. Фамилии героев изменены.
