Любовь-проказница
Даже в лепрозории есть место высоким чувствам
Не живые, не мертвые — прокаженные.
Веками бродили эти люди с колокольчиками в руке и колпаком на обезображенных гниющих лицах, издавая пугающие звуки, не находя пристанища. Даже родные дети и любимые заранее ставили им свечки за упокой.
Заболев, геолог Ибрагим нашел свою суженую именно там, куда приехал доживать свои дни, — в советском лепрозории.
Она приняла его таким, каким он был.
“Ибрагимчик! Красавчика моя! — склоняет бабка Клавдия седую голову на плечи мужа, гладит морщинистыми ладонями обрубки его кистей. — Никого мне, кроме тебя, не нужно! Если бы не ты, Ибрагимушка, разве б узнала я, кака любовь бывает?!”
И он — бывший геолог, ученый — с выражением цитирует ей, безграмотной колхознице, Омара Хайяма, которого переводит всю свою долгую жизнь-болезнь.
Никогда не слыхала старуха про древнего восточного мудреца, философский смысл его рубаи ей не особо понятен. Но это ж говорит ее “красавчика” Ибрагим.
Слепой, безрукий и безногий получеловек. Прокаженный. Из тех, что в средние века ходили, навевая страх, тряся своими маленькими колокольчиками.
И не было им, гниющим заживо, места на этой земле ни среди живых, ни среди мертвых.
От страха смерти я, поверьте мне, далек: страшнее жизни…
…ЧТО МНЕ ПРИГОТОВИЛ РОК?
От колючей проволоки, которой некогда обнесли это жутковатое место, ничего уже не осталось. Нет больше ни контрольно-пропускного пункта, нет сторожей с винтовками.
Заросли крапивы и лебеды, лениво переругиваются собаки — в отдалении, как развалины древнего замка, стоит старая больница. Копошатся возле своих огородов смутные сгорбленные фигурки.
Кто без рук, кто без ног. Прокаженные.
Сразу после войны здесь, в Очеретовке, на границе Одесской области и Приднестровья, открыли самую большую в Советском Союзе резервацию для больных лепрой.
Свезенных отовсюду и запертых под наблюдение врачей было человек двести. Селили их в бывших фашистских казармах-бараках, по пять душ в комнатушке. Каждый год доставляли новых. Программа такая была: искать больных лепрой и изолировать их от здорового общества.
В стране победившего социализма не могли жить люди с львиными мордами, выкрученными руками и ногами, лысыми бровями. А здесь почти санаторий. Вылечивать не вылечивали, но заботились как умели.
А то, что прокаженные не ощущали холода и зноя, не чувствовали боли — хоть жги их каленым железом, широко использовала самая передовая в мире медицина. На добровольцах ставили эксперименты, приезжали и уезжали столичные ученые, многие даже с написанными диссертациями.
Но это врачи, а младший медицинский персонал набирали в лепрозорий чуть не силой. Местные в санитарки идти не хотели.
Проказа все же была изучена мало. Боялись ее люди.
Кто-то работал годами — и ничего, как с гуся вода.
А один стажер, поговаривали, только прибыл после мединститута, месяца не прошло, как возникло коричневое пятнышко над носом — и все, пропал парень. Это сейчас говорят, что на фактор заболеваемости влияет наследственная предрасположенность и просто так, подышав одним воздухом с прокаженным, захворать невозможно.
А тогда чего — зараза и есть зараза.
20-летняя санитарка Клавдия попала в здешний лепрозорий не сама, а по комсомольской путевке. Прежде была она дояркой, звеньевой, ухаживала за коровами.
“Сказали, нужно теперь робить тут, помочь больным людям. Они в язвах все, дюже страшенные, сукровица сучится. Як они нагадют, и горшок мыть — меня аж в дрожь кидает, — поясняет баба Клава сейчас. — Молю нашего главного, Павела Мелентьевича Цехонеса: возвертайте меня обратно к рогатому скоту. “Не положено”, — отвечает”.
Что ж, кому-то и с прокаженными надо быть, наверное. Впрочем, по сравнению со своими подопечными младший медперсонал Клавдия жила очень даже неплохо, правда, мужья у нее пили — и первый пил, и второй.
Зато руки оставались на месте. И выслуга молоком за вредность. А в то, что она заболеет, Клава не верила. “Чуяла, что не подхвачу. Як же можно!”
Только через несколько десятилетий ученые поймут то, в чем эта деревенская женщина разобралась тогда по наитию: психологическая подоплека, проказа-стерва обычно выбирает тех, кто ее сам страшится.
А Клавдия ни хрена не боялась. Не за кого ей было. Приходила на смену, выполняла все процедуры, которые положено, ухаживала за больными, как за своими буренками, и верталась домой. По выходным, два раза в месяц, после получки, ездила на одесский Привоз за покупками.
Вот и все ее чаяния за тот период.
Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем…
…ВМЕСТЕ С КЕМ ПОПАЛО
— Я к больным трошки (понемногу) привыкла, смотрю — они вроде тоже, как мы, люди. Тоже у всех по-разному складывается. Многие были своей жизнью довольны, а чего? Сыты, обуты, — рассуждает старушка, а я перевожу ее бесхитростный суржик на литературный русский. — У меня подружка появилась, Клавушка, тезка моя, из больных. Ее вместе с матерью сюды доставили. Были и семейные пары. Она — русская, он — якут, Алеша, откуда-то с Севера, помню, — гутарит Клавдия. — Он первый заболел, азиаты, восточные люди, узкоглазые, вообще к проказе предрасположены, потом уже евонная жена. Она еще радовалась: “Слава богу, что так получилось, что вдвоем, а не поодиночке, все же вместе легче”. А детишки их здоровые дома остались, тьфу-тьфу. Родителей не навещали, тогда это не принято было — заболел проказой, значит, заживо умер. По таким в церкви свечку за упокой ставили.
Большой достопримечательностью Очеретовки был маленький кореец по имени Нам Гун. Корейчика вместе с его соплеменниками освободили наши войска, когда брали Японию в 45-м.
Малышей, общим количеством человек десять, грудных, но уже зараженных, нашли в одном из тамошних концлагерей. Лепру им привили искусственно японцы, надеясь, понаблюдав за больными от рождения и до самой смерти, гуманно открыть для всего человечества лекарство от той заразы.
Но потом случилась Хиросима.
А Нам Гуна доставили к нам, в Советский Союз. Родителей своих и прочих родственников он не ведал, много лет мотался по разным лепрозориям, нигде не находя себе постоянного пристанища.
С точки зрения политики был Нам Гун человеком без родины и племени. Ким Ир Сен запретил давать таким корейское гражданство.
Советское подданство им тоже не полагалось. За какие заслуги? Так и жил он от опыта до опыта. Интернационалистом. Но не жаловался.
“Хорошее время было в 60-е, шумно в лепрозории, весело, много добрых людей”, — вспоминает баба Клава благословенные дни.
С каждым годом прокаженных в Очеретовке становилось все меньше. Медицина семимильными шагами развивалась вперед. Новеньких уже не привозили. Старенькие завели живность и огороды, разводили пчел. Обособленные от нормальной жизни, так и существовали они своим тесным прокаженным мирком за колючей проволокой, где каждый знал каждого, а за порог выпускали исключительно по распоряжению главного врача.
Многие из ближайшего городка Кучургуна и не ведали, что за тайна скрывается за серым забором на окраине.
Прокаженные старели, но по иронии судьбы не шибко страдая от обычных человеческих болячек, простуды или гриппа. И морщины не трогали их обезображенные лица.
Не молодела и Клавдия. Годы, как неумолимая проказа, съели пухлость щек, унесли упругость тела.
Ей уже подкатывало к сорока, когда она встретила Ибрагима.
Вернее, так: он встретил ее и заставил себя полюбить.
Чем за общее счастье без толку страдать — лучше
…СЧАСТЬЕ КОМУ-НИБУДЬ БЛИЗКОМУ ДАТЬ
Был он голубоглаз и светловолос. Лицо почти не попорчено, относительно молод — чуть за тридцать, образован — закончил геологоразведочный институт и знал пять языков.
В одной из экспедиций подхватил он страшную заразу, по ночам выкручивало ноги и руки так, что волком выл и катался по спальному мешку в холщовой палатке.
В отличие от многих собратьев по несчастью Ибрагим Нуренбетов добрался до лепрозория сам, прекрасно понимая, куда и зачем он едет. И что пути назад скорее всего не будет, осознавал тоже.
Где-то там, в другом мире, в неведомой республике Каракалпакия, остались у Ибрагима жена и сын Махмуд. Для них отец и муж умер. Так и написал в единственном письме: не ищите меня.
А куда деваться?
Аккуратный. В первый же выходной принес в прачечную нижнее белье для стирки. Сам постирать не мог, руки обезображены.
А в прачечной, в пару и в дыму — Клавдия, перевели ее временно на более легкую работу. “Кудрявый, глаза голубеньки, аки василечки. Ну чистый украинец, — вздыхает бабка Клава. — И не думала я и не знала, что у нас с ним любовь завяжется”.
— Ты такая красивая, Клава, — преподнес Ибрагим в качестве презента букет полевых цветов, набранных тут же, у серого забора.
Ей-то отродясь никто цветов не дарил.
Баловство это все, трава. Но вечером критически взглянула на себя в зеркало, чего не делала уже давно — отвыкают в лепрозории от зеркал. Разве ж красавица? Только что брови на месте.
Здоровые-то по морде в пьяном угаре дать норовили, а этот больной, обреченный, но зато какой вежливый! А как читает стихи, не Тараса Шевченко, что в школе зубрят, другие.
Но так подходящие и этой местности, и старым немецким казармам в пыли, и изуродованным природой полулюдям, что все на одно лицо.
“Нет у мира начала, конца ему нет, Мы уйдем навсегда — ни имен, ни примет”, — декламировал Ибрагим Клавдии Омара Хайяма на васильковом поле, на их первом свидании.
Она не вслушивалась в слова, молчала, прижимала к себе суженого крепко, думая о другом.
Уж такой молоденький, уж такой хороший. За что напасть мужику?
И ведь не пьет совсем, а какой таки умный — по утрам играет в главном корпусе с врачами в шахматы.
Жениться вон предлагает. Все вроде по-честному. Она ему будет белье стирать, кушать готовить, он ей — почет и уважение. Такой брачный договор.
Так, по-бабьи жалеючи, поверила Ибрагиму Клавдия. А поверив, вдруг полюбила.
Куда без нее Ибрагим — пропадет.
Куда без Ибрагима Клавдия — что нитка за иголкой.
Нет, не боялась Клавдия проказы — но жить-то где? Впятером с другими больными?
— Пришла я тогда к главврачу и сказала, что выхожу за прокаженного замуж. Он не удивился, не отговаривал, предложил сперва нам поселиться в одной из палат, ну, будто мы совсем настоящие молодожены. А вскоре, не особо афишируя, стал он моего Ибрагимушку по вечерам отпускать ко мне под бок, на село.
— Дядя Леня, — кричал молодой муж коменданту на выходе, ковыляя потихонечку на своих обрубках. — Отворяй поскорее ворота, я пошел до коханой.
В соседней деревне и не знали, что прокаженный без колокольчика разгуливает по улице. А Клавдия его завсегда в губы целовала, не брезговала.
Уже пора уйти, не зная цели жизни. Приход бессмысленный,
…БЕССМЫСЛЕННЫЙ УХОД
Открывая мне дверь, всплескивает руками 80-летняя баба Клава. “Как это из самой Москвы ехали? — недоверчиво переспрашивает она. — А я никогда там не была, — и видно, что для нее, полвека прожившей вместе с прокаженными в Очеретовке, Москва — что Марс, что Киев, что восточные рубаи.
Далеко и непонятно.
— А что же дедушка Ибрагим? Хорошее ли его самочувствие? — интересуюсь я.
— Так дома его сейчас нет, путешествовать отправился мой Ибрагимушка, на два месяца в другой лепрозорий уехал, под Ставрополь, на профилактику, — вздыхает Клавдия. — Уж мне без него так скучно, так одиноко, хоть плачь. Только и остается старых знакомцев своих навещать.
Вот лежит кореец Нам Гун, 1945 года рождения, ставший наконец на старости лет громодянином Украины. Родина в лице Ким Чен Ира его так и не признала.
Тут якут Алексей и жена его.
А здесь подруга санитарки, тезка Клава.
Регулярно ходит бабка Клавдия ко всем своим пациентам. На особое прокаженное кладбище.
Тихо здесь, хорошо.
Вся больница прокаженных постепенно переехала сюда жить, уже с постоянной пропиской.
Нет больше в Очеретовке ни КПП, ни строгого коменданта, непременно требующего у выхода из лепрозория разрешение на прогулку от главного врача.
Зарастают травой могилы без фотографий.
А на тех, что с фотографиями, изображены здоровые и красивые молодые люди с чуть ретушированными лицами.
Такие, которыми они могли бы быть, если бы не проказа.
Большая страна распалась, новых зараженных никто не ищет, может, есть они, может, нет — кто ведает. Украина теперь на содержание каждого такого больного выделяет в сутки аж по 20 копеек.
Осталось сейчас в лепрозории 22 человека. Совсем уже старенькие. Врачи к ним наведываются редко, по утрам.
Последние здешние обитатели доживают свой век, никому не мешая, от мировых событий в стороне. Возятся круглые сутки в огородах.
Зато каждый при отдельном домике на две семьи со стеклянными дверцами, тут же в траве бегают кролики, которых старики держат заместо кошек — но для мяса.
“Ты — вся моя надежда, глаза мои, мои руки”, — не устает повторять Ибрагим своей Клавдии все тридцать лет, что они вместе.
Нет больше своих глаз у Ибрагима, вытекли, не двигаются руки, ноги ходят плохо.
“Но прожить и умереть надо так, чтобы рядом всегда была баранья грудинка, кувшин вина и любимая женщина”, — афористично заявляет дедушка.
А для бабки он — такой же красавчик. И она для него, незрячего, все та же. Видно, и правда — любовь слепа.
А кто скажет, что это не любовь?
Одесская область — Москва.
* * *
В наши дни от 12 до 15 млн. человек в мире больны проказой. Ежегодно регистрируется 600—800 тысяч новых случаев заражения. Больше всего зараженных в Индии (около 4 млн.), в Нигерии, Бразилии и Вьетнаме. В России, по состоянию на 2006 год, на учете состояли около 600 человек. За последние 30 лет заболеваемость проказой сократилась в 2,5 раза, а за последние 10 лет на всей территории России зарегистрировано всего 11 случаев.
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Проказа — одно из древнейших заболеваний. О ней упоминается даже в Ветхом Завете.
С XII по XIV в. заболеваемость достигла в Европе своего пика, затем начала быстро падать и к концу XVI в. исчезла в большинстве европейских стран, за исключением средиземноморского побережья, ряда регионов России.
Это хроническое инфекционное заболевание, обычно поражающее кожу и периферические нервы. Проказа не передается при простом прикосновении больного. Лишь от 5 до 10% лиц, подвергающихся опасности заражения проказой, заболевают ею. Среди медиков давно известно, что распространение проказы происходит в результате длительного прямого кожного контакта. Однако многие исследователи считают, что заражение возможно и при вдыхании бактерий, попадающих в воздух из полости носа или рта больного.
В нелеченных случаях болезнь приводит к выраженной деформации облика и уродству. Однако сами микобактерии лепры не способны вызывать отмирание пальцев кисти или стопы. Утрата частей тела в результате некроза возможна при вторичной бактериальной инфекции, когда лишенные чувствительности ткани подвергаются травмам.
Способов предупреждения и излечения проказы на сегодняшний день нет.
