Серая громада Дома на набережной, увешанная досками с именами жертв “большого террора”, всем известна в Москве. Этот огромный жилой комплекс в стиле конструктивизма описал Юрий Трифонов, лишившийся отца, командира Красной Армии. В этом стиле в Сивцевом Вражке, 15, стоит с 30-х годов многоэтажный кооперативный дом, достойный пера романиста. По далеко не полным данным, в нем расстреляли 17 соседей. Не щадили ни ветеранов партии, ни комсомольцев, ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни стариков. Лес рубили, и щепки летели в разные стороны. Кто в братскую могилу, кто в лагерь гнить
Под “красное колесо” попал живший здесь Григорий Беленький, “ответственный секретарь” Краснопресненского райкома партии, района, особо чтимого большевиками за баррикады 1905 года. Братья Беленькие, Григорий и Абрам, жили в парижской эмиграции в одно время с Лениным, дружили с Ульяновыми. Преданные Ильичу и его семье, братья после покушения Фанни Каплан отвечали за его охрану. Оба погибли при Сталине. Увезли из дома на расстрел Николая Тихонова, первого секретаря Таганского райкома партии.
Но известных партийцев, оказывается, среди жертв террора — единицы в массе обывателей, хозяйственников, далеких от борьбы за власть. Недолго пожили в квартирах кооперативного дома (цитирую запись в списке погибших): “начальник завода бетонных изделий треста “Стройканализация”, “начальник сектора движения почты Наркомата связи, управления местной промышленности Московской области”. В этом списке “технический директор Сталиногорского химического комбината”, “управляющий Госбанком Московской области”.
Где ключ к разгадке траектории, по словам Солженицына, “красного колеса”, запущенного волею диктатора Сталина? Нет ничего общего между беспартийными Рубеном Арзояном из конторы “Главтары”, воспитательницей детского сада Евгенией Воскресенской и членом ВКП(б) государственным арбитром Натаном Мером. Общей им стала братская могила в Бутове.
Их соседа, известного в то время писателя Владимира Зазубрина, похоронили в братской могиле на земле Донского монастыря. Первый рассказ им написан в царской тюрьме. До Февральской революции по заданию партии он, рискуя головой, внедрился в число сотрудников жандармского отделения, чтобы выявлять провокаторов. В тифозном бараке во время Гражданской войны начал сочинять роман “Два мира”, признанный критиками “первым советским романом”. До ареста его переиздавали 12 раз, чему помогла высокая оценка романа таких читателей, как Ленин, Луначарский и Горький.
Написанная в 1923 году и запрещенная тогда повесть “Щепка” о зверствах губернской ЧК появилась при “перестройке”. У героя повести, исполнителя казней, помутился разум, его не пощадили товарищи-чекисты. Об этом никто до Зазубрина не писал
Писатель не идеализировал тех, с кем брал власть в Сибири, участвовал в Гражданской войне. В рассказе “Общежитие” изобразил, по словам критиков, “зараженных духовной проказой” коммунистов. Из Новосибирска, где Зазубрин редактировал журнал “Сибирские огни”, отстраненному от власти главному редактору пришлось переехать в Москву. Сочинял по инерции трилогию о крестьянстве Горного Алтая. Успел издать первый том. Ему покровительствовал Максим Горький. А когда не стало его щита, добрались до брошенного на произвол судьбы Владимира Зазубрина, жителя дома 15 в Сивцевом Вражке.
В этом доме бывал я у “инженера Л.Корнеева”. Этими словами подписывались появлявшиеся после полета Юрия Гагарина в “Правде” статьи о легендарной Группе изучения реактивного движения, сокращенно ГИРД. Эту аббревиатуру с иронией переводили: “Группа инженеров, работающих даром”. В начале тридцатых годов в голодавшей Москве подлинных энтузиастов, бывало, лишали хлебных карточек, полагая, что занимаются они пустяками. Между тем именно эта группа инженеров и механиков запустила в 1933 году под Москвой первые советские ракеты — “О9” конструкции Михаила Тихонравова и “ГИРД-Х” конструкции Фридриха Цандера, грезившего полетами на Марс. Перед запуском обессиленного конструктора отправили, чуть ли не насильно, за казенный счет в плацкартном вагоне подлечиться в Кисловодск. Там конструктор скоропостижно скончался в санатории, заразившись в дороге брюшным тифом.
Его бывший помощник Леонид Константинович Корнеев назвал мне имена инженеров ГИРДа — секретной организации, существовавшей под эгидой Общества содействия авиации и химии. Но не открыл, кто был начальником ГИРДа. Он, очевидно, полагал, что не разглашает государственную тайну, хранит большой секрет, хотя его на самом деле не было. Потому что перебежавший из советской зоны оккупации Германии на Запад высокопоставленный авиационный начальник все рассказал американцам. Да и они из давних публикаций в СССР, когда ракетостроение не считалось секретом, знали фамилии пионеров космонавтики.
С инженером на редакционной “Волге” мы проехали из Сивцева Вражка на Садовую-Спасскую, 19. Там, в глубине двора, нашли в одном из жилых домов просторный подвал, где ремонтировали радиоприемники. В нем создавали и “О9”, и “ГИРД-Х”.
Познакомился я тогда с механиком Борисом Флоровым, которому начальник ГИРД обещал полет на Марс. От него узнал о неком “Сергее Павловиче”, увидел его на фотографии в компании с механиком, сидящими на траве в хорошем расположении духа. Флоров на мотоцикле в морозный день повез меня в Нахабино под Москвой.
Долго блуждали с ним по лесу в поисках площадки запуска ракет. По подсказке встреченных мужиков, запомнивших поляну, где им перепадал спирт, который после испытаний ракет сливали на землю непьющие молодые энтузиасты, нашли первый ракетодром. Все начиналось не в степях Казахстана, а в лесах под Москвой.
Тогда узнал, что ракету на испытания, когда грузовая машина ломалась, из подвала везли до вокзала на трамвае. Что начальник ГИРДа носил ракету на плече и ставил ее на попа в коридоре “Делового двора” Китай-города, в наркомате тяжелой промышленности, чтобы заинтересовать проходящих начальников, потенциальных заказчиков. Обо всем открывшемся написал книжку “Земная трасса ракеты”, не получив разрешения назвать имя таинственного “начальника ГИРДа”. Книжка вышла, с трудом пробившись сквозь препоны и рогатки цензуры. Набор в Политиздате рассыпали. Спас книжку генерал-лейтенант Мрыкин, один из заместителей “Главного конструктора”, как называли, не упоминая в прессе фамилию того, кто руководил запуском спутников и космических кораблей. Он-то, оказывается, и был в молодости начальником ГИРДа. И его обжег огонь “большого террора”, остужала вечная мерзлота ГУЛАГа.
От инженера Корнеева ниточка потянулась к конструктору первой ракеты “О9” профессору Михаилу Тихонравову. Он стал конструктором первого спутника, поразившего мир. После его запуска шведы просили Академию наук СССР разгласить имя конструктора спутника, чтобы присудить ему Нобелевскую премию. Хрущев велел ответить, что автором спутника является советский народ.
Мечтал я написать книгу о “начальнике ГИРДа”, созванивался с ним, отправил через инженера Корнева на память “Земную трассу ракеты”. За неделю до трагедии на операционном столе услышал в трубке “вертушки”, правительственного телефона, голос смертельно усталого человека и не посмел беспокоить его просьбой о встрече.
— Зарезали нашего Сергея Павловича, — вынес приговор хирургам старый инженер, которому суждено было пережить бывшего начальника ГИРДа и Главного конструктора космических ракет академика Королева. После запуска спутника Королев командировал его в Кисловодск. Там он нашел заброшенную могилу Цандера и установил на ней памятник. На фасаде дома на Садовой–Спасской улице, 19, висит мемориальная доска в честь ГИРДа. Под Москвой на поляне установлен обелиск там, где запускали ракеты и сливали на землю спирт. А все это увековечение началось в Сивцевом Вражке, 15, на квартире инженера Леонида Корнеева.
Другой многострадальный дом, 29, появился в переулке на месте владения, принадлежавшего до революции жене штабс-капитана Зинаиде Сергеевне Кологривовой. У этого дома в стиле конструктивизма есть автор — Пантелеймон Голосов, родной брат Ильи Голосова, классика советской архитектуры. Оба они учились в Строгановском училище и в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, получили звание архитекторов. Оба умерли в 1945 году. Самое известное сооружение Пантелеймона — комбинат газеты “Правда”, недавно горевший, в котором помещались главные издания партии и комсомола. Дом в Сивцевом Вражке — рядовая постройка 1929—30 года — появился на средства государства для командного состава Красной Армии.
Здесь получил квартиру Борис Михайлович Шапошников, бывший полковник Генерального штаба царской армии. До Отечественной войны он командовал военными округами, написал трехтомный труд “Мозг армии”, посвященный Сталину, о роли Генерального штаба в дни мира и войны. Его начальником стал в 1937 году, после расстрела занимавшего эту должность бывшего царского полковника, Маршала Советского Союза Егорова. В отличие от него Шапошников пользовался безграничным доверием вождя. Ему единственному позволял курить в своем присутствии. Одного называл по имени и отчеству. Никогда не повышал на него голос в самых драматических ситуациях. “Послушаем, что по этому поводу скажет нам шапошниковская школа”, — предлагал Сталин на заседаниях, когда докладывали свое мнение генштабисты.
Мне рассказывал майор госбезопасности Александр Черкасский, бывший начальник объекта “Станция метро “Кировская”, что эта станция и расположенный над ней на улице Кирова (ныне Мясницкая), 37, особняк стали с первого дня войны сверхсекретными. Здесь дислоцировалась Ставка, где решалась судьба сражений. На станции, с первого дня войны закрытой для пассажиров, оборудовали кабинеты Верховного Главнокомандующего Сталина и начальника Генерального штаба Шапошникова. Самую просторную подземную залу, где легче всего дышалось, предназначенную Сталину, он распорядился предоставить страдавшему астмой маршалу. Шапошников умер в своей постели в конце войны. Маршала похоронили на Красной площади под залпы 124 орудий, его именем назвали переулок у наркомата — министерства обороны.
Не так повезло, как Борису Михайловичу, 15 жильцам дома, занимавшим высокие должности в наркомате обороны, Генеральном штабе, Разведывательном управлении РККА. Они не дожили до войны, их расстреляли свои. Пустили пулю в затылок комбригу Ивану Клочко, начальнику военно-исторического отдела Генштаба, полковнику Александру Масленникову, заместителю начальника 1-го отдела Генштаба, комбригу Петру Панову, заместителю начальника 2-го отдела военной разведки, комдиву Жану Блюмбергу, инспектору пехоты РККА. Среди военных оказался Михаил Медведев, начальник строительства железнодорожной больницы в Покровском–Глебове. В расстрельном списке одного дома 6 русских, 2 украинца, 2 латыша, 2 эстонца, немец, финн и поляк — никакой дискриминации по национальному признаку, торжество “пролетарского интернационализма”.
В списке погибших жильцов Сивцева Вражка, далеко не полном, составленном обществом “Мемориал” в 2004 году, значатся расстрелянными 61 человек, не считая сосланных в лагеря. Это люди самых разных профессий и служебного положения: инженер, милиционер — участковый инспектор, охранник “всесоюзного старосты” Калинина, заведующая парфюмерным киоском, архитектор, профессор… Самый пожилой среди них — 1871 года рождения, пенсионер Василий Туркестанов. Самый молодой — старший техник-конструктор Военно-воздушной академии РККА Георгий Сергеевич Есенин, 1924 года рождения, сын великого поэта.
Подобная картина на Гоголевском бульваре, где погибло 39 человек, включая двух женщин — бухгалтера, беспартийную Фелицию Корецкую, польку, и Софью Ким, исключенную из ВКП(б), кореянку. И в этом мартирологе большинство погибших не “пламенные революционеры”. Погибли рядовые люди: заведующий мучным складом хлебного завода — 12 имени Сталина, слесарь Московской ТЭЦ высокого давления, начальник станции 2-го автобусного парка, и.о. инженера радиозавода №2, преподаватель средней школы №11. Расстреляли доцента Московского юридического института, родного брата поэта Евгения Долматовского,
Тех, кто погиб в боях за родину в 1941—1945 годах, как считают, 27 миллионов, Москва чтит. На Можайском Валу — обелиск в честь защитников столицы. На Поклонной горе — белокаменный музей и обелиск Победы высотой в 141,8 метра, напоминающий о 1418 днях войны. Есть Музей обороны Москвы. Улицы носят имена полководцев и героев Отечественной войны.
Катастрофу народов СССР, пережитую в 1937—1938 годах, стоящую в одном ряду с холокостом, словно стараются забыть. Музей ГУЛАГа заключен в заурядном ветхом доме, затаившемся во дворе на Петровке. Его экспозиция не отражает масштабы чудовищной трагедии.
Соловецкий камень на Лубянской пощади — самодеятельность энтузиастов, прижат к земле — кто его видит?
Деревянный православный храм на полигоне в Бутове, где расстреливали в массе своей атеистов, далек от монумента национального значения. Ему надлежит на самом видном месте напоминать живущим об ужасах “пролетарской диктатуры”. Пустует площадь напротив комплекса Лубянки, 2, где палачи без устали раскручивали “красное колесо”, перемалывая в лагерную пыль миллионы невинных душ.
