Мы больше не великая держава
Беда России в том, что ее недооценивают на Западе
На прошлой неделе была опубликована Концепция внешней политики РФ, а президент Медведев на встрече с российскими дипломатами обрисовал свое видение того, как и куда следует двигаться России на международной арене.
Документ есть документ. Между декларациями и реальной политикой, между желаемым и достигаемым всегда существует разрыв. И все-таки Концепция дает отчасти представление о том, какие приоритеты во внешней политике ставит перед собой государство. Особенно интересно это, если сопоставить Концепцию внешней политики 2000 года — начала путинской эпохи — с нынешней Концепцией первого года президентства Медведева. Свое мнение по ключевым позициям российской внешнеполитической Концепции высказали специально для “МК” ведущие политологи.
— В Концепции внешней политики 2000 года Россия названа “великой державой”. В нынешней Концепции Россия именуется не “великой”, а “крупнейшей евразийской державой”. Случайна ли эта смена понятий?
Эдуард СОЛОВЬЕВ, руководитель Сектора теории политики ИМЭМО РАН:
— Тогда, восемь лет назад, на фоне непростой внутриполитической и экономической ситуации, вызванной кризисом 90-х и дефолтом 1998 года, было важно декларировать, что мы великая держава. В настоящий момент Россия уже в этом не нуждается. Сейчас мы серьезные игроки на мировой арене по факту. И в громких декларациях нет никакой необходимости.
Александр РАР, директор программ по России и Евразии в германском Совете внешней политики (Берлин):
— Я думаю, что Россия просто поняла, что термином “великая держава” она только раздражала западных партнеров. Чтобы быть великой державой, надо сначала создать соответствующую инфраструктуру, в конце концов, накормить собственный народ. Иначе все это провисает в воздухе. “Евразийская держава” — это хорошо, указывает на ориентацию, например, в сторону таких структур, как ШОС. Не исключено, что в следующей Концепции внешней политики по отношении к России будет применено выражение “энергетическая супердержава”. То, что понятие “великой державы” заменено на “евразийскую”, не случайно. Если еще недавно евразийское пространство являлось скорее философским понятием, то теперь оно все больше приобретает реальное политическое звучание.
Алексей МАКАРКИН, зам. гендиректора Центра политических технологий:
— Идет более реальная оценка ситуации. В 2000 году это было заявкой, прозвучавшей на фоне весьма драматических событий. В 1998 году это был дефолт, в 1999-м началась вторая чеченская война. Формулировка “великая держава” должна была придавать оптимизм, надо было как-то самоутверждаться. А сейчас мы, видимо, прошли период самоутверждения, вряд ли нужно дополнительно подстегивать, подбадривать себя формулировкой. Так что понятие “евразийской державы” более соответствует нынешней ситуации.
* * *
— Если говорить о главных векторах российской внешней политики, то что отличает нынешнюю Концепцию от прошлой?
Эдуард СОЛОВЬЕВ:
— Интересен акцент на поддержке Россией основных положений международного права. Международное право неожиданно выступило своего рода заменителем идеологии. Мы не исповедуем либерализм, демократизм или какой-либо иной “изм”. Мы за право и за мир во всем мире — и готовы сотрудничать в этом плане со всеми людьми доброй воли. Это такая концепция “вооруженного нейтралитета” для де-факто формирующегося многополярного мира. Здесь, правда, имеет место один изъян. Ясно, что международное право — это конвенциональная система, притом эволюционирующая. Наша задача не только сохранять музейную неприкосновенность основных принципов международного права, но и быть в состоянии адекватно оценить необходимость перемен. А вот тут Концепция предельно лапидарна — “содействовать кодификации и прогрессивному развитию международного права, прежде всего осуществляемому под эгидой ООН”.
Пространство СНГ рассматривается в качестве главного регионального приоритета, но развитие интеграционных проектов предусмотрено в другом формате. Приоритет отдается в сфере безопасности — ОДКБ, а в экономической сфере — ЕврАзЭС. В качестве двух ключевых стран указаны Казахстан и Белоруссия. При этом, однако, на проекте Союза России и Беларуси, похоже, поставлен крест. Упомянуто лишь “создание условий для поэтапного перехода к рыночным отношениям” между Москвой и Минском.
В отношениях с США концепция предполагает необходимость равноправных отношений и выстраивание разнообразных форматов сотрудничества. Здесь явно заметна преемственность с последовательно проводившейся в последние годы линией российской внешней политики.
Любопытный поворот наблюдается на азиатском направлении. Отмечено, что Россия разделяет “заинтересованность Китая и Индии в налаживании эффективного внешнеполитического и экономического взаимодействия в трехстороннем формате Россия—Индия—Китай”. То есть речь о тесном взаимодействии в рамках большого евразийского геополитического треугольника (Россия, Индия и Китай). При этом в более широком контексте РФ проявляет заинтересованность и в развитии сотрудничества в других форматах — БРИК, ШОС и т.д. Симптоматично также, что Иран упомянут лишь по касательной (где-то между Турцией, Египтом и Саудовской Аравией). В то время как в предыдущей Концепции развитие сотрудничества с этой страной было прописано отдельной строкой.
* * *
— Одно из самых приоритетных направлений российской внешней политики — Европа, к которой Россию, с одной стороны, тянет. А с другой стороны, в лице Европы Москва находит себе подчас самого резкого критика. Насколько Европа готова услышать российские инициативы по сотрудничеству?
Александр РАР:
— Во внешнеполитической Концепции российские предложения по европейской безопасности выглядят чуть ли не отчаянными. Президент Медведев делает Европе совершенно правильные предложения, говоря о том, что Россия всегда принадлежала к Европе. Восемь последних лет Россия доказывает Европе, что она не разваливающаяся держава. Ее главная проблема в том, что Европа так и не откликнулась на предложения, которые Медведев сделал в Берлине и на саммите “Большой восьмерки”. Беда России в том, что ее недооценивают на Западе.
Александр ПИКАЕВ, заведующий отделом разоружения и урегулирования конфликтов ИМЭМО РАН:
— Нет ничего неожиданного в том, как Концепция относится к такому институту, как ОБСЕ. Россия давно выражала недовольство деятельностью ОБСЕ. Под давлением Запада эта структура превратилась в организацию, распространяющую демократию (в западном, естественно, понимании) и вмешивающуюся во внутренние дела государств-членов. Картина же безопасности оказывается совершенно пустой — Западу эти сюжеты неинтересны.
Другое дело, что непонятно: а что предлагается взамен ОБСЕ? Идея общеевропейской конференции — интересная, но сырая. Неясно, а что же Россия хочет получить взамен? Не выйдет ли так, что получится новая ОБСЕ? Поскольку большинство западных государств — члены европейских институтов и они координируют свою внешнюю и военную политику. Такие государства, как Россия, которые пытаются проводить независимую политику, находятся в меньшинстве.
Президент Медведев, выступая в Берлине, заявил, то Россия — это одна из трех ветвей европейской цивилизации, наряду с собственно Европой и США. Мы наблюдаем сейчас отчасти возврат к политике начала нынешнего столетия, когда было многое сделано для установления тесных связей с Евросоюзом. Тогда была принята идея четырех общих пространств, которая могла бы стать прорывной, если бы не бойкотная политика со стороны новых членов ЕС. Новая российская администрация пытается наладить отношения с Европой. Конечно же, Россия сейчас совсем не та, что была 8 лет назад. Да и Европа другая, она испытывает болезнь роста. Нынешняя российская внешнеполитическая Концепция выглядит более проевропейской, чем концепция 2000 года, написанная явно по следам балканского кризиса. Новая Концепция — более конструктивная и взвешенная, фиксирует ситуацию второго президентского срока Путина, когда наряду с успехами по ряду аспектов на европейском направлении отношения с ЕС вступили в полосу стагнации, по ряду — оказались отброшенными назад. Россия не готова сейчас выступать в роли ведомого, она требует равноправных отношений.
Эдуард СОЛОВЬЕВ:
— Что касается сотрудничества с Европой, то здесь налицо смена страновых приоритетов. Ранее список открывала Великобритания, за ней шли Германия, Италия и Франция, словом, “большая европейская четверка”. Сейчас на первой позиции идет Германия, далее Франция, Италия, Испания и ряд других европейских стран, являющихся нашими основными торговыми партнерами и странами, с которыми у России выстроен политический диалог по широкому кругу проблем.
Новая Концепция внешней политики, похоже, окончательно хоронит ОБСЕ. В Концепции этой организации посвящен целый абзац. Там утверждается, что Россия заинтересована в том, чтобы ОБСЕ добросовестно выполняла возложенную на нее функцию — форума для равноправного диалога государств и т.д. Но одновременно Москва фактически заявляет о необходимости создать ей альтернативу — некий новый “договор о европейской безопасности, старт разработке которого можно было бы дать на ближайшем общеевропейском саммите”. Отсюда перспективы евроатлантического пространства без новых “разделительных линий”.
* * *
— На встрече с российскими послами в МИДе Дмитрий Медведев потребовал от дипломатов “агрессивности”. Какой смысл вкладывал президент в это слово?
Александр РАР:
— По моему личному мнению, “агрессивность” не совсем уместное слово, которое на Западе будет встречено неприятием. Можно было бы выбрать другое слово, не такое резкое по форме, но не теряющее содержания.
Эдуард СОЛОВЬЕВ:
— Речь не об агрессивности, а об активизации и концентрации действий наших дипломатов. Думается, именно это и имел в виду президент. Очень часто мы являемся свидетелями неспособности наших дипломатов (как и чиновников вообще) проявить инициативу в динамичной, меняющейся ситуации. Они просто выжидают, что по этому поводу произнесет президент или, на худой конец, министр. А президент, допустим, ничего не говорит. Он занят другими текущими вопросами. И ситуация, которую можно разрулить, условно говоря, за несколько часов, со временем может перерасти в проблему. Но это касается управляемости вообще — как во внешней, так и во внутренней политике.
Алексей МАКАРКИН:
— Всегда нужен баланс между необходимостью инициативы и необходимостью ответственности. Дипломат, который не может аргументированно отстаивать позиции своей страны, столь же уязвим, как и дипломат, забывающий, что говорит от имени своего государства.
С деятельностью дипломатов связана еще одна проблема — предоставление качественной аналитики, чтобы власть знала, что происходит в любой стране. В советское время мы интересовались происходящим во всех странах. И сейчас такие потребности возникают. Даже если у нас на первый взгляд отсутствуют интересы в той или иной стране, то, скажем, все равно может появиться российский инвестор, желающий получить качественную, серьезную информацию об этой стране. К тому же российские граждане оказываются в самых экзотических странах и в самых необычных ситуациях. Для решения этих ситуаций нужна самая высокая степень информированности. Так что эта тема стоит достаточно остро.
* * *
— Это важный момент. Но важный прежде всего во внутриполитическом аспекте, с точки зрения конфигурации власти в России. Во внешнеполитическом плане это распределение функций не предвещает особого драматизма.
— Все это связано с усилением роли правительства, что, в свою очередь, связано с усилением роли премьер-министра. Об усилении деятельности правительства на ниве внешней политики свидетельствует и то обстоятельство, что глава МИДа включен в состав президиума правительства. В рамках двоецентрия, со-правления идет координация действий президента и премьера. Например, наносятся почти параллельные визиты за рубеж: один едет, скажем, в Германию, другой — во Францию. Такое положение соответствует Конституции, поскольку она у нас очень эластична и может соответствовать самым разным вариантам и концентрировать принятие внешнеполитических решений как в руках президента, так и в рамках двоецентрия.
