Прошу к роялю, мессир
Аркадий Володось: “До сих пор не знаю — владею ли я инструментом?”
Эпитеты в адрес Володося все уж — и не мною — перечислены: самый быстрый, виртуозный, мятежный, “дьявол за роялем”, номинант “Грэмми” и проч. А еще — весьма закрытый, немногословный, строго дозированный (как человек). Год назад он — впервые за свою карьеру! — сыграл в БЗК, когда снова приедет в Россию — неизвестно (давно уж живет в Европе). На чем, казалось бы, слава зиждется? Ни концертов тебе, ни интервью — однако ж наши музыкальные интернет-форумы выдают полный эффект присутствия, за ним — первые строчки в рейтингах, закипающая восторженность профессионалов: “да он приблизился к Рихтеру”, “да это новый Рахманинов”, “да ему продюсировал сам Томас Фрост, работавший с Горовицем!”. Убавим громкость. Пожалуйте на тихий разговор с маэстро.
…Да, пианист живет только своим инструментом. И такое бывает. Или в это хочется верить. Не дает по 200 концертов в год, не организует фестивалей, его не выписывают в Горки-N на вечеринки не для всех, не заведует филармониями, не светится на тусах. Биография скупая, “нехарактерная”. Сейчас ему 36, начнем обратный отсчет. Музыкальную одаренность Аркадия никто и в упор не замечал — ни в хоровом училище при питерской капелле, ни позже, в училище уже при Петербургской консерватории. Да что там “в упор” — если парень в 16 лет (аж!) решил стать пианистом. А где ты, дорогой, был в 5—6? Уехал из Питера — не понравилось. И только здесь, в Москве, его первая и главная учительница Галина Егиазарова поверила, что с афиш лучших залов мира будет смотреть на меломана загадочное слово VOLODOS. Почти Воланд, только из свиты — одна жена, которая, говорят, пред ним на цыпочках ходит.
В 19 лет перебрался во Францию, берет уроки у Жака Рувье, Дмитрия Башкирова. Не участвует в конкурсах, без которых, как считается, не сделаешь карьеры. Ни конкурсы, ни награды авторитетных изданий погоды ему не делают. А между тем один за другим при оглушительных овациях следуют концерты в Карнеги-холле, записи на престижных лейблах, вроде Sony Classical.
* * *
— В одном израильском интервью вы сказали: я всегда был пессимистом в том, что касается человеческой жизни…
— Не знаю, в каком состоянии давал упоминаемое интервью, это было давно очень. Сейчас не могу сказать, что я пессимист насчет человеческой жизни...
— Где вы постоянно живете, где, так сказать, основной дом?
— У меня нет своего дома. С женою снимаем маленькую квартиру в центре Парижа, куда приезжаем между концертами. А на каникулах обязательно путешествуем или арендуем дом на море в Испании.
— Не забыли русский язык?
— С женой дома по-русски говорим. Моя мама и отчим продолжают жить в России, но чаще они к нам приезжают, чем я к ним. Я вообще, до того как в первый раз в Москве сыграл в 2005-м, почти десять лет в России не был. А приехал — и нашел совсем другую страну...
— Вас интересует, что творится в мире, смотрите новости?
— Нет, ведь я очень подвержен влиянию негативной информации.
— Это правда, что до 16 лет вы и не думали стать пианистом? Но инструментом уже все-таки владели?
— Это правда. Хотя я и сейчас не знаю, владею ли инструментом...
— Чем запомнились школьные питерские годы? Часто, знаете ли, музыкант вспоминает о каком-то знаковом концерте, который “перевернул судьбу”.
— Мне очень повезло, что я не был каким-то гениальным ребенком, а рос обыкновенным мальчишкой, любил в футбол гонять, в речку прыгать с моста (у нас около дома, на окраине Петербурга, речка была). У меня в отличие от многих музыкально одаренных детей, замкнутых наедине с инструментом, не украли детства... В этом я очень благодарен моим родителям! А что, возможно, сыграло не последнюю роль в моем более позднем увлечении фортепиано, это то, что мой отчим был коллекционером пластинок классической музыки. У нас были редчайшие по тем временам записи Рахманинова, Корто, Шнабеля...
— Можно ли сказать, что, получив старт здесь, вы состоялись на Западе? Что вас “вывело” в пианисты — честолюбие, педагоги, случай (умышленно опускаю слово талант)?
— На моем месте мог оказаться любой другой, ведь в мире есть очень много одаренных музыкантов, которых никто никогда не услышит.
Я ведь уже искал место преподавателя в Испании, потому как учился там и мне нравилась эта страна, ее солнце. Тогда один артистический директор Sony Classical услышал какую-то мою любительскую запись и сразу предложил контракт. Потом на меня буквально обрушилось огромное количество концертов в Америке. Я не был подготовлен к такой резкой перемене в жизни после счастливого студенчества и особенно после солнечной Испании. Мне было там грустно очень, я чувствовал себя изолированным. Даже думал все бросить.
* * *
— Аркадий, в “организаторском смысле” вы “трудный пианист”: репертуарные размолвки перед концертом в Карнеги-холле; считаете, что публике лучше не аплодировать после сонаты Листа; предпочитаете сольный концерт, нежели с оркестром, то есть вы можете себе позволить (не боясь утратить статус, известность, контракты) подходить к концертам и их участникам столь выборочно, осторожно?
— Я никогда не задумывался, трудный я или нетрудный пианист для организаторов, ни тем более о каком-то своем статусе. Просто у меня, как и у любого музыканта, есть свои предпочтения как музыкальные, так и касающиеся моей концертной жизни. Я не рвусь играть по сто концертов в год, поэтому могу выбирать наиболее подходящие для меня предложения.
А по поводу карьеры — мне потому и важна свобода в выборе программ и независимость, чтобы отдавать слушателю то лучшее, что я могу дать в определенный момент. А иначе какой смысл?
— У вас и так мало концертов в год, так и их вы хотите сократить до 20… Знаете, как у Мацуева часто спрашивают: как можно играть под 200 концертов с душою?
— Сейчас я играю по 40—50 концертов в год именно потому, что не чувствую в себе той духовной силы, которая бы позволяла мне отдавать максимум себя на каждом концерте, если бы их было больше. Я хочу, чтобы каждое выступление перед публикой было прежде всего для меня важным событием, а не превращалось в командировку. Это вопрос духовной энергии, и это очень индивидуально для каждого музыканта. Есть музыканты, которые испытывают потребность играть много, они просто не могут не играть. А мне перерывы просто необходимы как воздух.
И я мечтаю когда-нибудь сократить число концертов, хотя не знаю, может, позже у меня как раз, наоборот, возникнет потребность играть больше. Ну а пока при моей концертной нагрузке я все-таки большую часть года нахожусь вне дома.
— Чем же заниматься, если не играть?
— Много читаю, увлекаюсь фотографией, делаю любительские фильмы. Если вечер свободный — иногда люблю рестораны, только без музыки.
— Хорошо, а с какими оркестрами возникали “нестыковки”?
— Да не было таких, я ведь не очень много с оркестрами играю. Вот всего один раз играл с Гергиевым — это много лет назад было, я тогда больной играл, с температурой и, по-моему, неважно... Сам же “в дирижеры” не собираюсь — мне не хватило бы ни энергии, ни воли для такой работы...
* * *
— Так ли важна публика? Или в идеале вы играли бы без нее?
— Классическая музыка не может быть фоном к чему-то. Тут очень важен контакт со слушателем во время исполнения. Мне важна тишина, эта особая атмосфера электризации в зале. Я сам очень редко бываю на концертах как слушатель, потому как меня отвлекают запах духов, разворачивающиеся фантики, неадекватная реакция публики после исполнения...
— А инструмент всегда разный в разных местах не раздражает?
— Плохой инструмент смущает только на репетиции, во время концерта любой рояль забывается, если ты увлечен музыкой...
Но, должен признаться, мне все меньше и меньше нравятся современные рояли. Даже когда я только начинал концертировать, 10—12 лет назад, инструменты были совсем другими... Современные же рояли теряют свою тембровую индивидуальность, становясь все более громкими и металлическими. Более того, я знаю, что фирма “Стенвей” собирается с января увеличить размер молоточков, чтобы добиться еще большей мощности звучания.
— Меня один ваш ответ порадовал — “я пианист по настроению: могу сыграть, а могу и не сыграть”. То есть ни пиар-рекламы, ни участия в каких-то статусных концертах — всего этого для вас не существует?
— Ну ведь у каждого музыканта и человека свои предпочтения, свои ценности. Я совсем не общественный человек, мне не нравится быть в центре внимания, у меня на самом деле очень узкий круг знакомств. До сих пор мне не приходилось делать никаких специальных усилий (я имею в виду побочных музыке) для своей карьеры.
— Знаю, вы не любите сравнений одного музыканта с другим, особенно скачком через эпоху. Вот вас называют вторым Горовицем, живой легендой наравне с Мартой Аргерих и Евгением Кисиным — вы, конечно, скажете, что вам все это чуждо. Но всё — как бы — нуждается в рекламе. Как бы вы сами определили словесно свое кредо как пианиста?
— Думаю, человеку, по-настоящему увлеченному музыкой, не придет в голову определять как-то словесно свое кредо, не до этого.
А по поводу рекламы для публики — только одна музыка и искусство исполнителя должны быть залогом того, захочет ли слушатель вернуться в концертный зал, оставила ли музыка след в его душе... Мне как музыканту важно установить взаимный контакт с людьми, даже если речь идет о половине зала, чем иметь дело с публикой, которая пришла в концертный зал из-за престижа или искать какую-то сенсацию. Сегодня, к сожалению, многие звуковые компании не заинтересованы в постепенном развитии карьеры музыканта — они торопятся сфабриковать новые звезды, заработать побольше денег на артисте, поэтому и прибегают к этой пресловутой рекламе и к громким сенсациям. А если музыкант сразу же не приносит ожидаемую прибыль, его очень быстро “выбрасывают”. Когда я начинал, все было по-другому, музыканту давали больше возможности развиваться.
Кстати, и у слушателя тем самым развивается некое потребительское отношение к музыке и в целом очень поверхностное отношение к искусству. А ведь “оглупить” публику намного проще и быстрее, чем потом ее “образовать”...
— Опять же: иногда, желая польстить, вас сравнивают по виртуозной технике с компьютером…
— Я с возрастом уже давно потерял интерес к тому, что обо мне пишут и с кем меня сравнивают.
* * *
— Да, это действительно так, это не рисовка, как вы выразились, это необходимость. Тут смотря что понимать под словом “занятие”. Ведь я могу месяцами не прикасаться к инструменту, но музыка звучит во мне постоянно, хочу я этого или нет…
То есть многие до сих пор рассматривают занятия музыкой в очень узком, техническом смысле, в то время как человек, закрывшийся в своей комнате и рьяно повторяющий какой-то пассаж на рояле, не имеет ничего общего с творчеством. Такие многочасовые занятия, напротив, убивают естество, свежесть восприятия.
Почему-то многие пианисты мне говорят, что не могут исполнять то или иное произведение из-за того, что у них плохие руки или маленькие. А еще говорят: у меня плохой аппарат... Но ведь все проблемы-то не в руках, а в голове, в способности слышать музыку внутри себя. Мне, например, будучи студентом в Мадриде, посчастливилось заниматься с Алисией де Ларроча, которая давала мастер-классы по испанской музыке. Эта женщина стоя едва доставала мне до плеча, когда я сидел за роялем. Так как же она, с ее-то маленькими руками, играла Альбениса и Гранадоса? И исполняла 3-й концерт Рахманинова?
И еще. Мне странно, что до сих пор обсуждаются вопросы о каких-то базовых технических вещах, ведь сегодня пианизм настолько вырос, что выучить любое произведение за считанные дни профессиональному музыканту не доставляет труда. Я вот 3-й концерт Рахманинова выучил за 6 дней и играл много, а удовлетворен никогда не был. Ведь что такое выучить произведение по сравнению с истинным его постижением, которое может длиться всю жизнь! И не мастерство здесь главное, а глубина человеческих чувств, которая приходит с жизненным опытом, а не с многочасовыми занятиями на рояле...
— Мне кажется, наивно думать, что все держится на одном вдохновении. В отличие от композитора, который может и подождать, если не чувствует творческого настроения, исполнитель должен быть готов играть в определенный момент. Я же даю согласие на какой-то концерт в 2011 году с какой-то определенной программой и не знаю, посетит ли меня вдохновение. Профессионализм — это когда, несмотря ни на что, выходишь и играешь.
— Критику не читал, публикой доволен, собою не совсем...
— Пока у меня на ближайшие годы нет планов возвращаться. А зависит это от многого, в том числе и от моего желания.
