О каждом из московских домов в центре можно написать книгу, особенно если они такие, как на внешнем проезде Гоголевского бульвара. Кто построил во владении 21 четырехэтажную недвижимость, известно: архитектор Лев Кекушев. Кто жил? Прежде существовал в этом владении другой дом, который не заметили фотографы.
Весной 1862 года в нем снял комнату молодой литератор Александр Левитов. Его раньше всех узнали в России читатели “Московского вестника”. В этом журнале появился рассказ “Сладкое житье”. До жизни на бульваре писатель обитал поблизости в переулке. Проходя по нему, он увидел, что “на воротах одного разваливающегося и мрачного деревянного дома на Сивцевом Вражке запестрелся билет, гласящий следующее: “Сдес адаюца комнаты састылом и снебилью вхот налева фперваю лесницу”.
В этом доме постояльцы и жили, и столовались. За короткое время пребывания в здешнем приюте писатель узнал до мельчайших деталей быт и нравы обитателей во главе со съемщицей Татьяной, сбежавшей в Москву из родной избы с “сельской редькой и серым квасом”.
Комнаты находились на верхнем этаже деревянного дома. Коридор разделял их на две половины, в каждой по четыре каморки, величаемые номерами. Лучшие комнаты — с видом на улицу. Худшие — с видом на двор, где часто дрались.
Хочу процитировать описание дома, чтобы показать, с кем делил кров Левитов, которого Луначарский назвал “колоссальным писателем”: “Этот дом, в котором расположилась Татьяна, битком набитый чумазыми сапожниками, кривоногими портными, обсыпанными с ног до головы сажей гигантами-кузнецами, синими, зелеными и даже иногда желтоватыми и ярко-красными красильщиками, — этот дом, говорю, загудел и заорал еще громче и безалабернее, чем гудел и орал он до водворения в нем съемщиц комнат “снебилью”.
Ставшему желанным автору московских и питерских журналов было о чем писать. Сын сельского дьячка, без пяти минут священник, с упоением читавший вместо богословской светскую литературу, хлопнул дверью тамбовской семинарии, после того как его подвергли на глазах выпускного класса порке за эту страсть. В семинарии появилась пагубная “привычка к вину до степени страшной болезни”. Бывший семинарист учился в питерской Медико-хирургической академии, служил фельдшером в северной глухомани, обитал в разных городах, нигде не задерживаясь, менял профессии и познавал жизнь России.
Случайное знакомство в Москве с Аполлоном Григорьевым открыло перед ним двери лучших журналов. Жилец трущоб быстро превратился в писателя с ярким стилем. Он “питал слабость” к московским “девственным улицам” с маленькими деревянными домиками. Подобно своему герою, писателю Ивану Сизою, бродил по этим улицам, искал их близ застав, в Замоскворечье, находил и в сердце Москвы. Там видел “норы и трущобы”, слышал исповеди пьяных обитателей дна и занес их признания в анналы русской литературы задолго до Максима Горького. Творчество Левитова ценил Некрасов.
Десять раз при жизни страдавшего от нищеты и запоев Левитова издавались сборники его рассказов. Он мастерски описывал игру нетрезвого воображения, беспробудное пьянство, сыгравшее “роковую роль” в судьбе самого писателя, умершего от чахотки. Собрание сочинений вышло после его смерти.
Много лет спустя после живописца “нор и трущоб” в доме, построенном на месте сломанного, на Пречистенском бульваре, 21, квартировал студент Московского университета Леонид Андреев.
Жил бедный студент, подрабатывающий рисованием, в полуподвалах: “окна в моей квартире наравне с тротуаром”, “по обыкновению значительно ниже поверхности”, “и трудно решить, пью я чай на окне или на панели”. Недолго видел перед глазами ноги прохожих сын покойного орловского землемера, семья которого впала в нужду.
Кандидат права с дипломом Московского университета поступает на службу помощником присяжного поверенного. Его квартира поднимается в бельэтаж. Рисовать на заказ портреты больше не приходится. Практика защитника побуждает писать в газетах пространные судебные отчеты, выступать в жанре, некогда повседневном, ныне редком, ужатом в заметки из зала суда.
Журналист быстро превращается в писателя. Рассказом “Баргамот и Гараська” в русскую литературу вступает Леонид Андреев. Талант первым замечает Максим Горький, помогает издать сборник рассказов. Модных писателей видят часто вдвоем. Однажды 20 часов беспрерывно они говорят о жизни и литературе. За друзьями журналисты охотились тогда, как сегодня за звездами. Читала их тогда вся Россия.
Грядущую революцию Андреев ждал с радостью, верил: все “будет хорошо — это несомненно”. Респектабельную квартиру в Среднем Тишинском переулке, 5-7, писатель предоставляет для тайных заседаний ЦК партии большевиков, “взявшей курс на вооруженное восстание”. Дело кончилось арестом вождей партии и хозяина квартиры. Засада полиции длится сутки. “Комнаты мне теперь кажутся навсегда загрязненными. Ведь их было 40 человек, они спали у нас”, — сокрушался преуспевавший властитель дум, живя здесь с молодой женой.
Месяц отсидел он после ареста в Таганской тюрьме за пособничество государственным преступникам. Под залог 10 000 рублей Саввы Мамонтова Андреева выпускают на свободу.
После вооруженного восстания в Москве в Берлине умерла после родов молодая любимая жена Андреева. Вдовец новорожденного сына отверг, впал в депрессию, запил, но нашел силы выйти из кризиса. Жил в Финляндии в своем доме. В Москву наезжал во время репетиций пьес в Художественном театре. За месяц до Октябрьской революции пришел к убеждению: “По лужам крови вступает завоеватель Ленин”. В 1919 году умер, страдая от болезней и трагедии России, где власть “всерьез и надолго” взяли те, кому он предоставлял квартиру для тайных заседаний.
Младенца, рожденного в Берлине, крестили в Москве в церкви Спаса на Песках на Арбате, назвали Даниилом.
Воспитывали ребенка родственники покойной матери. Сын унаследовал от отца таланты писателя и художника. Писал стихи, которые не печатали. Служил художником-оформителем музея. С детских лет Даниила настигали “видения”, услаждали странствия во Вселенной, где спутниками выступали святые Сергий Радонежский и Серафим Саровский, поэты и писатели, “чаще других Блок”. Но не родной отец.
Леонида Андреева царская власть недолго томила в камере. Даниила Андреева советская власть приговорила к 25 годам лагерей за мнимую попытку убить Сталина. Ему посчастливилось, что после войны в СССР смертная казнь не применялась. Попала в лагерь жена. Из тюрьмы узник вышел досрочно на свободу, когда прах отца в СССР с почестями перезахоронили на родине. Даниил всю жизнь выращивал “Розу Мира” — сочинял мистическую религиозно-философскую систему мироздания, далекую и от науки, и от церкви. Сочинял в стол прозу, где “реализм сочетается с потусторонними фантазиями”, и стихи, испытывая муки слова, затрудняясь выразить мысли, нигде не высказанные до него:
В словах испытанных — уют,
Но в старые меха не льют
Вина младого.
Понятьям новым — новый знак
Обязан дать поэт и маг,
Искатель слова.
“Роза Мира” и все другие сочинения увидели свет спустя тридцать лет после смерти Даниила Андреева. Леонида Андреева чтят на родине, в Орле, где воссоздана обстановка в сохранившемся отчем доме-музее писателя.
Его издают, пьесы ставят. У Даниила Андреева нашлись поклонники, по случаю столетия со дня рождения состоялась посвященная ему научная конференция.
Хотя вряд ли кто-нибудь познает то, что увидел и услышал во время видений и странствий по иным мира творец “Розы Мира”. Рукописи, написанные им во Владимирском централе, вышли в годы развала СССР.
На бульваре после Левитова и Андреева жили в доме 21 другие писатели. Напомню их имена. В 1924 году приехал в Москву с Урала сын паровозного машиниста уроженец Борисоглебска Виктор Суровикин. Его отец “испытал на своей шкуре все прелести капитализма”. Сын рисовал в дневнике пролетария, сметающего с лица земли попа, царя и буржуазию. Комсомолец мечтал о всемирной революции, готов был умереть за нее. В 17 лет вступил в партию. Она послала подавлять восстание крестьян в Тамбовской губернии, “банды Антонова”. На польском фронте воевал политруком роты. На Дальнем Востоке знали в подполье смельчака Михаила Корнеева. Ему нравилась полная опасностей жизнь. “Борьба дает больше, чем учеба” — записал в дневнике.
В новой всесоюзной газете “Комсомольская правда” появились фельетоны Виктора Суровикина под псевдонимом Виктор Кин. Он был глубоко убежден, что “человек средних способностей может сделать все”. Ему удавалось писать статьи, рисовать, острить в компаниях, стрелять, работать за токарным станком и верстаком, везде чувствовать себя в своей тарелке. От пьянства, как Левитов и Леонид Андреев, писатель Кин не страдал. Закончил ГИЖ — Государственный институт журналистики, Институт красной профессуры. Живя на бульваре, ночами на кухне курил и сочинял роман “По ту сторону”. Писал о том, что пережил сам, о гражданской войне на Дальнем Востоке. Роман инсценировали в кино и театре, показали на малой сцене МХАТ. Стремительно развивалась карьера партийного журналиста. Перевели Кина в “Правду” фельетонистом, оказали высшее доверие в 28 лет — командировали корреспондентом ТАСС в Италию и Францию. Там жил с женой пять лет и писал роман о Первой мировой войне. В Риме мечтал дожить до того дня, как после революции начнут вешать фашистов.
В Москву вернулся в роковом 1937 году. Его назначили главным редактором “Журналь де Моску” на французском языке. Жизнь за границей стала основанием для ареста и смертного приговора. Погиб писатель, пропал на Лубянке роман.
После смерти Сталина роман “По ту сторону” переиздали в СССР, перевели. Жившая на Гоголевском бульваре, 21, жена Виктора Кина, на глазах которой создавался роман, взяла псевдоним мужа. Под именем Цецилии Кин выходили книги об Италии.
Все знают, что “Карнавальную ночь” поставил Эльдар Рязанов. Знают, кто поет песенку “И улыбка, без сомнения, вдруг коснется ваших глаз”. Кто знает, что слова эти написал Вадим Коростылев? Прославивший Ролана Быкова фильм “Айболит-66” появился по сценарию Вадима Коростылева.
В 14 лет голос подросток очаровал Станиславского. Вадим учился в студии Художественного театра. Поступил в Литературный институт. Не закончив, укатил в Арктику. Издал две книги стихов о Севере. Нашел себя в детской литературе, кино, театре. Пришлось ему, как Евгению Шварцу, пережить гонения. В доме 21 высокие потолки. В туалете от унитаза до потолка хозяин квартиры заклеил стены уборной вырезками из газет, подвергавшими его партийной критике. Фамилию драматурга цензоры вычеркивали из афиш театров, ставивших его пьесы о декабристах и Пушкине в Москве и по всей стране.
В перестроечные годы не удержался от политики Вадим Коростылев:
Вечно в выборы играем
От Камчатки до Невы,
Зайца в волка выбираем,
Волка выбираем в львы.
В большом доме на Гоголевском бульваре, 23, жила семья, чью фамилию в России не забудут. О ней — следующий очерк.
