И я не смог преодолеть искушения, притормозил, вылез из машины. Сходу иронизировать, правда, поостерегся. Просто поинтересовался: «И что здесь будет?» Он удивленно обернулся на мой голос, но гораздо больше, наверное, его ответ удивил меня: «Не знаю». — «А кто знает?» — «Пока, наверное, никто». Но от нас, сочинителей детективов, так легко не отвяжешься. «А кто должен знать?» «Я», — развел руками он.
Вот так мы познакомились с руководителем Департамента природопользования и охраны окружающей среды Москвы Антоном Кульбачевским. Мне редко доводилось в жизни эдак накоротке сталкиваться с министрами. Я решил воспользоваться случаем. «Сколько здесь гектаров?» «Триста шестьдесят. И один миллион тонн бесполезных ископаемых. Примерно триста тысяч тонн строительных отходов на поверхности, остальное в земле, засыпано в ямах и оврагах. Такой вот культурный слой. Для будущих археологов». «А как они здесь очутились?» Кульбачевский пожал плечами: «Точных данных нет. Свозили строительный мусор еще со времен Олимпиады. А может, и раньше. Как говорится, без разрешения, но с согласия». «И что за беда? Мусор можно вывезти на свалку, твердыми отходами укрепить почву. И строить здесь что угодно». «Что угодно — нельзя».
Господин министр взял глубокую паузу, словно прикидывая, можно ли случайному встречному раскрывать государственные тайны. Видимо, решил, что эту — можно:
«Строго говоря, здесь вообще ничего строить нельзя. Вот все вокруг, что вы видите, имеет статус ООПТ — особо охраняемых природных территорий». «И что это значит?» «Как сказано в законе, особой охране подлежат участки земли, водной поверхности и воздушного пространства над ними, где располагаются природные комплексы и объекты, которые имеют особое природоохранное, научное, культурное, эстетическое, рекреационное и оздоровительное значение». «А на человеческом языке?» — попросил я. «Заповедник. Заказник. Уникальный памятник природы. Озеро Байкал, например». — «Вот это вокруг нас — и Байкал?!» — «Уж извините, что имеем. Хотите поближе посмотреть? Идите за мной».
С этими словами министр бодро двинулся прямиком по слякотной хляби, сквозь бурелом и какие-то горы кирпичей и ржавых труб. И только в этот момент я заметил у него на ногах калоши. Хорошие, современные, импортные, наверное, но — калоши. Проследив за моим взглядом, он усмехнулся: «Кажутся анахронизмом, да? А я их не только сюда — каждый день надеваю. Не хочу обувь портить». «Ага, — обрадовался я поводу для злорадства. — Сначала сами засыпаете весь город реагентами, а потом приходится туфли спасать!» И тут Антон Кульбачевский впервые рассердился. «Да при чем здесь реагенты! Прямо свет у всех клином на них сошелся! А рассыпает их, между прочим, совершенно не наше ведомство, мы их только экспертируем!» Но я уже ощущал в себе азарт спора. «Хорошо экспертируете, если снег к весне аж черный делается!» — «Да не имеют к этому реагенты отношения! Сплошные мифы какие-то!» — «Так развейте мифы, объясните!» — «Вот прямо сейчас, посреди помойки?» — «Если вдуматься — самое место!»
Мы оба, кажется, завелись. Мы не понимали друг друга. И уже поэтому друг друга не слишком любили. Я — горожанин, он — представитель власти. Что у нас может быть общего? К счастью, дождь усилился и почти сразу перешел в холодный ливень. Надо было бежать к машинам, и я еще раз воспользовался ситуацией: объяснил, что я писатель, поэтому мне все интересно, и потребовал еще одной встречи для продолжения разговора. Как ни странно, Кульбачевский меня не послал. Ну, я имею в виду к так называемому «одному окну» с письменным запросом. Мы встретились снова. И не раз. До этого я даже не подозревал, как сильно, оказывается, волнует меня городская экология. Разговоры, которые мы вели с господином министром, показались мне настолько важными, что я посчитал правильным собрать воедино самые интересные фрагменты и (с согласия собеседника) предать их гласности. Вот что получилось.
Скользкий лед
Сергей Устинов: — Защищайтесь! На этот раз я подготовился.
Антон Кульбачевский: — А мне не надо было: всегда готов. Защищаться нам не привыкать.
С.У.: — А нападать? Недоброжелатели у вас есть — это точно. Но знаете, я даже слегка разочарован: прошерстил Интернет и нашел не так уж много претензий лично к вам и вашему ведомству. А компромата и того меньше, да и то какого-то малоубедительного. Для чиновника вашего ранга это странно. Или и впрямь не к чему прицепиться, или предпочитаете не наступать никому на хвост?
А.К.: — Вы не упомянули третью возможность: на хвост наступаем, а прицепиться не к чему.
С.У.: — Так уж и не к чему? Вот, к примеру, в СМИ, правда, как-то глухо, проскальзывают намеки, что в этом году планируется увеличение количества закупаемых реагентов в десять раз. И при этом сменился основной их поставщик. А экспертные требования составлены так, что продукция именно этого поставщика наиболее им соответствует. Что скажете?
А.К.: — Скажу, что зря бытует мнение, будто брань на вороту не виснет. Еще как виснет — на это и расчет! Как говорится, ложки найдутся, а осадок останется. Как оставался черный несмываемый осадок после реагентов, используемых, например, в зимнем сезоне 2007 года. Эти реагенты, слава богу, мы теперь и близко к Москве не подпускаем, а специальная комиссия под руководством вице-мэра Петра Павловича Бирюкова даже арестовала на всякий случай их остатки. Возвращаясь к нынешним временам, я бы начал с того, что экспертизу закупаемых сейчас реагентов проводили не только мы, но и Росприроднадзор ЦФО. Это не значит, что я снимаю ответственность со своего ведомства. Это просто подтверждение того, что столь важные для экологии решения у нас проверяются и перепроверяются не по одному разу. А насчет упомянутых вами намеков… Это на самом деле не намеки даже, а хорошо спланированные атаки, за которыми стоит куда больше бизнеса, чем борьбы за чистоту окружающей среды.
С.У.: — Вот теперь уже вы заговорили намеками.
А.К.: — Да нет, отчего же, могу открытым текстом: реагенты в Москве действительно лакомый кусок для бизнеса. Есть конкуренция, и решается она посредством проведения конкурсов. А исторически это выглядит так: для первой зимы нового мэра и нас, его команды, нашими предшественниками было закуплено всего сто тысяч тонн реагентов. И этому есть объяснение: зимы 2005—2010 годов были практически бесснежными, накапливались запасы неиспользованных материалов. К тому же использовались они только для уличных магистралей, тротуары по старинке посыпали песком с солью или гранитной крошкой, которая забивала водостоки и портила механизмы эскалаторов метро. А потом, если вспомните ту зиму с 2010 на 2011 годы… Да-да, ледяные дожди в декабре и снежные заносы в январе-феврале. Травматизм увеличился в разы, город был просто не готов к подобной стихии. К тому же в прежние годы в массе своей (до 70%!) на рынке присутствовали китайские производители. А мы с вами знаем теперь, что китайское — значит дешевое, но не обязательно значит хорошее. (В те времена, кстати, я и приучился носить поверх обуви калоши.) Вот тогда Сергей Семенович Собянин поставил задачу найти оптимальные материалы, в том числе разработать специальные тротуарные реагенты, которые оказывали бы минимальное воздействие на обувь, на лапы домашних животных. Департамент ЖКХ заказал экспертизы шести твердых и шести жидких вариантов производства разных заводов. Те, что оказались наиболее подходящими, были опробованы уже зимой с 2011 на 2012 годы. Показавшие лучшие результаты пошли в дело с 2012-го на 2013-й. Естественно, не все производители успели перестроиться, к тому же изменилась пропорция закупок: раньше использовалось больше жидких реагентов, чем твердых, теперь наоборот. В результате «пострадали» многие производители. Но разве кто-то мешает им переориентировать производство под новые, современные московские требования и честно участвовать в конкурсе? Однако нет, кому-то кажется проще исподтишка, с помощью СМИ или Интернета давить на нас, а вернее, на общественное мнение. Анонимно, разумеется. Но уши все равно не спрячешь.
С.У.: — Вы, однако, пропустили шкурный для москвичей вопрос: почему количество противогололедных средств возросло в разы, а вместе с ними — нагрузка на многострадальный столичный бюджет. Причем конкретно в этом году. Неужели только из-за тротуаров?
А.К.: — …И дворов.
С.У.: — Хорошо, и дворов. Или причина во вновь присоединенных территориях?
А.К.: — Нет, это вы пропустили ответ. Мы вообще частенько остаемся неуслышанными: в наше время рапортам о достижениях люди однозначно предпочитают обвинительные вердикты. Боюсь, эта сделанная еще при советской власти прививка не скоро прекратит действовать. Почему так увеличилась расходная часть? Помимо площади дворов и тротуаров есть еще природный фактор. Я ведь уже упоминал: в последние годы меняются погодные условия, если не сказать — климатические. Раньше закупали с каждым годом все меньше реагентов, потому что на складах еще лежали неиспользованные остатки. А в этом году, например, реагент закончился уже к февралю. Так что мы оказываемся виноваты в том, что позаботились о пешеходах и проявили здоровую запасливость. Ладно, пусть пишут, лишь бы дело делать не мешали.
Черный снег
С.У.: — И все-таки — если не от реагентов, то от чего в Москве снег к весне становится черным?
А.К.: — Главным образом от покрышек наших автомобилей. Вернее, от их соприкосновения с асфальтом. 95% вредных веществ вокруг нас — от них. Представьте: пять миллионов машин, двадцать миллионов колес! Тончайшая пыль, образуемая из мельчайших частиц резины и асфальта, день и ночь, зимой и летом висит в городском воздухе, оседая не только на сугробы, но и на стены домов, на листву деревьев, на окна и подоконники. Как-нибудь проверьте: чем дальше отходишь от шумных улиц, тем белее снег. А летом дело усугубляется тем, что асфальт нагревается, пыли становится больше, ей нужно больше времени, чтобы осесть. Но что гораздо страшнее, она проникает в наши легкие и легкие наших детей.
С.У.: — Так что ж, ситуация безвыходная? Выше благосостояние москвичей — больше машин — больше вредной пыли — меньше здоровья: мы убиваем сами себя!
А.К.: — В определенном смысле так оно и есть. Это проблема всех мегаполисов, вообще больших городов. Но, к счастью, именно поэтому в мире накоплен немалый опыт борьбы. И не зря, наверное, только два московских департамента — наш и культурного наследия — подчиняются напрямую мэру. У Сергея Семеновича Собянина есть не просто понимание проблемы. У него и, соответственно, у нас существует выработанная стратегия, цель которой — максимально улучшить комфортное проживание в городе для его жителей.
Жизнь между зданий
С.У.: — Ага, вот тут, наверное, самое время вернуться к ООПТ. Ревнители девственной природы и в Сети, и в СМИ обвиняют ваше ведомство и вас лично в постоянном уменьшении площадей московских заповедников в пользу бизнес-проектов. Здесь у вас тоже найдутся разумные объяснения?
А.К.: — Нет, тут, к сожалению, разумных объяснений не найдешь. Да и как разумно объяснишь то, чего нет в природе! И в переносном смысле, и в буквальном: ни одного квадратного метра особо охраняемых природных территорий под иные цели не выведено без адекватной компенсации. По крайней мере с тех пор, как я заступил на свою нынешнюю должность.
С.У.: — Ну как же! Тут уж я не просто читал, а видел своими глазами! В парке на шоссе Энтузиастов: какие-то катки и спортивные залы!
А.К.: — Вот-вот! Видели каток и спортзал. Здесь не спорю: наша работа. А вот вывод насчет ООПТ и бизнес-проектов вы уже сами сделали.
С.У.: — Ну, сделал-то не я…
А.К.: — Нет, и вы тоже. Иначе бы не спрашивали, да еще с подковыркой про «разумные объяснения». Это у нас такая давняя российская традиция: не ждать от власти ничего хорошего. А между прочим, только за те неполные три года, что работает наша команда, отремонтировано, даже, можно сказать, переформатировано порядка пятидесяти городских парков!
С.У.: — Стоп! Мы, кажется, договорились, что победные рапорты теперь не в чести…
А.К.: — И что, оставим один модный нынче обвинительный уклон? Ладно, будь по-вашему. Назовем это не рапортом, а иллюстрацией к реализации стратегии Собянина, о которой я уже упоминал. Если коротко, ее суть — создание в Москве нового и модернизация старого пространства для жизни. Только не личного, не индивидуального, а общественного. Пространства, необходимого горожанину, когда он покидает дом или офис и оказывается среди таких же, как он, горожан.
С.У.: — Вообще-то он, как правило, оказывается на улице, на не слишком свежем воздухе.
А.К.: — Именно об этом и речь. В наших привычных представлениях город, а уж мегаполис подавно, — это место, где заканчивается дикая природа и начинается асфальт, асфальт, асфальт… Мы рвемся за город по выходным, в отпуск, вывозим детей из города на лето, на каникулы. Короче, при любой возможности. Но, по разным обстоятельствам, не всем горожанам и не всегда это удается. К тому же если в среднем, допустим, человек восемь часов работает, восемь часов спит, еще пару-тройку часов тратит на дорогу и магазины, то что он делает оставшееся время?
С.У.: — Сидит перед телевизором.
А.К.: — Не самый лучший вариант. Так вот, стратегия Собянина на этом направлении исходит из того, что город — тоже особая экосистема, нуждающаяся в поддержании равновесии. А особая она потому, что здесь экология крепко-накрепко переплетена с социальными факторами, куда относятся и здоровье жителей, и даже их психологические проблемы.
С.У.: — Уже интересно. Вот здесь поподробнее, пожалуйста.
А.К.: — Мы фактически живем среди домов. И это потенциально самоусиливающийся процесс. Платой за индустриализацию не только у нас, но и во всем мире стала тенденция перехода от живых городов к безжизненным, унылым и монотонным рекреациям типа спальных районов. Это объективно ведет человека к замыканию на самом себе и своей семье, к своего рода социопатии, к экзистенциальному одиночеству, наконец. Вот вы хорошо знакомы с соседями по дому, даже по подъезду или лестничной площадке? То-то же! Сейчас мы ставим перед собой задачу как можно дальше продвинуться по пути преодоления этой тенденции, в идеале — к ее слому. Вы упоминали виденные вами катки и спортзалы. Попутно замечу, что они расположены в так называемых буферных зонах, на парковой, но не так строго охраняемой законом территории, и никогда не занимают площадь больше одного гектара. И никакими бизнес-проектами не являются: они доступны всем жителям, платным там может быть разве что прокат спортивного инвентаря. Они уже функционируют сейчас в целом ряде мест: в Тушине на улице Вилиса Лациса, Ижорская, на улице Островитянова, всего порядка десяти. И пользуются большой популярностью у тамошних жителей. Так вот, они — лишь малая часть программы расширения жизненного пространства, которую сформулировал перед нами мэр. Телефон, телевидение, видео, персональные компьютеры дали человечеству новые способы взаимодействия. Но делают ли они людей ближе друг к другу? Чтобы ответить на ваш вопрос о глобальной стратегии переформатирования городского пространства, давайте хотя бы коротко пройдемся по ее основным позициям. И да простят меня коллеги из других московских ведомств, если я «заступлю» на их территорию, но как единая команда Сергея Семеновича Собянина мы делаем общее дело по намеченным им направлениям: и здесь экология неразрывно переплетена с транспортными проблемами, с ЖКХ, со здравоохранением и многим другим.
Создание общественных зон создает условия перехода от небольших и частных мест и групп (например, лавочки перед подъездом) к гораздо большим, усиливая за пределами жилья чувство безопасности, принадлежности к некой общности, основанной на соседстве или общих интересах. Этому способствует реконструкция скверов и парков, создание новых озелененных территорий, увеличение пешеходных зон, свободных от автомобилей. Повторю, мы не то чтобы изобретаем колесо, мы приспосабливаем мировой опыт к Москве. Скажем, мы уже знаем, что в городе следует избегать прямых и длинных пеших маршрутов. Во-первых, они должны способствовать образованию кратчайших расстояний внутри микрорайонов. Во-вторых, прерываться хотя бы небольшими площадями, имеющими рекреационное значение: с лавочками, где можно посидеть, отдохнуть, в идеале с фонтаном. Благодаря автомобилям город полон шума, вредных выбросов и даже физической угрозы, а в пешеходных зонах человек чувствует себя в гораздо большей безопасности, особенно это относится к самым уязвимым группам населения. В одном из датских городов проводилось исследование: после превращения одной из улиц со смешанным движением в чисто пешеходную количество пешеходов только в первый год наблюдений увеличилось больше чем на треть, а колясочное передвижение — мамы с детьми и инвалиды — выросло аж в четыре раза!
Кроме создания озелененных зон и пешеходных маршрутов мы озабочены созданием велосипедных. В нынешнем своем состоянии город с его постоянно увеличивающимся количеством автомобилей требует как минимум двукратного увеличения улично-дорожной сети, но уже в прошлом году мы запустили четыре веломаршрута: Братеево—Марьино, Чертаново—Беляево, на Воробьевых горах… А в этом они увеличатся в разы. Например, от Третьяковской галереи можно будет крутить педалями до самого Филевского парка. Появятся новые велопарковки, широкий прокат велосипедов.
Жизнь среди машин
А.К.: — Вообще транспортная проблема представляет из себя основной бич больших городов, и Москва не исключение. Увеличиваем парковочное пространство, улучшаем комфортабельность городского транспорта. Программа строительства новых линий метро, озвученная мэром, по протяженности новых линий сопоставима с тем, что было сделано за все годы советской власти! Есть и ограничительные меры: довольно дорогие платные парковки в центре города, например. Которые тоже надо как-то оборудовать, снабдить платежными терминалами, организовать контроль.
При этом лично я ни разу не слышал от Сергея Семеновича: все, решили, делайте повсеместно то-то и то-то. Учитывая не всегда однозначный опыт предшественников, перед нами ставится задача все продумывать максимально тщательно, начинать с экспериментальных форм, стараясь уловить реакцию горожан на нововведения. Видели кадки с деревьями на Тверской от Манежной до Пушкинской? Это же чудовищно, что с наших центральных улиц поисчезала любая зелень! Сейчас пробуем разные варианты восстановления: кому-то понравилось, кому-то — не очень. Если общее мнение будет скорее положительным, будем распространять этот метод на другие районы. Если нет — искать дальше.
И напоследок скажу важную, как мне кажется, вещь. Уже наш собственный опыт говорит, что так же, как индустриализация усиливала тенденцию к урбанизации, так и создание нового пространства для жизни стимулирует его расширение и воспроизводство. Если ребенок из окна видит других детей, играющих на детской площадке, это мотивирует его присоединиться к ним, а его родителей — настаивать на строительстве новых площадок, способных вместить больше детей. Это же относится и к местам общения взрослых.
С.У.: — А мне хочется вернуться к нашим заповедникам. Так что же будет с той же Филевской поймой?
А.К.: — Правильней называть ее Хорошёво-Мнёвниковской. Что будет? Разгребание завалов. Физически — от мусора. Юридически — от идиотизма. Сейчас уже не найдешь концов, но кому пришло в голову отнести к ООПТ всю территорию ВДНХ?! Где асфальтовых дорог, зданий, заведений торговли и общепита гораздо больше, чем зелени? Кстати, и по Хорошёво-Мнёвникам в нашем департаменте как ни искали в архивах, не удалось найти ни единого юридического свидетельства отнесения поймы к ООПТ. Таких мест по Москве предостаточно, а только тронь — сейчас же посыплются протесты! Вот мы в прошлом году провели так называемую «гаражную амнистию»: вывели из режима ООПТ почти двести гектаров земли под сложившимися еще в 1950—1960-х годах прошлого века гаражными стоянками, которые кто-то в 1998 году бездумно записал в особо охраняемые природные территории. Многие тысячи автовладельцев избавили от зависшего над ними дамоклова меча, вернули их в нормальное правовое поле. Так сделали это отнюдь не волевым решением, а инициировали принятие Мосгордумой специального закона - и все равно группа активистов-протестантов дошла до Верховного суда, где мы выиграли окончательно. Сколько сил, средств потрачено впустую на борьбу с очевидностью! Хотя истоки, в общем-то, ясны: люди элементарно пиарятся на модной экологической теме, набирают политические очки в разных кампаниях, «светят» себя в прессе и Интернете, короче, кукарекуют, а там хоть не рассветай. Тем более нынче в экологии разбираются все кому не лень.
С.У.: — А вы сами-то насколько в ней разбираетесь? У вас ведь, кажется, нет специального образования в этой области. Я, правда, видел в Интернете заявление такого известного защитника природы, как профессор Алексей Владимирович Яблоков: «Кульбачевский сдал экзамен на эколога». Но ведь это всего лишь мнение пусть уважаемого, но одного специалиста…
А.К.: —Дело, конечно, не в чьем-то конкретном мнении. Прежде всего нет пока такой специальности — эколог. Да и сама экология — это сплетение такого множества научных дисциплин, от химии и биологии до социологии и градостроительства, что вряд ли кто-то может реально охватить их разом. Кроме разного рода популистов есть ведь у нас и серьезные научные оппоненты, к которым мы частенько прислушиваемся, — профессор Яблоков среди них. Что до меня, то я имею немалый практический опыт в области охраны природы: прежде чем занять нынешний пост, несколько лет проработал в рыбном министерстве, потом за шесть лет, начиная с простого инспектора, дорос до начальника управления в Росприроднадзоре Центрального федерального округа. А если к тому же тебе нравится твоя работа, если считаешь, что нашел в ней наконец свое призвание, то, как говаривал мой любимый Конфуций, ты уже не работаешь, а получаешь удовольствие. Я получаю удовольствие от своей работы. Разве этого недостаточно?
