Дегустация жанра ЭССЕ Книга эссе Владислава Отрошенко "Тайная история творений" была выдвинута на соискание Малого Букера, хотя в шорт-лист ее не включили. И напрасно: вещь очень талантливая. В нее вошли три эссе, посвященные особенностям сознания и психологического состояния гениев — Овидия, Шопенгауэра и Гоголя. Автор подверг сомнению, что второй том "Мертвых душ" вообще завершался. Еще утром 14 декабря 1848 года навестивший Гоголя П.М.Щепкин, сын великого артиста, услышал от писателя долгожданную весть: "Поздравь меня: кончил работу". И обещал вечером быть на обеде у Аксаковых в доме Погодина: "Там все сойдемся и наговоримся". Как только гости, шумно наполнившие дом Аксаковых, расселись за длинным столом и, как водится, на мгновение поутихли, Щепкин поднялся, обвел всех многозначительным взглядом и торжественно возгласил: — Господа! Поздравьте Николая Васильевича. Он окончил вторую часть "Мертвых душ"! Если бы всеобщая трепетная и немая неподвижность, воцарившаяся после этих слов, продлилась менее трех-четырех секунд, Гоголя бы уже никто не расслышал (да и слушать бы вовсе не стал) в громе аплодисментов и поздравлений. Но Гоголь успел. Он вдруг вскочил и, сдернув с груди салфетку (на этот пылкий жест гнева тоже ведь потребовалось время), быстро воскликнул: — Что за вздор! — А мгновение спустя, когда можно было уже позволить себе зловещую неторопливость, Гоголь, дуэлянтски медленно подняв над столом и нацелив в грудь Щепкина руку с салфеткой, грозно и требовательно произнес: — От кого ты это слышал? Щепкин, беспомощно опускаясь на стул и еще не веря в случившееся, как не хочет верить сновидец в свою неожиданную и беспричинную наготу на публике, со слабой надеждой пролепетал: — Да от вас же самих; сегодня утром вы мне сказали. Но Гоголь тут же рассеял всякую надежду, а заодно и конфуз, возникший в рядах многочисленных сотрапезников: — Что ты, любезный, перекрестись, — ответил он, уже смягчаясь и предваряя миролюбивой улыбкой всеобщий облегченный смех. — Ты, верно, белены объелся или видел во сне. Нет, конечно же, Щепкину не пригрезился его утренний визит к Николаю Васильевичу. И слышал он об окончании поэмы от него, от Гоголя. Но совершенно от другого Гоголя. Не от того жуликоватого, вздорного и изворотливого Гоголя, которому адресует свое негодующее изумление Алексей Галахов ("Спрашивается: чего ради солгал человек?"), а от того непостижимого нечеловека Гоголя, которому ВОЗВЫШЕННО ЛГАЛО КАК РАВНОМУ САМО БОЖЕСТВО. К этому ускользающему (не изворотливому), призрачному Гоголю мы можем приблизиться, вернувшись на полшага назад — к тому феерическому моменту, когда Гоголь, распрощавшись с Щепкиным и договорившись с ним о встрече на обеде у Аксаковых, подошел к своему письменному столу, чтоб еще раз окинуть торжественно-строгим взглядом вдохновенное окончание поэмы. Мы можем приблизиться. Но уже никакие детали — реальные или вымышленные — не помогут нам сколь-нибудь ясно представить (как это было в случае с бедным, попросту опозоренным Щепкиным), какие чувства испытал Гоголь, когда он вдруг обнаружил или, лучше сказать, увидел "силою внутреннего глаза", что последняя точка поэмы, так прочно ему вообразившаяся, так ярко сверкавшая ему все утро немигающей, чистой звездою, меркнет, угасает, тает, превращается в едва различимый фантом. Какие молитвы, заклятия и слезы исторгало его сердце, когда из его цепкого воображения безнадежно ускользал и этот бледный фантом сиятельной точки, и в какое "стеклянное бесчувствие" он погрузился, когда божественная точка улетучилась совершенно, оставив ему в насмешку лишь свой обескровленный облик — будничный знак препинания...
