Резонный вопрос. Этой пластинки могло не быть. Могло ничего больше вообще не быть. Земфира хотела все махом прекратить. Потому как: “Подумалось — а не больше во всем минусов, чем плюсов?” Снова “Ромашки” строгать невозможно. “И если не посетят никакие мысли...” В общем, чтобы резко оторваться — надо побалансировать на грани. Всерьез. Мысли ее посетили (к нашему всеобщему ликованию). Совсем новые мысли. Тишины было все-таки побольше, чем четырнадцать недель. Но возрождающими, возвращающими дыхание оказались именно “14 недель тишины”. Новая музыка в новом альбоме.
Время действия: суетливые сумерки буднего дня. Место действия: японский ресторанчик в центре Москвы, клаустрофобная VIP-кабинка со стеклянными стенками. Зема клаустрофобией не страдает (по крайней мере — сейчас), заказывает сливовое вино, плюхая на подушки огромный рюкзак. Через пару часов у нее самолет в Уфу — домой. Настя (синеглазая блондинка фон Колманович — одна из самых красивых женщин в СНГовом шоу-бизе и — однозначно — самый красивый “менеджер артиста” из всех мне знакомых) не знает, куда девать ноги. “Мышцы ноют — вчера полдня каталась с дочкой на коньках!” А я вот всю ночь слушала этот альбом — “14 недель тишины”. И теперь впору бы долбануть коньяку, но и витамины — яблочный “фреш” — уместны. Земфира не спрашивает: ну и как пластинка? Она усмехается: “Капа, я же тебя знаю! Даже если офигенно понравилось, ты сумеешь колкость ввернуть!”
Ну хорошо, не буду ей говорить про то, что выступали слезы; где, на какой песне дыхание скрутило в резкую спираль (как три года назад — на “Почему”, но, в то же время, по-другому). Не фига ей знать...
Поговорить бы надо про альбом, но мысли все съезжают куда-то в сторону. Я с удивлением, с радостным удивлением разглядываю Земфиру прежнюю... Она словно вернулась в себя. Или умылась и капюшон сбросила что ли. Она такая, как три года назад, — когда все это начиналось! Свежая... Незамутненная...
Стенанья девочек-фанаток
— Глядь, давеча, в киоске: твое настороженное лицо на журнальной обложке. Над лицом — слоган: “Все развлечения Москвы”. Этот альбом обзовешь развлечением-то?
— Каждый находит в музыке только то, что ему интересно. И каждый слышит только то, что хочет услышать. Так и с этой пластинкой будет. А я все эмоции, с ней связанные, уже пережила. Полгода сплошных эмоций.
— Вот, думается, девочки-фанатки придут от пластинки в некоторое замешательство. Нету тут любимых “трещинок” и привычных “камбеков”...
— Вот уж не думала о реакции девочек-фанаток. А людям вменяемым и разумным (которым моя музыка симпатична) должно быть очевидно, что топтание на месте — это утопия. Очень важно двигаться.
— Но часть аудитории после ТАКОГО движения может в непонятке отвалиться...
— Периодически происходит замена одних поклонников другими. И публика, вчера любившая одного артиста, с легкостью забывает все стенания и переключается завтра на другого, послезавтра — на третьего... Но тем не менее тридцать лет люди любят Дэвида Боуи!
— Все тридцать лет — разные люди.
— Вот главное — движение. Надо двигаться, развиваться. Если постоянно оборачиваться — можно просвистеть самое главное.
— Что-то не верю я, что ты никак не просчитывала массовую реакцию на альбом...
— Ты меня не слышишь. Я тебе говорю, что, если постоянно смотреть на чью-то реакцию, можно пропустить саму суть. Я знала четко одно: что это должна быть очень крепкая работа, которая устраивает меня. И моих музыкантов. Я считаю: очень пошло гоняться за фанатками.
— А ты будто никогда этого не делала?
— Мне несимпатична эта игра. Все, что я делаю, — я делаю в первую очередь для себя.
— Один известный (в шоу-бизе) человек сказал про тебя однажды: “Земфира — уникальное создание, но надо смириться с тем, что в ней живут три человека. Возможно даже — тридцать три, но три-то точно. Один — почти что гений. Второй — безмерно чувственная женщина. А третий — страшный, безжалостный циник, который четко препарирует, употребляет в дело и эту чувственность, и эти порывы гениальности. Очень расчетливо пускает все в ход”.
— Какая-то неувязка... Если разложить все три определения: ну никак не сможем ведь приравнять чувственность к цинизму.
— И не такое порой в одном человеке уживается...
— Чем человек общественней — тем больше о нем разных мнений. А истин не бывает, как мы знаем. Когда человек популярен, его уже даже не оценивают, а просто рассуждают на его счет. Обо мне как о личности может судить очень узкий круг людей, и уж точно не я сама. Поскольку рассуждать о себе — постыдное занятие! Давай лучше про альбом.
Русский рок
— Его можно назвать пощечиной говнороку?
— Как сама полагаешь?
— Некоторые песни выглядят хлесткой пощечиной. Не вписываются никак в идеологию “русского рока”, активно продвигаемую “Нашим радио”... Надеюсь, оно — не твой эксклюзивный радиоспонсор...
— Русский рок, мне кажется, существовал в Советском Союзе. Россия с тех пор стала более европейской страной. Ушли в прошлое талоны на еду, очереди, “Песня-88”, которую все смотрели... Сейчас ведь люди не находят нужным смотреть такие передачи, верно?
— Ты последний раз в метро-то ездила давно?
— Не езжу.
— Ну вот возьми несколько охранников, спустись, прокатись пару остановок. Потом поговорим о массовой продвинутости, если не остолбенеешь от культурного шока...
— Люди, с которыми я общаюсь, давно уже перестроились, поэтому мне и кажется, что ты излишне упрекаешь эту страну в кондовости. Вместе с талонами на сахар должно было умереть это понятие: “русский рок”.
— Но оно же живо!
— Оно живо в умах отдельных людей, которым, простите, за сорок уже. В любом случае, я-то никогда не играла русский рок...
— Столько модных электронных звучков в “14 недель тишины” уложила, сэмплерных подложек... И вдруг кто-то тут ляпает: “Это классический рок-альбом”...
— Меня тоже удивило это определение. Хм... Хороший альбом, но все же больше поп, чем рок-то, в принципе.
— Ты, конечно же, ничего не слушала, когда его писала?
— Полгода ничего не слушала, чтобы случайно ничего не цепануть. Сейчас вот слушаю. “Chemical Brothers” в Лондоне зацепила. Хороший.
— В Лондоне много накупаешь музыки?
— Последняя у нас фишка — покупаем концерты на DVD. Поскольку я полтора года сама не играла — интересно смотреть чужие концерты. Шоу Мадонны очень впечатлило. Ищу “Radiohead” везде — нигде нету. Ни здесь, ни там...
Музыканты
— Ты намучилась несколько лет играть с плохими музыкантами? Это же твоя была ахиллесова пята...
— Они были хорошие люди. Напряглась я, осознав, что вряд ли сделаю то, что хочу, с третьей пластинкой, если что-то не поменяю. В противном случае — выйдет клон. Еще худшая копия предыдущих двух работ.
— И ты взяла и жестко уволила, можно сказать, друзей, гитариста и басиста, приехавших за тобой из Уфы, людей, за которых ты два года назад готова была глотку рвать. Тяжело далось?
— Это не так выглядело. Мы побеседовали и пришли к выводу, что я альбом постараюсь сделать с другими, сессионными музыкантами. Начала записывать с Цалером и Пунгой (“Мумий Тролль”). Потом у меня сложился новый состав, который сможет воплощать на концертах такой уровень альбома. Сели с Джавадом (Игорь Джавад-Заде, барабанщик с 25-летним стажем, суперпрофи), с Серегой (Миролюбов, клавишник, единственный человек, оставшийся от “уфимского” состава), обсудили... И появились новые басист и гитарист.
— Кастинг новых людей как происходил? Небось пугались все тебя?
— Это — Джавад. Это для него важно, кто будет на басу, как будет замыкаться ритм-секция. К нему приходили (в том числе и известные музыканты), он отбирал, отсеивал, я в этот момент занималась записью. Мы с Джавадом — надолго. Мне очень нравится он. Я вроде как нравлюсь ему. Он уже понял, какую я хочу группу. Теперь мы хотим ХОРОШО играть. Вот такая задача. Следующая ступень развития.
Я очень критичный человек. Но в последний год занималась музыкой. В отличие от года позапрошлого, когда я только и делала, что выясняла отношения со всеми подряд и отвечала на провокации. Этот год заставил меня определить: либо за фанатками гоняться, либо музыкой заниматься. Я выбрала второе. Фанфары.
Лесть и чувство вины
— Что, произошла переоценка ценностей?
— Долго я лежала, сидела и анализировала. Прокручивала события в быстром режиме. (Событий было много, радостных и странных. И много жестких конфликтов с людьми, и очень болезненное воспоминание — про давку на якутском стадионе во время концерта, в которой местные власти обвиняли Земфиру, хотя виноваты были сами. — К.Д.)
— Появилось чувство вины?
— Я четко поняла: в каких-то ситуациях была не права я. Вот здесь — не правы они, обидчики. Здесь можно было поступить так или эдак. Обычный анализ, который тем не менее на многое открыл глаза. Я для себя определила: что мне важно, что — нет. Расставила акценты, приоритеты. На что обращать внимание, на что — нет; на что обижаться — на что нет. Чему радоваться, чему — нет.
— И какие приоритеты?
— Нельзя идти на поводу у чьих-то реакций, нельзя писать в угоду. Очень важно достойно жить. Чтобы не было стыдно за то, что делаешь, что говоришь... Я очень благодарна себе за то, что взяла этот отпуск, эту передышку, отринув выгодные предложения, всякую лесть...
— Кстати, от потоков приторной лести-то за три года не утомилась? Это ведь и вменяемого человека в неадекватку вводит?
— Начнем с того, что я по природе своей человек мнительный. И уж, конечно, если меня не хвалили 22 года, а тут вдруг кинулись нахваливать — я вряд ли приму это за чистую монету. С другой стороны, противиться любви тоже некрасиво.
— Но лесть же — не любовь?
— А ты уверена, что однозначно распознаешь, где лесть, а где — любовь? Бывает, так польстят красиво, что не догадаешься!
— Когда я познакомилась три года назад с удивительной девушкой из Уфы, когда вокруг нее уже шуршали, набивались в друзья-советчики, в покровители, всякое сулили, обещали, я сказала себе: с ней ничего не случится. У нее не будет банального безумия звездной болезни, ей вся эта суета, потоки елея и денег не затмят мозги и чувства. Она — слишком умная, слишком другая: сильная, точная, прозорливая, что ли. Но ты все-таки вляпалась...
— Не согласна. Я читала твои рассуждения на сей счет в твоей же газете, и мне, чего скрывать, неприятно было. Поскольку я за собой этой фигни не чувствую. Периодически возникало такое ощущение замыленности, но я хочу надеяться... Что научилась абстрагироваться. Суета, поток, елей — меня раздражали и музыкантов моих... Но как могу я влиять на такие вещи? Ни один человек не может. Я, может, сама охренела настолько и подумала: ну что вы как сбесились все... И предпочла удалиться, не общаться с людьми вообще. Вообще. Почти год. Но я не зазвездилась.
— Сейчас-то вылезла из скорлупы?
— Я вся открыта, не видишь, что ли.
— Хочется ходить, смотреть, разговаривать с людьми?
— Хочется очень играть концерты. А за прошлый год я тысячу раз слетала в Европу, все посмотрела.
— Заграница в этом смысле прочищает, да, мозги-то? Идешь себе по лондонской Пиккадилли, никто к тебе не лезет, не узнает, никому дела до тебя нет. Захотел сходить на концерт — никакой ты не VIP, стой смирно в очереди на входе...
— А я с этим давно не парюсь. Совершенно спокойно хожу в Уфе за кефиром и сигаретами. В одной руке — один племянник, во второй — другой, и чешем в магазин. Ну — узнают, а чего прыгать-то... Главное, ходить спокойно. Желательно — без черных очков.
— И в Москве?
— Здесь я не могу расслабиться.
Сугубо личное
— Вот слушаю тебя и догоняюсь: чего точно нет в этой пластинке — надрыва. Столь свойственного тебе. Его вообще нет.
— Надрыв — слово идиотское. Как нарыв. Гнойный. Меня спросил кто-то про альбом. Говорю: “Он будет не нервный”. “Как же так?! Вот первый был — нервный! И во втором — нервишки шалили!”. Я для себя так “14 недель тишины” определяю — альбом, полный достоинства. Понимаешь, всю дорогу надрываться как-то тоже не очень... Про “свойственный мне надрыв” все уже выяснили. Теперь я хочу выяснить что-то еще.
На любую ситуацию я теперь постараюсь посмотреть как минимум с двух сторон. Как минимум... Своей и оппонента. Но существует еще миллиард сторон. Я против категоричных заявлений. И я всегда теперь оставляю многоточие. И соглашаться теперь часто стала.
— То есть ты уже — не максималистка?
— Я, конечно, из тех, кто зарубается на всем и до конца. С другой стороны, слово “максимализм” чаще применимо к подросткам.
— То есть ты теперь не прикладываешь к жизни единственное, страстное мерило: “либо все — либо ничего”?
— Слушай, это... Очень личный вопрос.
— Ну, можно смириться с тем, что любовь превращается в дружбу? Песня “Infinity”...
—...Мне, конечно, более предпочтительно, когда это одновременно — и любовь, и дружба.
— И так получается? В твоей жизни?
— Да...
— Когда в желтых газетках появились эти гнусные непонятки (что Настя, мол, ушла к тебе от мужа-банкира и запросила якобы миллион долларов за отказ от притязаний на ребенка), почему вы не подали в суд?
Настя:
— Смысл?
Земфира:
— На хер? Достоинство, Капа.
— Ребенок — святое... Когда ребенка в гнусное злословие впутывают — надо морду бить...
Настя:
— Мы, я, мой муж, разговаривали с главным редактором. Он сказал — я просто хотел вывести вас на откровенный разговор. Откровенничать на предмет моих отношений с кем-либо не считаю возможным...
— Сразу извини за этот вопрос. Он какой-то лоховской, но в контексте... Если музыканта прямо спрашивают о сексуальной ориентации, что он должен отвечать?
Земфира:
— Что считает нужным. И почему именно музыкант: любой человек, оппонент в диалоге.
— Ну вот, допустим, отвечаешь ты правду — и теряешь, возможно, какую-то — возмущенную, огорченную — часть аудитории. Если неправду — кривишь душой и делаешь, как мне кажется, больно себе...
— Ориентация — сугубо личное дело каждого. Равно как и отвечать ли на вопрос о ней публично — личное дело каждого. Ты мне что — задаешь этот вопрос, что ли?
— Ну меня как-то не беспокоит твоя ориентация... Но другие тебе этот вопрос задают!
— Давно уже, кстати, не задают. Я на него никогда не отвечала. Если ответить на подобное — обидишь второго. Ведь чувства — это тайна, которая связывает двух людей. Могу тебе признаться, что ни с одной из моих прошлых привязанностей у меня нет сейчас плохих, испорченных отношений. Очень легко взять и протрепаться о ком-то, но очень важно сохранять тайну. Невозможны никакие цитаты, случаи из личной жизни этих двух... Но, я считаю, нет никакого отличия любви гомосексуальной от натуральной. Ни-ка-ко-го. Любовь везде одинаковая...
— Деньги решают все?
— Ни хрена не решают. Деньги лишь обеспечивают комфорт. За этот год я наконец-то разобралась с понятием “деньги”. И, кажется, выработала к ним правильное отношение.
— Ну и чего?
— Деньги — эквивалент товаров и услуг. Как тухло ни звучит, но все — как мне и объясняли на уроке экономики в 10-м классе.
— Ну и как к ним правильно относиться?
— К деньгам никогда нельзя относиться серьезно. Нельзя. Это большая заманиха. Мне вот на жизнь нужно гораздо меньше, чем я зарабатываю. Но я нашла деньгам правильное применение — я вкладываю их в новые работы. Я трачу безумные деньги на миксы в Англии. Но секу при этом, как они, фирмачи, там все делают, что делают. Потом приезжаю в Россию и рассказываю здесь звукорежиссерам. Я постоянно учусь. Не открываю чакры в сторону лести, но открываю в сторону звукорежиссуры. И уже хочется поделиться опытом с кем-то чистым, нежным и талантливым.
— То есть сама уже не прочь спродюсировать какую-нибудь начинающую “звездень”?
— Но афишировать этого не буду. Хотя, если кто зацепит, сделаю все, что от меня зависит.
Знак бесконечности
— Главная песня на альбоме?
— “Infinity” (она же — “Бесконечность”). Знаковая для меня. Читала Паоло Коэльо “Алхимик”? Такая тема там: сначала ты учишься замечать знаки, потом их анализируешь, потом — правильно применяешь. Я не была уверена, что выпущу этот альбом. Вообще нужно было разобраться: нужно этим дальше заниматься, не нужно... Не больше ли минусов во всем, чем плюсов... Заострить перо и наструячить 15 “Ромашек” немудрено (я, кстати, отказалась играть “Ромашки” на концертах). Но надо сдвинуться с места. А я не могла. И не понимала — почему. И ни с того ни с сего написала песню “Infinity”. И причина вскрылась, и сразу поняла: твою мать — альбом-то выпущу. “Бесконечность” — знак. Что все делаю верно.
— Есть кто-то круче тебя? Здесь, сейчас... Ну — ты понимаешь...
— Капа, ты чего вытворяешь-то... Вопросы какие, нескромные... Меня коробит, блин, вообще эта идея соревновательности. Я не приняла в своей жизни участия ни в одном конкурсе, хотя их нарисовывалось очень много. Я точно знала, что если вот выступлю, а мне дадут второе место, — я повешусь. И вообще никогда больше петь не буду. Слово “крутая” — очень мерзотное. Но уже давно у меня есть ощущение, что я особенная. Угу.
— Если все-таки альбом обгадят?
— Будем достойно держать удар. Но мне кажется — этого не случится.
Итак, через две недели широкие массы смогут заценить, что это — “14 недель тишины”. То ли тринадцать главных песен года... Или просто тринадцать личных мыслей Земфиры. “Мегахаус” на этот счет промолчит. Нужна же хоть какая-то интрига.
