Мой коммунальный сосед Шестокрылов теперь лечится.
У него язва. Здоровенная, с кулак. Мы все ее ежедневно наблюдаем. Потому что она висит на кухне. Шестокрылов говорит, удачный снимок.
И 1 апреля он больше не шутит. Чошш... Башку поднимешь, а здесь язва во всей красе. Как напоминание.
А все — нервы. Нервы. И бабы, конечно.
Вася — гаишник. А в 12-й квартире, под ним, живет эта... из газеты. Журналистка. Такая фифа с косичками. Вроде — тихоня, а по нутру — зверь. Ей скандала мало, крови, говорит, вашей желаю.
Шестокрылов-то однажды у ванной заснул. Помыться хотел как человек. И забыл, что водосток у нас без трубы. А заснул, потому что Семенов его домашней рябиновкой угощал. Ее пьешь — вроде компот. Замечательная вещь, и ягодки плавают. А потом в голову как даст. Вася тяпнул и отключился. Фифу эту залило. А она, нате вам, счетец на четырнадцать тыщ. Говорит, не заплатите, я в суд пойду. Только новые обои поклеила.
Шестокрылов — совестливый человек. Я, говорит, оплачу, но вам теперь светофоры золотыми мерещиться будут. И обиделся. Журналистка на “Форде” куды ни сунься — везде посты. Обложил ее Вася, штрафами на горло давит. Кровные тыщи потихоньку отыгрывает. А баба ему под дых. Статейку кропанула в газету. О милиции, конечно. Что, мол, есть люди и нелюди. А нелюди вроде Шестокрылова измываются над гражданами и их транспортом. Все красочно описала, врала, словно Горбачев на перестройке. Васе пропесочили мозги, велели чуток остыть. Вася-то остыл, но затаил недоверие к печатному слову, добру на земле и к женщинам в частности.
И тут первое апреля. В прошлом году это было.
Они с Семеновым и Желудковым, у которого искусственная почка, решили шутку изобразить... Раненько, часа в три... я на кухню ходил пить... мужички авто журналистское вскрыли. Труда не составило. И легонечко так, втроем, не заводя, отогнали через двор. Пришли домой... я сосиски варил... чаю хлебнули и на боковую. А в девять утра с будильником подорвались.
Вася и говорит:
— Давай, Семеныч, ты звони. Она мой голос узнать может. А я тебе подскажу.
У Семенова голос подходящий. Его по телефону и родная мама не узнает. Журналистка долго трубку не брала.
— Спит небось, — сказал Желудков, — и не знает, что ее ждет.
— Давай, давай, — говорит Шестокрылов, — подъем в танковых частях.
Но журналистка дрыхла себе еще минут семь.
— Ухо болит, — признался Семенов.
Ему уже надоело... И вдруг он как гаркнет в трубку:
— Але!! Да! Как вас? Блузкина Юлия Тимофеевна.
Трубка что-то ответила.
— Сто тридцатое отделение милиции беспокоит. Майор... майор...
— Закадычный, — подсказывает Вася.
— Майор Загадочный, — брякнул Семенов. — Тут поступил сигнал. Автомашина марки “Форд”, гос. номер 333 ЕБ — ваша? Очевидцы утверждают, что ночью она вскрыта и увезена двумя неизвестными. Ага... Проверьте.
Семенов зажал трубку:
— Поскакала в окошко глядеть, дурища!
— Нахлебается щей, — сказал Вася.
Трубка вернулась.
— Говорит, этого не может быть, — перевел Семенов. — Щас, кажись, зарыдает. Маму вспомнила... Ругается... Гражданочка, давайте без эмоций. Я на службе. Нам требуются приметы автомобиля.
— Скажи, что будет введен план-перехват, — подсказал Шестокрылов.
— Будет введен... — успел сказать “майор”, и трубка оглохла. — Рыдает в голос. — Семенов прослушал гудки.
— Получила белка на орехи, — сказал Шестокрылов.
— Однако, мало бабе надо, — сказал Желудков.
И они сели завтракать. Моими сосисками, кстати. И тут произошло явление. В дверь позвонили. Открываю, стоит эта фифа с белыми косичками. Лицо красное и мокрое, словно помылась. Зареванная вся и говорит:
— Василий Иванович дома?
Шестокрылов, значит.
Я чошш, врать буду? Меня не уполномочили, я и говорю:
— Где ж ему быть, здеся.
Шестокрылов выходит, морда в кетчупе. А она ему:
— Василий Иванович! Спасайте! Горе у меня, “Форд” украли. Простите, дуру грешную... Но помогите найти.
А сама чуть ли не в ноги бухается. За пиджак хватает.
Шестокрылов в кулак прыщет. Братва на кухне ржет почти в голос. А баба свое лопочет:
— Мы денег заплатим, только найдите.
— Ладно, — Вася говорит. — Посмотрим, что можно сделать. Идите домой.
А журналистка ему напоследок:
— Очень надеюсь... Век благодарна...
И глазами зырк, зырк.
Вечером звонит Шестокрылов этой Блузкиной: мол, конец первому апрелю, нашелся ваш авто. Приходите забирать, и адрес дает. Журналистка, конечно, визжит, трубку целует.
Пошел Вася в тот двор, а машины нет. Пропала. Утром своими руками приволокли, оставили, закрыли... Все как положено. А теперь — бац, исчезла. Обошел Вася улицу, думал, что место перепутал. Нету “Форда”. Как сквозь землю провалился. Пробил Шестокрылова озноб. Значит, украли тачку!!! Эта Блузкина, из газеты, заявляется. Расфуфырилась, морду накрасила. Блестит, как светофор. Спрашивает где. А Вася ей:
— Неувязочка вышла. Перепутали найденные автомобили. Ваш еще в розыске. Но активно ищем.
Журналистка на измене, как же так... Вы обещали, мы деньги уже принесли и т.д. А что делать? Вася пообещал найти.
Вызвал опять Семенова с Желудковым. Облазили мужики все ближние и дальние закоулки в районе. Ничего. Шестокрылов к своим. Пробили на компьютере — чисто.
Волшебство.
Вася аппетит потерял. А журналистка каждый день звонит, спрашивает. И вдруг говорит, что нашла свидетелей (!) кражи. Каких-то бабок дворовых. У тех небось бессонница, и они в окна круглые сутки глазеют. Разве мимо таких пройдешь незаметно? Журналистка говорит: вы ищите, а я свое расследование проведу. А потом в газету опять напишу. Как наша милиция работает.
И тут Шестокрылов струхнул. Говорит:
— Не знаю, мужики, что за байда с ее поганым “Фордом” случилась. Цена этой развалюхе три копейки... Но у меня, похоже, только два выхода осталось. Или найти, или хозяйку прикончить. Иначе она меня на нары отправит.
А Желудков, который с искусственной почкой, и говорит:
— Есть и третий путь. Ты, Вася... женись. Охмури газетчицу. Баба, если влюбится, простит.
Шестокрылов промолчал, но задумался. Что с ним было, я не в курсе. Семенов говорит, что Вася долго терзался. И пошел. Как разведчик в тыл к фашистам... С цветами.
Вернулся с исцарапанной мордой. Говорит:
— Я к ней по-человечески. Правду сказал, что это шутка была. Хотели развеселить, но промахнулись. Еще хотел добавить... А она нервная, забилась в истерике. Хвать мои цветы и давай по лицу хлестать. Я думаю, если она по любому пустяку дерется... как с ней жить совместно? Не сдержался... Этими же цветами ее... Слегка... И тут она мне заявляет. Если к исходу суток не отыщу автомобиль... или деньги, или тюрьма. Добьюсь, говорит, строгача за все — кражу и телесные побои. Какие там побои? Царапины. Может, действительно завалить ее?
— А свидетели? — спрашивает Желудков.
— Говорит, даже фотографировали нас с третьего этажа. И морды наши отчетливо видно.
— Врет, — говорит Семенов, — темно было... не возьмет фотоаппарат.
Помолчали мужики. Тошно, что и говорить. Семенов предложил рябиновки для ясности мысли. Не стали. Тогда Желудков говорит:
— Не бери, Вася, грех на душу. Баба того не стоит, чтоб из-за нее париться. Будем деньги собирать. Сколько надо?
А Семенов, гад, отказался. Здесь его натура всплыла, как дерьмо. Говорит, не стану корячиться за чужое идиотство. Надо было ему морду набить. Да Вася увял от переживаний. А Желудков молодец, говорит, если не дашь, мы на суде тебя зачинщиком выдвинем.
Короче, нашли они деньги. У Желудкова было. Семенов из-под жены украл. (Жена потом его бросила. И в Пензу уехала с каким-то японским овцеводом.) А Вася к двоюродному брату съездил. Тот у него лесом занимается под Ржевом. С каждого вышло по тысяче долларов. Позвонили этой аферистке. Она и говорит:
— В десять вечера у подъезда. Только без шуток. А то я со знатным шутником приду.
И пришла. Шутник был около двух метров росту. Лысый, немой и веки на глазах почему-то отвисшие. Чем-то на дога похож. Прошли они за дом, к гаражам.
Стерва эта, журналистка, говорит:
— Здоровье не беспокоит? Совесть не болит? Может, нервы?
Вася смолчал. Глядя на ее “дога”. А она открывает “ракушку” и говорит:
— С первым апреля, Василий Иванович!!!
Здесь-то Вася и почувствовал, что у него язва проснулась. Зашевелилась внутри. И укусила, как змея.
В гараже стоит “Форд”, живой и невредимый. С одной разбитой фарой. Семенов кончик языка надкусил. Так ему и надо. А баба смеется, глядя на мужиков. Смеется, бессердечная, над людским унижением.
Я, говорит, ночью заметки пишу. А на кухне в окно гляжу, когда задумываюсь. Сначала думала милицию вызвать. А потом пригляделась — вы... Позвонила друзьям из соседнего дома. Они вас проследили. И машину за вами назад пригнали. А реветь к вам приходила специально. Чтобы зацепить, а заодно и проверить... Как, Василий Иванович, не очень обижаетесь? Вы надо мной пошутили. Я над вами. Теперь мы в расчете...
А Шестокрылов взглянул еще раз на ее “дога” и плюнул...
С тех пор Вася с женщинами не дружит. Раньше отпускал без штрафа, теперь ни-ни. Как бабу за рулем видит, сразу язва просыпается. И жизни не дает. Грызет, зараза, человека изнутри. Не знаем, долго ли протянет...
Желудков к нам по-прежнему ходит. А Семенов... Семенов тоже ходит. Вроде расплевались с ним. Одно время не здоровались. Руки не подавали. Но время лечит. И у Семенова есть хорошие качества. Например, качества его рябиновки. Я ж говорил: ее пьешь — вроде компот. А потом — бац...
И ягодки плавают, как живые...
