Рука, только что ощущавшая тяжесть сумки на плече, беспомощно повисла — пальцы сжимали один ремешок. Сознание еще не включилось, а уши уже поймали испуганный вопль стоящих рядом туристов. Глаза же исправно фиксировали каждый шаг убегающего человека, бережно несущего на вытянутых руках мою — такую родную! — сумку. Все как во сне — полный ступор конечностей. Зато в уме начинает беспощадно проявляться: деньги — сколько там было? — раз! Как я теперь без косметички? — два! И самое страшное открытие — паспорт! — это конец...
Но хуже всего ощущение безысходности. Нажать бы кнопку “стоп-кадр”, перемотать пленку назад, оставить паспорт в гостинице. Или не ходить на эту проклятую площадь — устала же и сегодня не собиралась. Или не задирать так высоко голову... Но жизнь напрочь отвергает “работу над ошибками”.
Такая история вышла со мной лет 10 назад в славном испанском городе Барселоне. Грабителя, коими кишит эта туристическая Мекка, разумеется, не поймали, а я оставшиеся несколько дней путешествия потратила не на творчество Гауди и даже не на корриду, а на поездки в полицию и в российское консульство за белой бумажкой с позорной надписью “разрешение на депортацию”, от которой потом шарахались пограничники.
Давно прошла горечь материальной утраты, но душевная рана от встречи с незнакомцем, который — по какому праву? — разом перечеркнул мои планы, доставил страдания, разрушил светлое ликование — в общем, нагадил в душу ради своей маленькой подлой выгоды, осталась навсегда. Стоит ли говорить, что с тех пор я в Испанию ни ногой?
Зато меня долго грела мысль, что у нас, в России, жить намного приятнее. Да, наши воришки виртуозно вытаскивали в толпе кошельки, срывали с голов дорогие шапки и обчищали квартиры. Наши вполне законопослушные граждане молотили друг друга в пьяном угаре. А наши свежеиспеченные киллеры начали методичный отстрел едва разбогатевших бизнесменов. Но мне казалось, от всего этого можно найти противоядие.
Я смотрела на женщин в мехах, беспечно трясущих кошельками, и посылала им мысленные сигналы: “Дура, уж если вырядилась, сумочку-то хоть застегни...”
Я увлеклась криминалистической наукой виктимологией, которая понятно объяснила мне, что жертва во многих случаях сама виновата, попадая в лапы к преступнику. Ну не броди по ночам в одиночку, не строй глазки незнакомым мужчинам, тем более не садись к ним в машины и не распивай бормотуху — и все у тебя будет хорошо.
Я верила в прочные замки на дверях и решетки на окнах. А уж наемных убийц и вовсе не боялась — ну кому охота тратиться на мою жизнь?
* * *
Ольгу, 17-летнюю дочку моей подруги, изнасиловали в 10 вечера. Две девчонки-ровесницы, впервые оставшись дома без взрослых, собрались ужинать, но обнаружили, что хлеба нет. И, слегка ошалев от свободы, смело отправились в ближайший ночной магазин.
Но повстречали двух братков-рецидивистов, которые по вечерам регулярно развлекались грабежами. Точнее, не развлекались, а добывали себе харч и выпивку.
Братки переглянулись и достали ножи. Да вот беда — поживиться было нечем. Мятая десятка, серебряная цепочка и недоеденное мороженое — все, что нашлось у девчонок. И тогда их растащили по кустам: одну налево, другую — направо от дороги.
“Я сразу решила, что он маньяк, — рассказала много дней спустя, когда смогла, Оля. — Он заявил, что мою подругу уже убили и что он сейчас зарежет меня. Конечно, я очень испугалась. Но я где-то читала, что с маньяками нужно установить психологический контакт. И пока мы бродили по дворам — он тащил меня в глубь квартала, — я все пыталась его отвлечь. Говорила, что не боюсь его, что несовершеннолетняя и меня лучше не трогать. Все подряд говорила. А потом вдруг спросила: “Ты петь любишь?” Он: “Люблю”. И мы хором стали петь песни. Мимо проезжала патрульная машина, но он приставил мне к боку нож, и я не могла кричать. А совсем в пустом месте, у железной дороги, он велел раздеваться...”
Судьба скорчила Оле злую гримасу — в патрульной машине, проехавшей мимо, вместе с милиционерами сидела ее подружка Света, которую второй подлец уже изнасиловал и отпустил. Света добежала до дома и в отчаянии позвонила “02”: она была уверена, что Оли нет в живых. К великому счастью, в милиции не отмахнулись — посадили Свету в машину и поехали искать преступников. Только вот немножко просмотрели...
Однако Светиного обидчика все-таки задержали. В свете фар случайно подвернувшейся вневедомственной охраны он с перепугу полез прятаться под мусорный бак. Оттуда его и выудили вместе с сорванной серебряной цепочкой в кармане. Сработал милицейский инстинкт: раз убегает, значит, виноват.
Олина мама билась в истерике, все пыталась понять: почему люди, вскормленные одинаковым по составу материнским молоком, когда вырастают, оказываются разных пород? Почему один, наступив на ногу соседу в автобусе, краснеет и извиняется — как же, такое неудобство доставил; а другой, не моргнув, готов распорядиться чужой жизнью, не говоря уж о деньгах и вещах? Кто-то растил ребенка, радовался его первому лепету и пятеркам, учил верить людям и любить их, мечтал о счастливой старости в окружении внуков... А потом в дверь красивой, выстроенной собственными трудами и по собственным представлениям комнаты вломился чужак, пришелец из другого мира, и все растоптал. Кто его звал?
Я была на суде — хотела посмотреть на этих выродков. Их осудили на 15 и 12 лет. Младшенький — заторможенный, как будто с вечного похмелья, с трудом складывающий слова — сильно расстроился: схватился за голову и стал подвывать, раскачиваясь из стороны в сторону. А старший, более опытный, только усмехнулся. Все знают, что от звонка до звонка у нас не сидят. Оттрубит полсрока и выйдет. Впрочем, может, и не выйдет, говорят, в СИЗО он уже заработал туберкулез.
В общем, спасибо, что не убили.
* * *
Мой личный круг начал стремительно сужаться. Знакомого выкинули из машины и угнали его железного друга вместе со всеми документами и подарком ребенку — розовым слоником.
Пришел на работу коллега — с перебитым носом и чернотой под глазами. Что случилось? Вчера напали по дороге домой. Схватили сзади, повалили на асфальт, держали голову, чтоб не смотрел, и били ногами.
За что? Ты их знаешь? Да откуда же знать... Поздно было? Половина девятого вечера. Ограбили? Взяли сумку, а в ней только пакет кефира. Денег при себе вообще не держал.
В милицию заявил?
Недоуменный взгляд: зачем? Все равно же никого не видел. Как они будут искать?
Это их проблема — как искать. Пусть хотя бы знают, что у них в районе творится, пусть шевелятся. Заяви обязательно.
Через два дня сообщил: позвонил в ОВД, зашли двое сотрудников, все выслушали и удалились. Заявление зарегистрировали? Они написать не предложили, а сам я не догадался.
Страшная смерть профессора Андрея Брушлинского 30 января в подъезде собственного дома наконец заставила милицию зашевелиться. Народ взволновался: как же так — известный ученый, директор Института психологии... За что?
А ни за что. Обколотые или упившиеся отморозки не выбирают, кого бить по голове. Они даже не требуют денег, не оставляют своей жертве выбора. Они сначала бьют, а потом обшаривают карманы. Пустые? Пусть в этот раз не повезло, но по улицам вон еще сколько профессоров ходит.
Через неделю, тоже в подъезде и в том же Юго-Западном округе, погиб другой профессор, завкафедрой микробиологии Российского государственного медицинского университета Владимир Коршунов. Это уже не вписывалось ни в какие рамки и, по логике, должно было серьезно поколебать уровень милицейского благодушия. Можно очень долго скрывать насилие в отношении обычных граждан — кто проверит? — но как только в список жертв попадает т а к а я фигура, хочешь не хочешь — держи ответ. Раньше это называли “делом чести”. Но честь куда-то делась. Никого не поймали.
Декан исторического факультета МГУ Сергей Карпов 19 марта выжил чудом. Сценарий привычный до оскомины: подъезд, Юго-Западный округ. От безнаказанности преступники особенно наглеют.
А преподаватель кафедры иностранных языков ММСУ Наталья Лильина выжить не смогла. Несколько ножевых ранений, нанесенных ей в лифте 27 марта, оказались несовместимыми ни с днем рождения мужа, ни со студенческими зачетками, ни с милыми сюрпризами друзей... Со всем, чем нормальные люди отличаются от уличных мутантов.
Четыре громких случая за два месяца — не многовато ли? Если бы всего четыре... Просматриваю милицейские сводки. Грабеж (открытое похищение имущества) или разбой (то же с применением оружия) в Москве каждый день, а то и не по одному. Вот что было только в последние 10 дней — причем очень выборочно.
22 марта. Зафиксирована целая серия уличных грабежей. В 7.00 на Ленинском проспекте трое преступников подкараулили возле гаража 60-летнего директора Немчиновского колбасного завода. Завели в гараж, избили, забрали “Мерседес” и попытались уехать, но были задержаны.
В 14.25 того же дня на Гончарной набережной трое грабителей встретили 65-летнего директора ПКФ “Проект-труд”, забрали портфель с мобильным телефоном, 106 тыс. руб. и скрылись.
В 17.30 на Николоямской улице преступник подстерег 54-летнюю женщину из Тюменской области, отобрал у нее портфель с 10 тыс. долл. и акциями разных компаний и был таков.
24 марта. В 18.30 неизвестный вырвал из рук 27-летней женщины, диктора телекомпании “Столица”, сумку, в которой лежали 30 тыс. руб., 2 мобильных телефона, кредитные карточки и документы.
26 марта. В 15.30 двое неизвестных на улице Берзарина оказались на пути 61-летнего актера театра “Шалом”, силой отняли у него мобильный телефон и скрылись.
Заметьте, все — в открытую, все — нагло, среди бела дня. Куда ж ты смотришь, милая виктимология?
И самая злая насмешка над милицией — в ночь на 28 марта на Болотниковской улице ограбили замначальника наградного отдела ГУВД Москвы. В 1.40 неизвестные избили милицейского начальника, похитили его служебное удостоверение, мобильный телефон и почему-то роликовые коньки.
Да еще “ховринский маньяк” два месяца держит в страхе весь московский север.
* * *
— Это что, эпидемия? — спросила я начальника отдела координации милиции общественной безопасности ГУВД Москвы Владимира ПОЗДНОВА. — Почему на юго-западе идет плановое уничтожение ученых, а на севере — женщин?
— Это случайное совпадение, — ответил Владимир Александрович.
— А вы сами не боитесь возвращаться домой?
— Нет. Я родился в Москве и ничего здесь не боюсь.
“Вот и замначальника наградного отдела, наверно, не боялся, — подумала я. — А теперь остался без роликовых коньков”.
Впрочем, в ГУВД я узнала много интересного. Например, кто такой среднестатистический московский грабитель. Это неработающий мужчина 30—49 лет со средним образованием. Скорее москвич, но не исключено, что и иногородний (43%). Вот и все приметы.
Рост преступлений за январь—февраль — 108%.
Я сделала круглые глаза. Оказалось, это, считая до кучи, карманные кражи, кражи приемников и запчастей из автомобилей, продуктов с лотков и т.д.
— А грабежи и разбои?
— А грабежи и разбои выросли на 2/3, — вздохнул Позднов. — Примерно 500 грабежей каждый месяц. И 100 разбоев.
Официально зарегистрированных, добавлю я. А сколько потерпевших вообще не обращалось в милицию, сочтя это занятием абсолютно бесполезным? Женщины, пострадавшие от “ховринского маньяка”, с которыми корреспонденты “МК” разговаривали в больницах, признавались, что первым делом оперативники упрашивали их “вспомнить”, как те сами упали на улице. Так где же широко разрекламированная борьба за честную статистику?
Подобные преступления раскрываются трудно — свидетелей-то нет. Тут два пути: через похищенное, которое можно отловить при продаже, и через оперработу с агентурой — кто о чем болтал среди своих. Но бегать, высунув язык, по рынкам и скупкам — замучаешься. А агентурные сети в последнее десятилетие порядком поистрепались — у оперов постоянная текучка, работают сплошь новички, которые осведомителями еще не обзавелись.
Безнаказанность порождает рецидив. Раз — стукнул по голове, два — понюхал крови, и понеслось. Больше пожизненного ведь не дадут.
Значит, остается так называемая профилактика преступлений.
Ежесуточно на дежурство заступают в столице 1500 автопатрулей и 1100—1200 пеших нарядов. Сюда входят все милицейские службы: и ППС, и ГИБДД, и вневедомственная охрана. Существуют нормативы, по которым пеший патруль должен “опекать” дистанцию длиной в 800—1500 метров, автомобильный — до 6 км. Теперь скажите, вы часто встречаете по вечерам на дороге людей в форме? А если свернуть во двор без единого фонаря? Кстати, ни в одном из подъездов, где убивали заслуженных людей, консьержек не было. Помнится, московское правительство принимало много постановлений по благоустройству дворов и подъездов.
— Такое впечатление, что ваши патрули с наступлением темноты сбиваются в стайки возле метро и стерегут в основном пьяных, чтобы и вытрезвители не простаивали, и себя не забыть.
— Их проверяют не реже, чем раз в два часа, — совсем загрустил Владимир Позднов.
Да все я понимаю! И что некомплект — 18% постовых не хватает. И зарплата в милиции такая, что наука никак не может объяснить, почему они там еще не вымерли все от дистрофии. И выпендрежные “Форды”, на которые несколько лет назад зачем-то пересадили сотрудников, разваливаются, а запчасти и ремонт ох какие дорогие. Теперь закупают “Соболя”...
Но ведь очевидно, что при любом, даже самом вдохновляющем, кадровом и материальном раскладе у каждой двери милиционера не поставишь. Что же делать?
* * *
— Советская профилактика умерла — не осталось настоящих участковых, которые ставили на карандаш всех приезжих и местных алкашей, — считает руководитель общественного центра “Антипроизвол” Сергей ЗАМОШКИН. — А новой пока не придумали. Постовые, даже если они есть, заняты не выявлением подозрительных лиц, а собственным прокормом. Люди без московской регистрации их интересуют прежде всего как источник денег, а не как разыскиваемые преступники. Откупился — иди спокойно дальше.
Все проблемы, на которые постоянно ссылается милиция, вполне объективны. И зарплату надо повышать, и технически обеспечивать. Вопрос: на сколько и чем?
По мнению Замошкина, в стране нет главного — научно обоснованной программы борьбы с преступностью, в том числе и уличной. То есть какие-то разработки проводились всегда, и некоторые из них даже принимались к действию. Но на них никогда не выделялось реальных денег, и они тихо-тихо загибались. Ведь у нас все делается по факту, по возможности, а не по необходимости. Никто не знает, сколько на самом деле нужно участковых, чтобы перекрыть все жилмассивы, сколько бензина и запчастей, чтобы не простаивать, сколько и каких раций, чтоб не хрипели без толку. У нас — бери, что дают, и не скули.
Но, может быть, умные программы существуют, просто они не востребованы?
— Я о них не слышал, — говорит профессор кафедры криминалистики юрфака МГУ, доктор юридических наук Владимир КРЫЛОВ. — В начале 90-х мы занимались компьютеризацией правоохранительной системы, и с тех пор больше ничего такого не было.
— Ну хотя бы компьютеризировали?
— Нет, в милиции это вызывало отторжение: вот еще, игрушки какие-то. А потом люди, которые это делали, ушли. Кто к Гусинскому, кто к Березовскому. И там все запустили. Этот вечный плач о том, что не хватает денег, бензина, уже превратился в вечное рыдание. Разве дело в зарплате?
— А в чем?
— В совести. Вот сейчас изучают, как формируются маршруты патрулей в западных странах. А там давным-давно взяли все это у Щелокова, который старался максимально использовать в практике научные разработки. В Монако, например, полицейского на улице не встретишь. Везде камеры наблюдения, чуть что случилось — сразу выезжает патруль.
* * *
Коллективной совести не бывает. Зато бывает коллективный заказ на решение какой-то проблемы — общественный или властный. В двух российских столицах, Москве и Питере, уровень уличной преступности этой весной зашкалило. А милиция из последних сил старается состроить хорошую мину при плохой игре: мол, ничего-то и не происходит, обычный сезонный всплеск.
Это оттого, что властного заказа не поступило. А в будущее заглядывать неохота: кому нужна лишняя головная боль? Прошел сегодняшний день — ну и ладушки. Жителей в Москве пока еще предостаточно, небось всех не переубивают.
Тогда вот вам заказ общественный. Сразу после дичайшего случая, когда 11 марта двое все еще неизвестных отобрали в лифте у матери грудного младенца и выкинули его в окно 22-го этажа, к нам в редакцию пришло послание от молодых мам.
“Мы не знаем, кто будет читать это письмо, но очень хочется достучаться до тех людей и ответственных лиц, которых мы так часто видим по телевизору, имена и должности которых для нас означают безопасность и спокойствие наших семей, наших жизней и жизней наших детей.
Мы — молодые и не очень матери детей разного возраста — боимся выйти из квартиры, пройти по улицам, гулять в парках. Потому что с нами, с нашими близкими и нашими детками, маленькими и беззащитными, может случиться что угодно...
Может, нам вооружиться? Чем? Ведь они, сделав ЭТО, ушли. Они продолжают жить прежней жизнью: спят, едят, покупают в магазинах продукты, спускаются в метро. И кто нас потом оправдает, если, не дай Бог, нам придется применить в целях самозащиты и защиты ребенка то оружие, которое каждая из нас сможет приобрести? Ведь свидетелей нет. И где грань между дебильной шуткой и серьезным намерением убить? Как распознать, как предупредить, как предотвратить?
Нам всем сейчас так больно, так жутко. Мы призываем, умоляем тех, кого мы выбирали и кто теперь имеет власть: НАЙДИТЕ! Найдите их и осудите публично! И пусть жизнь (у нас ведь нет смертной казни) станет для них кошмаром”.
Этот крик отчаяния подписали 35 женщин, у которых на всех 37 детей. Присоединяюсь.
