Шарль де Голль сказал: “Чтобы стать хозяином, политик изображает слугу”.
Чего в этом афоризме больше — изящества или правды, судить вам, но скажите, отчего все мы так интересуемся будничной жизнью людей, от которых, как мы думаем, что-то зависит? Только ли потому, что ничто человеческое нам не чуждо, или все же причина в другом?
В другом, в другом.
Чем теплее рука, указывающая, куда мы направимся завтра, тем больше надежды, что гонят нас не на верную смерть, а в светлое будущее.
Михаил ПРУСАК — губернатор Новгородской области (управляет ею уже 11 лет).
С 1989 по 1991 год — народный депутат СССР, член Верховного Совета Союза, с 1993 по 2001 год — член Совета Федерации, а также председатель комитета СФ по международным делам; член парламентской делегации России в Парламентской ассамблее Совета Европы в Страсбурге.
Прусак был директором совхоза, а губернатором Новгородской области его сделал то ли случай, то ли Борис Ельцин. А кто сделал так, что вечно дотируемая из государственного бюджета Новгородская область неожиданно в несколько раз увеличила валовой региональный продукт? Михаил Прусак.
У многих в кармане вошь на аркане, а в Новгородскую область иностранные инвесторы в очередь встают...
Мне стало интересно.
В восемь сорок пять мы с Михаилом Михайловичем вошли в его кабинет, уселись за стол (он за свой, а я — напротив) и уставились друг на друга.
Принесли чай.
— Так и будете сидеть? — спросил он.
— Так и буду.
— Долго?
— Два дня, как договорились.
— Завтра поедем в район, а сегодня что же?
— Вы же собирались разбирать бумаги, сейчас начнутся звонки...
— А вы, конечно, хотите, чтобы я со всеми разговаривал по громкой связи...
— Хочу.
— ...и не хотите, чтобы я изображал пионера-отличника...
— Не хочу.
— Так. Ладно. Надоест — скажете, я вас отправлю на экскурсию по городу. Между прочим, в наших краях похоронен Державин, первый российский министр юстиции...
И тут раздался первый звонок.
Он с интересом посмотрел на меня и включил громкую связь.
В Парфине сгорел ветхий двенадцатиквартирный дом. Есть погибшие.
Просит принести всю информацию.
— Что будете делать?
— Остроумный ответ на этот вопрос один: помогать.
Внимательно смотрит на желтый листок, приклеенный к обложке толстой папки. Там — это видно с моего наблюдательного пункта — три восклицательных знака.
— Алло! Доброе утро, это Прусак. Слушай, участились случаи, когда во время строительства попадаются взрывоопасные предметы. Давай до начала работ все проверять, чтобы где-нибудь не рвануло.
Приносят бумагу.
Бежит по ней глазами. Разряд молнии.
— Только что напали на инкассаторскую машину, убили двух инкассаторов, забрали восемь миллионов рублей. Елки-палки, полтора месяца назад приезжали из Москвы, проверяли работу нашей милиции. Теперь эти решили проверить...
Набирает номер телефона:
— Прусак это, желаю доброго здоровья. Вы мне что тут написали лирику? Я написал: нет смысла вам врать, а вы подумали, что я вас во вранье обвиняю? Я сам не хочу врать, добрый вечер!
Входит помощник.
— Что ты мне принес? Дай почитаю...
Снова помощник. К концу дня я пойму, что он заслуживает хотя бы короткого упоминания в летописи, поэтому помещаю его перед батальными сценами. Галстук. Подтяжки. Взгляд человека, который идет по минному полю, осознает это и хочет, чтобы другим было понятно, что он делает это по собственной воле. Все цифры, километры, килограммы, имена и отчества держит в памяти. Невозмутим.
Звонок. Разговор о местном самоуправлении.
— Слушай, ну нельзя же, чтобы столько чудаков одновременно нами управляли... Никакого местного самоуправления никогда не было и нет. Нас все время убеждают в том, что дураки в регионах деньги зарабатывать умеют, а тратить — нет, а есть умные, которые умеют их тратить, а зарабатывать — нет.
Посетитель.
Второй.
Пятый.
Принцип приема: никто не должен уйти без конкретного ответа.
Читает пространное письмо, под конец оглушительно хохочет:
— Предлагают купить футбольную команду из игроков второго сорта. Зачем Новгородской области второй сорт? Мы привыкли к первому. У нас и люди, и природа, и грибы, и клюква — все самое лучшее!
Вызывает заместителя председателя комитета финансов области:
— Рад вас видеть, вы хорошо выглядите. Вы знаете, что сегодня именины Василия? Давайте поможем с квартирой священнику отцу Василию, а то иногда божьей помощи бывает недостаточно...
Долгий разговор с посетителем о государственном управлении лесами.
Пулеметная очередь звонков.
Заходит речь о человеке, который совершил неблаговидный поступок.
— Все люди хорошие. Но даже хорошие люди ломаются. Осуждать их нет смысла.
На другой день в шесть тридцать мы выезжаем из Новгорода в Боровичи. Ехать два часа. Прусак объявляет, что будет спать, что у нас большая программа, что во второй половине дня в здании администрации города будет встреча с хозактивом района, потом — личный прием населения — и начинает рассказывать, что было в Боровичах во время войны.
— В поселке Новоселицы был госпиталь. В нем умер тяжелораненый сержант Кучма, а похоронка потерялась. Несколько лет назад работник военкомата стал разбирать госпитальный архив и обратил внимание на знакомую фамилию. И выяснилось, что сержант Кучма — отец президента Украины...
Приезжаем в Боровичи.
Михаил Михайлович слушает главу администрации, задает два-три вопроса, на ходу съедает яблоко, и мы едем на мебельную фабрику с неожиданным названием “Элегия”.
Директор “Элегии” Андрей Анатольевич Никитин сначала ведет нас в торговый зал, где выставлена готовая продукция. Все разглядывают мебель (хорошая и недорогая), а я — Никитина. Он излучает силу и уверенность. У него получилось. Год назад Прусак ликвидировал старое, агонизирующее мебельное производство, а на его базе открыл два новых. Для “Элегии” закупили самое современное оборудование, обучили работать молодежь. Никитин с наслаждением показывает, как работает новый станок, который укрепляет фасады шкафов, — Прусак с наслаждением смотрит.
Прямо в цеху собирают всех, кто не занят на непрерывной работе.
Молодые, симпатичные, в чистых фирменных комбинезонах.
Прусак просит задать ему вопросы.
— Вопросов нет, работать надо.
А вопросов нет потому, что зарплата на фабрике хорошая, условия труда отличные и попасть сюда на работу непросто.
Идем пить чай.
Прусак слушает Никитина, который рассказывает ему о ближайших планах, потом берет вафлю, долго ее разглядывает, как экзотическую бабочку, и неожиданно обращается к главе администрации Боровичей:
— Скажи, пожалуйста, как идут дела на кирпичном заводе?
— Ничего, неплохо.
Глаза у губернатора становятся узкими, как у агента японской разведки. Он сжимает в кулаке вафлю-бабочку, так что крошки разлетаются во все стороны:
— Неправда, производство упало. И все молчат. Ничего, я завтра буду в Питере на конференции, спрошу у знающих людей.
Дальше идет короткий текст, из которого следует, что ситуация на заводе известна ему в деталях.
Выходим на улицу.
Прусак долго роется в бардачке машины, на которой мы приехали, наконец находит диск и включает магнитолу на всю громкость. На весь двор “Элегии” грянул голос Надежды Бабкиной, которая поет песню с припевом про силикатный кирпич.
Все стоят и слушают. И наконец напряжение, которое возникло во время чаепития, разряжается смехом: стоят солидные люди в галстуках и делают вид, что заняты серьезным делом.
Ругаться Прусак не любит.
...Едем в облаке проселочной пыли, которая неожиданно сменяется белым облаком, уходящим за линию большого поля. По мере нашего приближения облако начинает волноваться и гоготать. Мы на гусиной ферме колхоза имени Ленина.
— Рассказывай! — кричит Прусак издалека председателю колхоза Александру Викторовичу Корленкову.
Еще не все выбрались из машин, а он уже успел рассказать, что гусиное мясо — лекарство от всех болезней, более диетического продукта на свете нет и не было. Но дело в том, что лапки, головы и драгоценный гусиный пух вручную не переработать, а оборудования в колхозе нет — очень дорогое. И получается, что гусей держать невыгодно, куры дешевле. Но куры — это ведь не то...
Гуси у Корленкова — гладиаторы и красавцы.
Прусак внимательно слушает и записывает.
— А капусты, — говорит Корленков, — нам на год не хватило, в декабре всю продали, хорошая была капуста.
— Квашеная... — добавляет Прусак, — очень у них хороша.
Что он запомнил и назаписывал, мне неведомо, но в машину сажусь с таким чувством, что гусиное дело небезнадежно.
Теперь куда?
В кролиководческое хозяйство.
Без всяких китайских церемоний и вступительных речей идем прямо к кроликам.
На ферме 1700 голов, выращивают их по технологии знаменитого профессора Михайлова. У всех кролики хворают, а тут никаких напастей. Ферму построили два года назад. Если будет 8000 голов — ферма будет рентабельна, но тут уже тесно, а на строительство второй площади нужно два миллиона рублей. Директор, Павел Евгеньевич Густяков, еле успевает отдавать проценты с нескольких кредитов. Уже стоя у входа, Прусак кому-то звонит, сыплет цифрами, я слышу: “Окрол два раза в год, теперь попробуй умножить...”
Помощник показывает на часы — надо ехать. Но он медлит, пытаясь тут же по телефону чем-то помочь Густякову. Я уже приметила, что, если можно, он старается не откладывать решения в долгий ящик и старается не обещать заведомо неисполнимого.
...Едем чистым полем, по дороге — ни души, и вдруг посреди этого поля сарай не сарай, а что-то стоит. И из этого не пойми чего по грязи летит пожилой человек, раскрыв руки, как крылья. А Михаил Михайлович выскочил из машины — и ему навстречу. Обнялись.
Прусак говорит:
— Вот, мадам журналист, знакомьтесь, Федор Семенович Круглов, преподаватель колхоза “Родина”. Пойдем смотреть, какой они коровник соорудили.
Сарай не сарай оказался пятизвездочным коровником с коровами такого цветущего вида, что не хватало только, чтобы они чистыми носовыми платками отгоняли редких мух и разговаривали между собой по-английски. А Федор Семенович между тем сказал мне:
— Вы из Москвы? Вот передайте, что самый главный враг хозяйственного руководства — Чубайс. Коровы ведь не понимают про тарифы; как отключают электроэнергию, навоз не смоешь — и пошло.
Тем временем появилась главный зоотехник.
— Двадцать телочек продали,помните, я вам хвасталась, красавицы, королевы...
Они тут же отошли и стали шептаться, и единственное, что я услышала, — Прусак сказал: “Никак не могу врубиться, что это за новая технология пастбища? Голландская?”
Про отелы и надои, про десять тысяч литров молока в год я опускаю.
На прощанье Прусак сказал:
— Какой же ты молодец, Федор Семенович...
А он ответил:
— Так это ж моя лебединая песня. От государства ни копейки, так хоть бы не мешали. Сделаем что-нибудь, что тебе, Михал Михалыч, стыдно за “Родину” не будет, и не из таких грязей выбирались...
Перед заседанием хозактива заехали пообедать.
Прусак достал из багажника красивый букет:
— Это повару. Она такие пироги с маком печет...
Обед запомнился.
Во-первых, Корленков прислал гуся, запеченного в хлебной печи. Рекламный ли то был гусь или печь — лауреат Нобелевской премии, только ничего подобного я в жизни не ела. И, во-вторых, Прусак объяснил, что во время обеда запрещаются деловые разговоры. И стал рассказывать, как его одноклассница вышла замуж за пожилого иностранца.
Час непрерывного хохота...
Закрывая заседание партактива, Прусак сказал:
— Что вселяет оптимизм? При любой ситуации у нас хорошее настроение. Ну все ж сидят и улыбаются. А как не улыбаться: чем лучше работаем, тем больше зарабатываем, тем больше денег заберет у нас центр.
...В этот день во всех районах Новгородской области открылись приемы губернатора. Личный прием населения по предварительной записи.
На прием в Боровичах записалось тринадцать человек.
Я уже нетвердо держусь в седле, начинаю путать гусей с кроликами, а Прусак выпил чаю, рассказал анекдот и сидит за столом в приемной как новенький.
Входят два человека с огромными папками. Просят поддержать в области программу развития хоккея с мячом. Долго рассказывают, что ждет Боровичи, если этот вопрос не решат.
— Мужики, наврать вам, что администрация поможет, вам полегчает?
Входит делегация жителей аварийного дома 1934 года постройки.
— Закончится прием — приедем и посмотрим.
Молодой человек, кондитер по профессии, просит ссуду на жилье. Они с женой и маленьким ребенком живут у тещи, а она с утра до ночи пилит его за то, что он детдомовец.
— Я хорошо зарабатываю, мы бы купили домик. А она с утра как начнет — хоть в петлю лезь.
— Дело поправимое. Но пока будет решаться со ссудой, вы можете придумать для тещи что-нибудь обидное?
Человек улыбается и на прощанье машет рукой, как маленький.
Очаровательная пожилая дама в кружевном воротничке, бывший секретарь обкома партии, а сейчас — лидер известной в области женской организации. Просит не отдавать церкви единственный городской дом культуры.
— Запишите себе: “Не отдадут. Точка. Прусак”.
Потом мы едем смотреть аварийный дом.
У подъезда толпа жильцов, каждый приглашает в свою квартиру. Мы поднимаемся на последний этаж, проходим через комнату, посреди которой сидит ребенок на горшке. Прусак говорит: “Привет” — с горшка в ответ ни слова.
Прусак не умеет сидеть на одном месте, а если приходится — делает это с трудом. Он и по натуре не профессионал письменного стола, а человек действия. Поняв это, я понимаю и то, что интервью с губернатором в собственном смысле этого слова мне не видать. Состояние хотя бы относительного покоя и хотя бы некоторой неподвижности — недостижимо.
Как же быть?
Я сумела задать четыре вопроса, но, читая ответы на них, постарайтесь представить себе, что вы на гонках “Формулы-1” в машине Шумахера. Машина летит по бездорожью...
— Если я вас правильно поняла, вы считаете, что развитие федеративного устройства и разделение на федеральные округа — взаимоисключающие понятия. Почему?
— Я считаю, что президент правильно делает, что ищет оптимальную форму территориального устройства страны, потому что нам от советского времени досталось в наследство административно-территориальное деление по национальному признаку. А это мина замедленного действия. Почему в пределах одной страны жители одного субъекта Федерации имеют прав больше, чем жители другого: например, башкиры в Башкортостане имеют прав больше, чем башкиры в Петербурге... Такого быть не должно. То, что страну разделили на семь административных округов для наведения порядка, — это правильно. Но порядок — это что? Просто контролировать? Чтобы все боялись? Порядок — это прежде всего помощь, я это так понимаю.
А сейчас получилось, что каждый представитель президента чувствует себя президентом в своем округе. Он считает, что ему должна подчиняться вся экономика, все граждане — как будто он получил приписные души, он должен всеми управлять и распоряжаться деньгами. Я встречался с президентом и не слышал, чтобы он говорил, что экономику надо сосредоточить в руках представителя президента. Я ведь показывал вам бумагу, после совещания Черкесова нам предложили рассмотреть проект, где сказано, что у нас в Северо-Западном регионе будет создана дирекция, которая будет управлять всеми, и еще будет создан какой-то экономический фонд. Кое-кто рвется к финансам, используя институт представителей президента, так как, чтобы окончательно стать патриотом, нужно завладеть деньгами. Без денег они патриотами быть не могут. Они не могут работать за государственную зарплату, им везде мерещатся мегапроекты. И если в ближайшее время по этому институту представителей президента или по этим семи округам не принять решения, которое лишит права вмешиваться в экономику и финансы, я думаю — мы лишимся российского государства в его границах.
Я думаю, надо стремиться построить такое общество, как на Западе: сильные губернаторы, сильные земли и сильный президент. И управлять через сильного человека без промежуточных структур. Управлять на доверии. Управление на доверии тяжелее, потому что нужно понимать. А когда не понимаешь, пытаешься управлять с точки зрения силы. А надо, чтобы можно было влиять на принятие решений властью, это главное. Сейчас во всем мире устроено так: власть сформирована, и уже на следующий день есть возможность влиять на принимаемые решения. Выборщики собрались и отозвали президента. Или провели референдум и выразили недоверие.
У нас это сделать невозможно. Это крупная государственная ошибка.
— Иосиф Бродский однажды сказал, что политика — это низшая форма человеческой деятельности. Если развить эту мысль, получится, что честность в принципе несовместима с политикой. Что вы об этом думаете?
— Вынужден согласиться. Я с 1989 года, когда стал народным депутатом СССР, видел политику в нашей стране. У нас государство никогда не играло по правилам, поэтому оно всегда было главным бандитом. И от имени этого бандита всегда выступал какой-то человек, у которого были или харизма, или кулак. Единственное исключение — это Александр II, это был уникальный человек, умный и добрый, и период его правления — исключение в жесткой искусственно надуманной системе управления нашей страной. Прогресс всегда был заработан костями миллионов жертв, бесчисленными революциями, войнами между городом и деревней. Поэтому для нашей страны такое определение политики очень применимо. Вот сейчас нами фактически управляют пять-шесть человек, и они навязывают нам свою политику. Ну как я могу не согласиться с Бродским?
— Судя по вашим книгам, выступлениям, по тому, что я видела и слышала, человек — центр вашей системы ценностей. Но это противоречит идеологии нашей страны, для которой человек — ничто.
— Вот все кричат, что нужно укреплять государство. Я ненавижу, когда его укрепляют любой ценой. То нужно сыпать в закрома родины все что есть, то нужно всю жизнь сосредотачивать в Москве, потому что везде одни дураки, а в Москве одни государственники. Только для человека ничего не делается. В центре никто уже давно не видит, что есть обыкновенный человек, что у него есть свои проблемы, свое мнение.
Вот приведу один пример. Если бы сегодня провели референдум по захоронению ядерных отходов, все были бы против. Так ведь? Никому ничего не рассказали, не объяснили, что это будет, к чему это приведет. А получается, что главный вопрос — то, что страна может лишиться двадцати миллиардов долларов. Все ведь понимают, что мы и миллиона долларов не увидим, а сделали себя ядерной свалкой. И получается парадокс: мы избрали депутатов, которые голосуют за захоронение этих отходов, то есть против нас. Почему побоялись провести референдум? Может, правда есть хорошие технологии, может, и правда это безопасно? Ну так объясните это людям, не делайте любой ценой.
Понимаете, у меня внутренний протест против этого. Я не хочу жить в таком поганом обществе, когда один управляет всеми. Что-то скажешь — тебе сразу: вы что, против президента? И, главное, кто это говорит? Бездарное окружение. Они все убегут потом, эти преданные, они от Хрущева убежали, от Ельцина и от Горбачева. Они потом найдут причину, найдут другого хозяина, это же было. Недаром же предательство и преданность одного корня. Это не зря, не игра слов, это простой мудрый русский язык. Знаете, сколько я видел этих преданных рядом с Горбачевым. Видел, как он оказался в Форосе и ему боялись руку подать...
Я понимаю слабость человеческую: и то, что нищета, и то, что хочется заработать копейку и детям что-то оставить. Но если вы про человека задаете вопрос именно мне — я считаю, что мы достойны лучшего отношения к себе. И потом, в последнее время так получилось, что каждый пытается выжить в одиночку. Друг друга сдают, фотографируют в постели с женщинами. Вообще, какой козел — я бы хотел, чтобы вы это написали, — какой козел может фотографировать мужика (если там в постели мужик, а не выродок) с женщиной и показывать эту пленку по всей стране? На месте Скуратова я бы съездил по роже этому идиоту. А это муссируется, становится темой дня... Продали кого-то, рванули на его место у кормушки и орут: теперь все будет хорошо. Хорошо уже не будет. И это называется мужики? Что с этим делать? Есть только одно спасение: каждый может высказать собственное мнение и занять собственную позицию. Надо отстаивать свою точку зрения, это нормально.
Я считаю, что надо опираться на тех, кто еще пытается что-то говорить, пусть даже они противоположную точку зрения отстаивают. Значит, эти люди хотят что-то изменить.
— Многие люди живут из последних сил: нет денег, нет жилья, нет работы. На что надеяться?
— Один раз расправить плечи — и все пойдет нормально. А потенциал у нас есть, вы же сами все видели. Вот в директора “Элегии” или в того же Круглова, который сказал “это моя лебединая песня”, — вот в этих людей я верю. Вы представляете, Круглов сидит в дыре, никакой помощи от государства, пытается поднять сельское хозяйство на старых фондах, делает нечеловеческие усилия, а в Москве радуются, что у нас повышение объемов производства. А его похвалили, и ему уже больше ничего и не надо. У нас очень хорошие люди. Потенциал каждого очень высокий, но почему мы никак не можем объединиться?
Вот есть известный российский вопрос: что делать?
Могу сказать как человек, имеющий историческое образование: строить гражданское общество. Это и есть национальная идея России. Если мы его не построим, если не будем влиять на решения, принимаемые в Москве, пропадем все. Что же мы такие доверчивые? Почему разрешаем одному говорить от имени всех? А про людей вот еще что. Мне когда-то первый секретарь обкома Николай Афанасьевич Антонов, царствие ему небесное, сказал: на твоей должности работать надо так, чтобы, когда уйдешь с нее, тебе подали руку, когда будешь идти по улице...
Конечно, можно предположить, что все, что я видела, тщательно отрежиссировано, но постановка такого спектакля — дело немыслимо трудоемкое, а в отношении моей скромной персоны — бессмысленное. И если верить своим глазам — а я своим верю, — надо признать: мне наконец довелось увидеть власть, которой доверяют. И пусть она не абсолютная монархия, а всего лишь одна российская губерния, утонувшая в грязи, болотах и клюкве. Вопрос лишь в том, готова ли эта власть выносить грязь вместе со всеми, различает ли она тихие голоса дальних хуторян и совпадают ли ее слова с ее поступками?
Если готова, если различает, если совпадают — значит, политика может быть чистой. Ну не стерильной, так хоть вменяемой.
И еще. Власть, за которую я буду готова отдать все, что у меня есть, всегда должна помнить слова великого человека ХХ века Джона Толкина: “Все мы живы и существуем благодаря неукротимой отваге, проявляемой самыми что ни на есть маленькими людьми в, казалось бы, безнадежных обстоятельствах”.
