Он — такой уютный, такой обаятельный, сразу окружающий тебя заботой: “Не дует? Закрыть балкон?” Через минуту он уже предлагает: “Давай на “ты”?” Никакого пафоса, как старый товарищ — свой в доску. И в интервью такой же.
Он дает их столько, как никто другой. Он расскажет тебе все: хочешь — про то, в какие впадал запои, а хочешь — про то, как бросил пить, надраивая каждый день свою комнату до блеска, а с курением боролся с помощью иглы. Вышивал гладью. И говорит не кургузыми нудными фразами, а по-простецки, с шутками-прибаутками — на каждый факт биографии своя байка.
Он играет каждое интервью как маленький спектакль для тебя одного, причем реплики пишутся при тебе, тут же, в его голове — как в компьютере. И говорит так, что заслушаешься. Кстати, надо будет Виктору Ивановичу (ну не перешла я на “ты”) сказать то, что он и без меня, наверное, знает: писать ему надо, обязательно — ибо владеет он словом так, что с первой фразы угадывается дар Божий, который, как известно, зарывать негоже. В общем, дальше сами судите, какой он, “Брат-2”, Витя Сухоруков, развеселый человек-праздник, у которого внутри одиночество такое — без краев.
А разговорились мы на кинофестивале в Сочи.
Из досье “МК”. Сухоруков Виктор Иванович родился 10 ноября 1951 года в городе Орехово-Зуево Московской области. В 1978-м окончил ГИТИС. Играл в театрах: Ленинградском театре комедии, Ленинградском театре им. Ленинского комсомола, Государственном театре драмы и комедии на Литейном. Последняя работа на сцене в Москве — в “Театральном товариществе 814” Олега Меньшикова в спектакле “Игроки”. Дебютировал в кино в 39 лет, ныне фильмов в его биографии почти 30, самые известные: “Комедия строгого режима” (1992), “Брат” (1997), “Про уродов и людей” (1998), “Брат-2” (2000), “Антикиллер” (2002).
— Вы ходите все время либо один, либо в большой компании...
— Так один или в большой компании?
— Чаще один. Почему?
— Я ведь не завсегдатай кинофестивалей. И на “Кинотавре” второй раз. И то я заметил: существует синдром неприкаянности — когда люди дефилируют, здороваются, глядят в глаза — и не видят, слушают — и не слышат. Кивают совершенно невпопад. И в данном случае навязываться в собеседники, примазываться и делать вид, что ты “согулятай” — вы гуляете и я с вами гуляю, — нет. Это одна из причин. Вторая причина... Я понял, что вы имеете в виду. Да, я здесь без жены, без любовниц, без начальства. Я здесь с новым фильмом молодой очаровательной женщины — юного режиссера Наташи Погоничевой. (Ее “Теория запоя” шла в программе “Дебют”, Сухоруков там играет веселого лохматого (!) алкаша-водилу, допившегося до белой горячки. — Авт.) И я здесь случайно. Поэтому мои одиночественные дефилирования по набережной, кафе и прочим тропам сочинской территории, я думаю, закономерны.
— А как же Балабанов, Сельянов?.. Вроде вы все друзья. Или настолько долго вместе, что уже устали друг от друга?
— Мы никогда не были близкими друзьями — это раз. Нас очень серьезно объединяло дело. Но вы же наверняка заметили, что с 99-го года я не снимаюсь в кинокомпании СТВ и не сотрудничаю с режиссером Балабановым. Мы обменялись приветствиями, немножко вспомнили, поговорили о сегодняшнем дне, чуть-чуть коснулись будущего и... разбежались.
— И все-таки, почему вы разошлись?
— Мы более десяти лет вместе работали. И пять картин — это огромный груз, багаж. И, конечно, богатство наше. Ситуация дает повод для большой зависти моих коллег. Чем я сам горжусь, продолжая бурчать в адрес Балабанова: “Ты не забывай, я еще очень даже могу пригодиться”. И он коротко отвечает: “Да я знаю”. Мы не расходились и не ссорились. Просто сегодня у него такие темы, что я ему как бы пока не сгодился. Это его желание, его выбор. Ведь я — не родственник, чтобы требовать. Он — художник, и я — художник. И сегодня я не та красочка, что ему нужна.
— Как вы встретились?
— Замечательным образом. Я закончил съемки в “Бакенбардах” Юрия Мамина — могло бы не случиться встречи, если б я не снялся в этом фильме. А так я появился на “Ленфильме” по делам “Бакенбардов” — шел через вестибюль, и там сидела ассистентка по актерам, которая запустилась с картиной “Счастливые дни” по мотивам Беккета с молодым режиссером Лешей Балабановым. Он дал мне сценарий, я его прочел и откровенно так сказал: “Леш, ни фига не понял, но че-то вроде внутри меня закипело”.
На кинопробах я был седьмым кандидатом на роль главного персонажа, но он меня утвердил. Если б он увидел, как мне кажется, в тот момент фильм “Бакенбарды”, он бы никогда в жизни на меня внимания не обратил. Я в “Бакенбардах” и “Счастливых днях” — два разных, чужих друг другу человека. Хотя это был один Витя Сухоруков. Я думаю, та экспрессия, та театральность, та гротескность моей игры в “Бакенбардах”, наверное, испугала бы его. Тем более что он до сих пор остается сторонником реализма, природной органики, естества, отрицания актерства. Он хотел снимать людей с улицы, непрофессионалов, людей неиспорченных. У нас была дискуссия, и я сказал: “А как же Феллини, он что, дурак? У него были свои актеры. А Висконти? А Тарковский?” Убедило это его или нет, но в следующей его картине “Замок” по Кафке я исполнил роль одного из помощников Иеремии, за что еще и получил приз за лучшую мужскую роль второго плана на кинофестивале “Созвездие”.
— Есть какие-то вещи, которые вы никогда не будете делать на съемочной площадке?
— Не знаю. Мне многого еще не предлагалось, и у меня не было пока сомнений по поводу чего-то или желания взбунтоваться. Я даже вот в “Бандитском Петербурге” три дубля нырял в ледяную воду на Черной речке — в декабре, в час ночи. И лед живой, и вода холодная, и спасатели с баграми. Но вот случилось — и я понял: ну как же — сыграл всю роль целиком, а в финале сцену ключевую, можно сказать, трагическую, пройдет за меня каскадер.
— Вы всегда обходитесь без дублера?
— И в “Бакенбардах” сам дрался, и тонул сам — все сам. Но сейчас у меня вот-вот “зачнутся” съемки фильма “Бедный, бедный Павел”, где я буду играть Павла I. И, наверное, на лошадке буду ездить не я. Старейший наш режиссер, талантливейший Мельников Виталий Вячеславович заканчивает трилогию “Империя, XVIII век” (первый — “Царская охота”, второй — “Царевич Алексей”, и третий он много лет вынашивал — “Бедный, бедный Павел” по мотивам пьесы Мережковского), и честь какая — партнером у меня будет граф Пален — Олег Янковский. Я очень рад, что когда он узнал, то одобрил мою кандидатуру.
— Почему же вы отказались скакать на лошади?
— Продюсер мне сказал, что не хочет рисковать, потому что роль настолько серьезная, затраты настолько большие, кино настолько долгожданное, что если вдруг со мной чего-нибудь случится... Но это только желание продюсера, поживем — увидим.
— Но вы-то сами хотите попробовать?
— Конечно! На мотоцикле катался, которого боюсь, как огня. На машине ездил, которую не люблю и не вожу, а в “Брате-2” сам был за рулем. Однако обратите внимание, как я ручки на руле держу — многие даже подражают. И я думаю, может, еще на лошадку залезу, только посмотрю — как она меня встретит, каким глазом на меня поглядит.
— А оружие?
— Ну, настрелялся я досыта. В последней моей картине “Антикиллер” Егора Кончаловского я настрелялся на всю оставшуюся жизнь. Но кино получилось. И если несколько лет назад кинематограф российский упрекали в том, что он очень трудно поднимался с колен, и обвиняли его в излишествах в жанре боевика, то “Антикиллер” — да, боевик, но на более высоком качественном европейском уровне. А потом, меня очень порадовало, что режиссер-постановщик в картине собрал вот уж воистину не звезд — слово “звезда” не люблю — букет мужских цветов: Ульянов, Шакуров, Белявский, Бортник, Балуев, Кузнецов Юра, Сидихин, Гоша Куценко в главной роли, Витя Сухоруков. То есть такой мальчишник, хотя там играют и девочки — все красивенькие, но... Сам процесс мне казался очень увлекательным, с большой любовью к актерам, в хорошей атмосфере, в добре, без какой-то фанаберии и амбиций. И когда я картину увидел, был в восторге. И от самого себя.
— А на себя не страшно было смотреть — помните, вы там себе бровь зашиваете крупным планом?
— Нет, но, когда мне накладывали грим, мне было тошно. Но смотрел с удовольствием. Открою секрет — может, этого не следует делать, — но гибель тех, кого мы называем отрицательными героями, вызывает — о ужас! — сожаление. Удивительно, но так. И я думаю, что картина понравится зрителям. (В “Антикиллере” Сухоруков играет Амбала — уличного отморозка. Вначале он всех убивает, а в конце его самого убивает антикиллер Гоша Куценко. — Авт.)
— Дрались тоже по-честному?
— Конечно, и каскадеры мне показывали приемы борьбы. Был такой случай на съемках: мы начали драку. Он меня бьет, я ему отвечаю. И в конце концов мы настолько разошлись, Егор уже крикнул “стоп!”, а мой партнер мне так по инерции саданул, что я полетел в бочки из-под солярки. У меня вся спина была разодрана, слава богу, кости целы остались.
— Потом вы партнеру ничем не отомстили?
— Ну зачем! Когда остаешься страшно доволен результатом, ни на что не обижаешься.
— А как вы поддерживаете свою физическую форму?
— Это от мамы. Я даже не занимаюсь физкультурой. Вообще. Но всю жизнь я был таким подвижным человеком, любил все танцевальное. И очень редко езжу в лифте: так, пешочком — вот она и физкультура.
— Может, это клаустрофобия — не ездить в лифте?
— Нет, в самолете-то я летаю, в поезде езжу. Я даже шучу: “У меня двухкомнатная квартира: одна комната — в Питере, другая — в поезде”. Но насчет работы, забегая вперед, я сейчас во-о-обще не нужен в Питере и востребован очень в Москве, чему и рад. Даже приходится отбирать — не потому что капризничаю, а по времени. С годами я стал человеком ответственным — и если соглашаюсь, сдерживаю свое слово. И рассчитываю время так, чтобы мне не разорваться — а то плохо обо мне думать будут.
— Значит, есть такие работы, которыми вы недовольны?
— Есть. Ой, да что вспоминать прошлое! Да и кому это интересно и выгодно — узнать о том, что меня не радовало. Но список есть — неудачная работа в фильме “Любовь зла”, я недоволен собой в картине “Пленники удачи”, где две главные роли сыграл покойный Виталий Соломин, земля ему пухом. Жаль, начиналось все интересно, а потом куда-то фильм делся, а я этому почему-то рад. И есть совсем свежая картина... (Называю картину, но он просит на эту тему больше не говорить. — Авт.)
— Хорошо. Вы сказали, что здоровье от мамы, расскажите о ваших родителях.
— Молодыми умерли. Мама совсем молодой — через год мне будет столько, сколько ей в день смерти — от страшной болезни рак. Она не очень верила, если не сказать, что вообще не верила, что я стану актером. Она не помогала мне в моих мечтах, не поддерживала моих устремлений — она даже не давала мне денег на дорогу до Москвы. Почему? Потому что считала, что это не наш мир, что это та территория, куда нам, рабочему люду, вход закрыт. И она мне откровенно тогда кричала, когда я все-таки упрямо устремлялся в Первопрестольную: куда ты лезешь? Зачем? Никому ты там не нужен, там все по блату. На фабрику тебе надо, в поммастера — вот ты устроишься, будешь зарабатывать 130 рублей, тебя будут уважать люди...
— Она работала на фабрике?
— Ткачихой. И папа тоже работал на фабрике, в городе Орехово-Зуеве Московской области. Папа был более покладистым, что ли, более сердечным по отношению ко мне. Он не то чтобы верил, но благословлял: “Хочешь, Витька, пробуй. Только мы тебе не помощники”. И к великому трагическому сожалению, ни мама, ни папа не увидели меня ни на сцене, ни в кино. Слава богу, брат мой младший успел посмотреть “Комедию строгого режима” и “Бакенбарды” — он тоже умер молодым, в 38 лет. Нас было трое детей, я — самый старший. Не знаю, как бы они сегодня смотрели на меня и что бы говорили.
А сестра мной гордится, она меня боготворит, я ее знамя. Ее зовут Галина Ивановна, она тоже одинокая женщина — муж у нее умер три года назад. Но у нее есть сын Ванечка, и я его очень люблю. И я им нельзя сказать всячески помогаю — я ими живу. И, вырывая свободную минутку, я устремляюсь именно к ним. Мне там спокойно, мне там легко, меня там любят, ждут, мне там очень комфортно... Ванечка у нас большой, ему 12 лет. Правда, пока ничем не увлекается — я ему все покупаю: и плейер, и велосипед, и лыжи — все, что нужно для роста не только тела, но и сознания, но не могу понять, что ему интересно.
— А в кино, театр он ходит?
— Ну, когда позову, ходит. Спрашиваю: “Понравилось?” Говорит: “Понравилось”. Или заметит какую-нибудь деталь: “А что это у тебя такие ботинки? А вон у того парня пуговица была расстегнута”. А сестра разбирается в этом. Она посмотрела картину Сережи Бодрова “Сестры” и звонит: “Вить, я посмотрела — хороший фильм, но это же не Сережин, это же фильм Балабанова”. Я говорю: “А с чего ты взяла?” Она: “Я же вижу, как он копирует”. Отвечаю: “Правильно, он же у него учился, подражать гениям — это... неплохо”. Она у меня портниха, классная портниха.
— Вы у нее шьете?
— Нет, ничего не шью, только потому, что она у меня на работе сильно устает.
— Вы сказали про сестру, что она тоже одиночка. Почему же так с вами случилось?
— А вы сестру спросите. Это, наверное, настолько запретная тема... Мы — трое детей — все были одинокими, хотя у всех поначалу складывалась личная жизнь. У всех были мужья-жены, рождались дети. У меня немножечко по-другому — немножечко поскромнее и потому, может, позагадочнее и порочнее, потому что у меня нет такого правильного уклада личной жизни. Но в результате случилось — и я остался один, и брат оказался одиноким, и сестра одна. Это я этакий черт, бес с труднейшим характером, но Галя у меня красивенькая, складненькая, умненькая, с замечательным характером. Но вот никак не получается. Мы на эту тему с ней разговаривали, и Галя сказала: “Может, это рок или наказание за какое-то прошлое поколение нашей крови мы несем”. Но я сказал вам слишком много. Я впервые об этом откровенничаю...
— Но ваш имидж...
— Я понял, Лена, что это за вопрос и куда ты меня гнешь: почему не женатый, почему нет рядом женщин, детей? Может, может быть... Да любите вы эту тему.
— Нет.
— Ну слава богу. Просто мне кажется, если меня как артиста или мои персонажи человечество полюбит или, по крайней мере, примет и захочет узнать обо мне больше, так пусть это человечество знает обо мне хорошее, а плохое само прилипнет.
— И все-таки откуда сложилось — “человек-праздник”?
— Я был очень часто пришибаем или пришиблен лицемерием, обманом, меня бросали. И я стал мнительным, осторожным. У меня очень развита интуиция. Может быть, это свойственно всем Скорпионам. А я просто центровой Скорпион — 10 ноября. Видишь, мы Скорпионы с тобой, ты поймешь. И я отдаю себе отчет, насколько люди по отношению ко мне открыты, искренни... А почему я такой человек-праздник? Мне это помогает, я однажды сделал открытие: такой мой публичный нрав, оказывается, нравится людям — он их будоражит, он им создает хорошее настроение. И меня это устраивает. Хотя, наверное, в ущерб собственной нервной системе.
— Как же вы тогда расслабляетесь?
— Парадоксальный ответ: одиночеством — ухожу, ухожу, ухожу. Прячусь, продышусь. Я, как говорится, и внутренний, и внешний реактор. И еще я, знаешь, какую интересную мысль хотел сказать — приготовил, пока тебя ждал. Забыл! Сейчас вспомню, ты пока еще о чем-нибудь спроси.
— Почему вы в Москве останавливаетесь в гостинице, в “Минске”? Вы так часто в столицу приезжаете, как можно все время жить в гостинице?
— Работа обязывает: мы — бродяги. Мне заказывают лежбище, и хорошо, не я же за него плачу. Может, и будет здесь свой дом, надо только накопить денег, а для того, чтобы накопить, надо их заработать.
— Правда, что в “Брате-2” вы снимались за 500 долларов?
— Только не во втором, а в первом. Да, вспомнил, что хотел еще сказать. Ну, задай мне вопрос про звездную болезнь.
— Звездной болезнью не страдаете?
— И с чем я останусь, когда она пройдет? С одной дурной молвой. Дело в том, что звездность — вещь очень программируемая. И если я не буду понимать, что это вирус одного какого-то мгновения жизни и он пройдет, с чем я останусь? С тишиной, с безмолвием? И никому не буду нужен. И если я, будучи звездой, останусь человеком, я умру, но буду жить в памяти людей: “Ой, был такой хороший человек — Витя Сухоруков”. И никто не скажет: “Ой, ну такой был зараза, весь из себя звезда — ля-ля-ля тополя”.
— Вы так надолго загадываете?
— Почему надолго? В жизни есть столько непредсказуемых вещей и явлений, которые, не спросясь нас, распорядятся нашей судьбой так — ахнуть не успеешь. Я будущего не страшусь, я фантазирую — планирую длинную-длинную историю жизни, а не болезни. Но помимо наших фантазий существует рок, фатализм, власть над нами — мы ее не слышим, не видим, но она есть. Я мистик — это есть.
— Виктор Иванович, а как же я вам покажу то, что получилось, вы же на съемки уезжаете?
— Да не надо. Ты только не обижай меня, я еще пригожусь.
