Новый год — это прежде всего свобода. Конец времени. Стояние на краю. На Новый год все прекращают воевать, чудить, прекращают все, что можно прекратить. Стоя у края времени, ты думаешь, что, может быть, все изменится.
Первое, что думаешь: лишь бы пронесло, второе: дали бы побольше, и третье: было бы не хуже. Но в конце концов, когда бьют куранты, обо всем забываешь, а если и помнишь, то только хорошее.
А из этого хорошего — в основном смешное. У каждого свой праздник, но в тех случаях, о которых мы расскажем, он еще и смешной. Чего и вам желаем.
С Новым годом!
Льюис Майер — основатель одной из самых известных голливудских компаний “Голдвин и Майер” — был родом из Одессы. От своих предков он унаследовал крутой нрав. Проявлялось это всегда неожиданно. Как-то накануне очередного Нового года на его студии заканчивали снимать фильм “Знак Зорро” с участием Дугласа Фербенкса.
Один из ассистентов режиссера заказал для сцены бала в качестве реквизита настоящее шампанское. Об этом узнал скаредный Льюис Майер. Рассвирепел и приказал оштрафовать всю съемочную группу на сто процентов. Сотрудники не знали, как разжалобить тирана.
Наступил праздник Нового года. Льюис Майер подъехал к своей киностудии и обомлел. На месте обычного входа была построена триумфальная арка из папье-маше. У входа караулили полуголые негры с опахалами и крутился режиссер провинившейся киногруппы в маске русского Деда Мороза. Майер вступил под арку. Ему поднесли бокал шампанского. Осушив его до дна, всесильный тиран произнес: “Снимаю с вас 50 процентов штрафа!” и пошел к павильону.
У дверей павильона была воздвигнута вторая триумфальная арка. Майеру поднесли второй бокал шампанского. Осушив его, всесильный продюсер воскликнул: “Снимаю с вас еще 50 процентов штрафа”. Вошел в павильон. Там стояла вся провинившаяся киногруппа, а за их спинами высилась третья триумфальная арка. Майер аж крякнул от восхищения. Ему поднесли третий бокал шампанского. Осушив его до дна, он окинул взором притихшую киногруппу и сказал: “Вижу, как вы мне льстите. Любовь ваша ко мне — безгранична, ее ничто не разрушит. Отменяю два своих предыдущих указа”.
Вот такой был Дед Мороз по-голливудски.
Фаина Раневская пришла на Новый год к Сергею Эйзенштейну. Глядя на праздничный стол, накрытый столь богато и вкусно, что было трудно решить, какое блюдо попробовать первым, сказала: “За лесом не вижу деревьев”...
Владимира Войновича пригласили отметить Новый год в одну литературную компанию. Посадили с одним известным поэтом, который был уже пьян. От него за версту несло. Войнович, который долго его не видел, обрадовался. Бросился расспрашивать.
Поэт кивал головой или отворачивался. Войнович, подумав, что он с ним разговаривать не может, говорит: “После ужина поговорим”.
— Поговорим, — отвечает поэт, — если я дышать не буду.
...Прошло три часа. Фаина Раневская все сидела и ела. Хозяйка стола, к которой Эйзенштейн относился очень нежно, решила добиться от известной актрисы комплимента и сказала:
— Фаиночка, дорогая, вы с таким аппетитом едите, видно, вам все нравится.
— Ошибаетесь, милая, — пророкотала Раневская. — Сколько ни ем, а аппетита все нет. Вот я и жду, когда он придет.
Знаменитый бандит Аль Капоне как-то приехал на Новый год к одному старому гангстеру, которого считал своим кумиром. Тот был уже дряхлым 90-летним стариком. Аль Капоне преподнес ему в качестве подарка прекрасный дуэльный пистолет, инкрустированный серебром и драгоценными камнями. Через неделю он специально еще раз приехал в дом к старому гангстеру. Старик держался молодцом.
— Ну как? — спросил Капоне. — Что вы скажете о пистолете, уважаемый дон?
Аль Капоне полагал, что его кумир уже успел опробовать оружие на своих жертвах.
Однажды на праздновании Нового года в Кремле маршал Ворошилов, чтобы потрафить Хозяину, начал рассказывать анекдот об опальном Троцком. Анекдот имел успех. Сталин похвалил Ворошилова, но спросил, почему Ворошилов рассказал анекдот именно про Троцкого. Почему не про Берию или не про него — Сталина? Может быть, Климент боится своих лучших друзей: Иосифа и Лаврентия? Климент Ефремович не растерялся и ответил:
— Про тебя я тоже рассказываю анекдоты, Иосиф. Только от них никто никогда не смеется. Не знаю, почему так получается, что самые смешные анекдоты рассказываются про тех, кто считается врагом. А про друзей — все больше скучные.
На том же вечере, уже порядком подвыпив, Сталин спрашивает у всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина:
— Скажи, Миша, как ты думаешь, чем отличается Берия от Ежова?
Михаил Иванович поежился и решил на всякий случай ответить:
— Ничем. И тот и другой убежденные марксисты и верные сталинцы.
— Правильный ответ, — похвалил его Сталин. — Давай я тебе за это компотику налью.
Взял маленький половник, стал разливать ближнему кругу собравшихся. Налил Берии, Ежову. Дошла очередь до всесоюзного старосты. И тут Сталин говорит:
— А все-таки, Михаил Иванович, ты ошибся. Есть между ними разница.
— Какая? — с интересом спрашивает Калинин.
— Один из них готов облизать мой половник, а вот другой — может даже и проглотить.
Илья Эренбург рассказывал, как, однажды послушав Константина Федина, произнесшего за праздничным новогодним столом первую здравицу за Сталина, сказал ему:
— Если ты полагаешь, что это была речь, знай — это было пение. Если ты полагаешь, что это было пение, знай — оно было очень фальшивым.
Однажды Михаил Светлов зашел на Новый год в гости к поэту Семену Кирсанову. Тот был в обществе двух женщин-баскетболисток. Высоченные юные комсомолки были польщены вниманием невысокого, но знаменитого поэта. Увидев Светлова, хозяин дома обрадовался:
— Миша, как ты вовремя! Я не знал, что мне делать со всем этим неожиданно свалившимся на голову богатством. Оставайся с нами. Будешь четвертым. А я сбегаю еще за водкой.
И он убежал в магазин. Когда вернулся, то обнаружил квартиру пустой. На праздничном столе лежала записка: “Семен! Ты — поэт высочайшего уровня. Знай, что я пожертвовал общением с тобой ради общения с особами еще более высокими, чем ты!”
Сергей Эйзенштейн любил рассказывать, как в детстве, живя в Риге, любил бегать на проповеди в лютеранскую церковь, где выступал один очень остроумный пастор. В узком кругу этот пастор хвастался тем, что может прочитать проповедь на любую тему, и экспромтом.
Кто-то ему возразил, что это невозможно. Пастор ответил, что возможно. Однажды на Рождество он обратился к пастве с предложением сказать ему, на какую тему от него хотели бы услышать рождественские нравоучения. Один озорник прислал ему записку, в которой был нарисован огромный член.
Пастор развернул записку. Прочел. Побледнел. Откашлялся и начал проповедь с таких слов: “Очень благочестивая тема. Прежде чем рассказать вам о ней, я приведу строчки из Евангелия: “Лучше для тебя было бы потерять один из членов своих, чем ввергнуться в геенну огненную”.
Однажды Хрущев на предпраздничном новогоднем застолье в Кремле, куда приглашали и деятелей культуры, спросил Константина Симонова, который только что развелся с очередной женой, кого он любит больше всех на свете. Симонов, подумав, ответил: “Дорогой Никита Сергеевич, я не могу вам на это ответить, потому что вы можете решить, что я никого не люблю. Но это не так. Партию я люблю сильнее”.
Геннадий Шпаликов любил выпить. Друзья знали за ним эту слабость. И старались не приглашать туда, где точно будет водка. Только на Новый год делали исключения. Однажды на веселом новогоднем празднике всем налили рюмки, выпили. Шпаликов не выпил.
— Почему ты не пьешь? — спросили его. — Завязал?
— Нет. Просто стараюсь испытать это искушение подольше.
Знаменитый французский писатель Андре Жид вернулся из поездки по Советскому Союзу. Его стали зазывать к себе различные левацкие организации, чтобы он прочел у них лекцию. В конце писателя обязательно спрашивали, что его больше всего поразило в России. Будущий Нобелевский лауреат неизменно признавался:
— Больше всего меня поразила новогодняя елка в Кремле. И особенно товарищ Сталин.
— А что он сделал? Нарядился в костюм Деда Мороза?
— Нет. Делал он то же, что и всегда. Но это-то больше всего и запоминалось. Нагонял на всех страху.
...Кстати, когда в приватной беседе писатель рассказывал о кремлевской новогодней елке более подробно, то добавлял: “Видел я новогоднее представление о Снегурочке и Деде Морозе. На русском языке. Просидел три часа, ничего не понял, кроме боя курантов и фейерверка”.
У гениального писателя Юрия Олеши, гениального критика Виктора Шкловского и, кажется, гениального филолога Юрия Тынянова жены были сестрами. Однажды они решили отметить Новый год семейным кланом. Собрались все вместе. Начали поднимать тосты. Вдруг Юрий Олеша говорит:
— Мы все люди здесь весьма порядочные. Нам стыдиться нечего. А раз так, то мы и с матерком можем. И даже с похабщинкой. Как говорила Анна Ахматова, только проститутки корчат из себя порядочных женщин. Мы до них опускаться не будем. Посему предлагаю тостик...
И он произнес — весьма соленый. Потом еще один. Еще смачнее. Потом еще — совсем похабный. Тут его жена (послужившая прообразом легендарной Суок в “Трех толстяках”) говорит:
— Юрочка, потише! Не настолько мы уж и порядочные.
Был такой знаменитый ансамбль песни и пляски при НКВД. Курировал его Берия. Работали там Юрий Любимов, Николай Эрдман, Сергей Юткевич и многие другие корифеи. Юрий Любимов рассказывал, как однажды этот ансамбль пригласили выступить на новогоднем празднике в Иванове. Ансамбль приехал. В зале оказались одни женщины. После официального выступления они стали приставать к Николаю Эрдману с просьбой что-нибудь исполнить. Может быть, его знаменитые комические двустишия, за которые его один раз в Сибирь уже ссылали. Эрдман отнекивался. Говорил, что актуальных частушек больше не сочиняет. Тогда его попросили исполнить что-нибудь неактуальное.
— Я сочиню про амазонок, — сказал Эрдман. — Тем более что среди вас я чувствую себя как среди них. Если помните, по легенде Геракл справился с пятьюдесятью амазонками. А они, как известно, были девственницы. Я при всем том, что разделяю теорию прогресса, Гераклом себя не считаю, но вовсе не потому, что чувствую себя таким уж слабым. Просто изменилась социально-политическая формация, изменились люди. — И закончил двустишием:
И здесь, как Геракл, я мог бы их взять.Да только не знаю, где мне их сыскать?
В зале повисла напряженная тишина.
Эрдман понял, что сморозил лишнее, и сказал: “Хорошее двустишие получилось. Только не мешало бы его подсократить”.
Однажды на Новый год я стал свидетелем грустной, но поучительной истории. Маленький мальчик лет шести проглотил монету достоинством в пять рублей. Тут же поднялся крик, родители страшно перепугались, кто-то пытался влить ему в рот стакан марганцовки, кто-то предлагал звонить в “скорую”. А одна пожилая женщина, вдова писателя Бернштейна, много на своем веку повидавшая, неожиданно сказала:
— Надо позвать Починка. (Починок в то время был министром по налогам и сборам.)
— Почему Починка? — опешила мать мальчика.
— Ну как же, — ответила пожилая дама. — Он придет, обложит пятерку подоходным налогом — это 20%. Потом наложит НДС, потом добавит налог с продаж, потом еще что-нибудь, глядишь, у вас от пяти рублей останется 10 копеек, а они сами выйдут.
Как ни драматична была ситуация, все рассмеялись. А пять рублей и вправду сами вышли.
Никита Богословский рассказывал, как однажды на Новый год пригласил композитора Дунаевского отметить это событие в ресторане. Дело было в Питере. Гулянка прошла отлично в ресторане “Астория”. На следующее утро Богословский ни свет ни заря звонит Дунаевскому в номер и кричит в трубку:
— Исаак, дружочек, какая славная была компания! Как все себя вели! Но лучше всех официант!
— А что он сделал? — спрашивает Дунаевский.
— Ну как же, он сделал то, чего не сделал бы и Брут! (Брут, как известно, был римский патриций, предал Цезаря и заколол его кинжалом.)
— Я не в состоянии понять после вчерашнего, что значит превзошел Брута?
— Он записывал все, что мы говорили.
— И что?
— Как что? Он агент НКВД. Брут бы до этого не опустился.
Николай Эрдман отмечал Новый год в большой компании. Пришло много старых знакомых. В том числе человек, о ко тором Эрдман слышал, что его расстреляли.
Оказывается, расстрел заменили ссылкой. Увидев его, Эрдман не смог сдержать возгласа радости. Но чтобы не напоминать человеку об ужасах, воскликнул:
— А я вас и не узнал!
Человек был лысый. Он спросил: “Что, очень изменился?”
— Да нет, просто выросли на целую голову, — неожиданно ответил Эрдман.
Накануне очередного Нового года, перед покорением целины, Никита Сергеевич Хрущев решил узнать, сколько человек в ЦК поддерживают его идею засадить Север кукурузой. Просит тогдашнего начальника КГБ Шелепина подготовить ему маленькую справочку, какое число лояльных к нему членов ЦК, а какое — нелояльных. Так сказать, подвести итог, чтобы знать.
Шелепин задачу выполнил. Приходит, докладывает:
— 92 процента членов — лояльны. А остальные восемь — нет. Придется с ними повозиться. Это человек двадцать.
— Зачем? — спрашивает Хрущев. — Лучше сказать остальным 92, что они должны изменить свою точку зрения. Это будет гораздо легче, чем спорить с теми восемью.
