Конечно, можно проехать еще одну остановку и выйти прямо у входа в Дом кино, но я выхожу у дома, в котором вырос.
Нет, меня не мучает острое чувство ностальгии, и я не “ищу детство”, просто мне приятно идти через этот чахлый сквер, мимо памятника Ленину, у которого нынче бесстрашно собаки поднимают лапы, а когда-то их хозяева за это вполне могли попасть в список неблагонадежных.
Сквер такой же, как много лет назад. Правда, теперь я не встречаю здесь знакомых. То ли перестал их узнавать, то ли разбросала их жизнь по разным городам и весям.
Ничего здесь практически не изменилось. Только на площадке под моим бывшим балконом настроили гаражей.
А раньше здесь танцевали по вечерам, а днем играли в домино.
И приходил сюда крепенький мужичок, дядя Костя, живший в соседнем доме по Кондратьевскому переулку.
Была война, поэтому стучали костяшками или больные, освобожденные от армии, или мужики в возрасте, работавшие в депо на станции Москва-Белорусская, которые заступали на работу в вечернюю смену.
Играли на интерес, ставили на кон мятые рубли и трешки.
Мы любили дядю Костю. Он был веселым и добрым.
Летом приходил во двор в одной шелковой синей маечке. Тогда в нашем городе прижилась такая мода. И мы с трепетом разглядывали наколки на его руках, спине и груди.
Ну, конечно, он был моряком. Наверняка боцманом на большом корабле, обошедшем полсвета.
Мы сами это придумали и свято верили в его морское прошлое.
К нам во двор приходили с Тишинского рынка огольцы, так назывались приблатненные пацаны.
Они носили кепки-малокозырочки, смятые гармошкой прохоря — так именовались сапоги — и обязательно морские тельняшки.
Они хвастались перед нами своими воровскими подвигами, показывали перья — финки с наборными из плексигласа ручками.
Огольцы приходили играть с нами в пристенок и расшибалку и, конечно, выигрывали у нас мелочь, которую мы собирали на кино или петушков на палочке, которыми торговали бойкие бабки рядом с рынком.
Однажды, в самый разгар игры, появился дядя Костя.
Он только взглянул на огольцов, и те, забыв про свои финари, исчезли, словно растаяли.
У нас он отобрал битки, сработанные из старинных монет, забросил их и сказал:
— Увижу, что играете на деньги, — уши оборву. Сначала научитесь зарабатывать, потом начинайте шпилить. А пока вы у мамок по карманам двугривенные воруете, об игре забудьте.
Много позже я часто читал, как воры собирают пацанов, рассказывают им истории о шикарной блатной жизни, учат пить, играть, запутывают и посылают на дело.
В нашем доме и в соседних переулках жило много блатных. Но никто из них ничему плохому нас не учил.
Видимо, не только мы, мальчишки, любили моряков: я сам видел, как у дощатой пивной в Кондратьевском Сашка Косой, главарь местных карманников, почтительно кланялся дяде Косте, да и другие лихие люди с Тишинки с большим уважением относились к нему.
В конце ноября 1946 года я возвращался из школы по Большому Кондратьевскому: мне нравилось ходить именно здесь, так как в переулке серьезные пацаны играли с лохами в три листика.
— И только на туза! И только на туза! Как туз, так и денег картуз! — кричал банкомет, зазывая желающих попытать счастья.
Но на этот раз никто не приглашал на игру, да и вообще переулок был пуст, только в самом конце у нашего двора собралась огромная толпа.
Я нырнул под арку соседнего дома и, протиснувшись в щель между двумя сараями, проник во двор.
У дома, где жил дядя Костя, стояли фургон “скорой помощи”, милицейский мотоцикл и эмка.
Суетились милиционеры в синих шинелях и таинственные люди в штатском.
Тут-то я и узнал, что дядю Костю убили.
А вот за что? Я пытался разузнать у мужиков из нашего двора, но они отвечали удивительно однообразно:
— Подрастешь — узнаешь.
Некоторую ясность внес мой дружок Витька Яшин из дома, где жил покойный. Он таинственно поведал мне, что дядю Костю убили за клад, который он прятал.
Конечно. Все ясно. Моряк нашел на дальнем острове сокровища и закопал их, естественно, рядом с домом. Об этом прознали неведомые люди, а возможно, и хозяева клада, и убили старого боцмана.
Немедленно было принято решение искать клад. Под этим делом, говоря языком Тишинки, подписались я и два моих другана.
Мы экипировались, как следует искателям клада. У каждого пацана в те годы был трофейный немецкий фонарь, лопаты мы сперли в кочегарке нашего дома и, как стемнело, рванули в экспедицию.
Копать решили рядом с домом. По ноябрьскому времени земля была мерзлой и поддавалась с трудом.
Первую яму мы копали допоздна, в кровь сбив ладони. Но это нас не остановило.
Дома наврали, что ладони сбили на турнике и брусьях, и, надев перчатки, пошли рыть вторую яму.
За этим занятием нас и застал дворник Миша, по кличке Четвертинка.
Он погнал нас, норовя достать метлой. Слава Богу, что было темно, и лиц наших он не разглядел.
После позорного бегства идея кладоискательства отмерла сама собой.
Что же случилось с дядей Костей, я узнал много позже.
В 1958 году в МУРе меня познакомили с замечательным человеком, майором Алексеем Ивановичем Ефимовым. Он был живой историей московского уголовного сыска. В 1920 году Леше Ефимову было всего пятнадцать лет, когда он стал младшим агентом угрозыска.
В те годы так именовались оперативные уполномоченные. За раскрытие убийства учительницы Прониной в Мелекессе, куда по личному указанию Сталина была направлена бригада из МУРа, он получил орден “Знак Почета”. В тридцатые годы стать орденоносцем было высокой честью.
В 1941-м он ушел на фронт. Сражался как надо. Пришел домой с орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени. Просто так эти награды не давали.
Алексей Иванович был живой энциклопедией московского преступного мира. Он знал массу интересных историй.
В одних он принимал участие сам, другие знал от своих коллег.
Как-то в разговоре он сказал, что сразу после войны Тишинский рынок был его территорией.
Я немедленно вспомнил дядю Костю.
— Помню, — Алексей Иванович рассмеялся, — конечно, помню, только никогда моряком он не был. А плавал только в порт Ванино, по этапу...
Дядя Костя, Константин Дерябин, по кличке Тихий, был авторитетным вором, естественно, в законе. Он держал общак всех уголовников, промышлявших на Тишинке.
И замочили его за этот общак.
Так уж случилось, что молодость моя проходила не среди студентов консерватории, а в самом криминальном центровом замесе.
Я уже достаточно хорошо знал блатные примочки. И что такое общак, и кому доверяют воровские кассы взаимопомощи. Кроме того, мне было известно, что вора, посягнувшего на общак, найдут и замочат, если даже он скроется в логове белых медведей на Северном полюсе.
Сыскная работа у блатных поставлена не хуже, а может быть, и лучше милицейской.
— Алексей Иванович, — засомневался я, — кто же мог поднять руку на содержателя общака?
— А кто главный враг воров? Кто из уголовников не живет по их законам и режет их на зонах?
— Бандиты.
— Правильно. Замочили Тихого бандиты. Замочили и взяли воровскую кассу.
— Так просто?
— Нет, история была непростая.
То, что произошло, было весьма типично для послевоенной Москвы. Три молодых человека — все закончили школу в мае 44-го года — были отправлены в училище, где готовили младших лейтенантов.
Три месяца. Одна звездочка на погоны — и фронт.
Им повезло, они не испытали горечь отступления и тяжесть затяжных оборонительных боев.
Они наступали. Сражались храбро. Получали ордена и медали и пришли в освобожденную Европу.
Все трое оказались в Австрии. Даже истерзанная войной, Вена показалась им совершенно другим, красивым и сказочным миром.
Кабаки, женщины, машины и красивые тряпки — все было в этом мире, и он разительно отличался от аскетической московской жизни.
Летом 46-го года их уволили. Они приехали в Москву с мотоциклами и чемоданами, полными шмоток. Да и деньги у них были.
Троица познакомилась в одном из коммерческих ресторанов. Замечательные послевоенные московские компании. Красивые, заждавшиеся кавалеров девушки, манящий полумрак “Коктейль-Холла” и горящие люстры коммерческих кабаков...
Они могли поступить в институт: фронтовиков принимали на самых льготных условиях. Могли пойти работать.
Но на фронте они привыкли к опасности и особому офицерскому положению. А тут еще поверженная Европа вспоминалась со своими соблазнами. Какая уж учеба и тем более работа на заводе.
За год фронтовой жизни они научились распоряжаться чужими жизнями и не очень опасаться за свою.
Так в Москве появилась новая дерзкая банда.
Есть такой фильм “Улица полна неожиданностей”, выпущенный на экран в 1958 году. Один из основных сюжетных ходов — ограбление кассира.
По сценарию фильма кассир идет в банк, где получает чемодан денег и с ними топает на работу.
Теперь, когда деньги возят на броневиках с охраной, кадры из фильма смотрятся как ненаучная фантастика.
Но я ответственно говорю, что именно так в те далекие времена получали и носили деньги. Иногда кассира сопровождал веселый сослуживец, ушедший на это ответственное задание с тайной мыслью уцепить пивка по дороге.
Первым делом троих лейтенантов было ограбление кассирши завода “Электроприбор” на Новослободской.
Чтобы сократить дорогу, она ходила проходными дворами.
Вот там-то ее и стукнули по голове и забрали чемодан. Взяли весьма приличную сумму. Взяли и начали тратить.
Как рассказал мне Ефимов, дядя Костя только к нам во двор приходил в парусиновых штанах и маечке — в свет-то он выходил совершенно иначе.
Дядя Костя любил гулявую московскую жизнь. Зимним вечером, надев обшитые кожей валенки и старенькую телогреечку, он выходил из дома.
Трамвай довозил его до цирка, проходными дворами он добирался до Колпачного переулка. Там нырял в подъезд маленького двухэтажного дома и своим ключом открывал входную дверь.
В квартире из двух комнат жила некая старушка. У нее дядя Костя снимал комнату. Он не жил в ней — она была его гардеробной.
Здесь Костя Тихий переодевался. Он надевал дорогой костюм, ботинки по погоде, пальто или плащ по сезону.
Исчезал веселый старичок в ватнике. Из подъезда выходил барин, подлинный нэпман.
Любил дядя Костя посидеть с дамой в коммерческом ресторане, по летнему времени солидно пройтись по аллеям сада “Эрмитаж”, послушать оркестр Леонида Утесова, отдохнуть на открытой веранде на втором этаже ресторана.
Его знали в деловых кругах: он безошибочно оценивал ювелирку, разбирался в драгоценных камнях, поэтому и получил в мире деловых другую кличку — Каменщик.
К нему московские деловые относились с уважением. В этом мире ценили наличие денег и уверенности.
Слабостью его были женщины, и он тоже пользовался у них успехом. Он был весьма недурен, прекрасно одет, богат и щедр.
Своим любовницам он дарил украшения, благо в общаке их было достаточно.
Путь дяди Кости и молодых разбойников пересекся совершенно случайно. Одна из дам “солидного человека” закрутила роман с молодым парнем. Они часто бывали в ресторанах, крутились в веселых московских компаниях.
Однажды дама рассказала своему любовнику о человеке по кличке Каменщик, видимо, солидном ювелире. Поведала своему другу, что мужик этот с большой копейкой.
Три новоиспеченных бандита после удачного дела с кассиршей не решались больше посягать на госсобственность и искали по Москве зажиточных спекулянтов.
Дядя Костя как нельзя лучше подходил им по всем параметрам.
В очередной раз, когда дама встретилась со своим солидным поклонником, лейтенанты “пропасли” его до Колпачного переулка.
Все срослось: адрес они установили. Теперь надо было действовать.
Они совсем было собрались уходить, как из подъезда вышел некто в телогрейке и валенках, только кепочка серого букле была та же.
Лейтенанты решили проводить переодетого делового и довели его до Кондратьевского переулка.
В армии им крепко-накрепко вдолбили, что начинать атаку можно только после тщательной разведки обороны противника.
Они выяснили, что в Колпачном деловой по кличке Каменщик не живет — там держит свои вещи.
Значит, лабазы его каменные находятся в Кондратьевском.
Никто не знает, как они добыли общак.
Видимо, дядя Костя пригрозил супостатам и рассказал, на что они посягнули.
Но воровские правила мало волновали бандитов. Они все взяли и кончили дядю Костю.
Через несколько дней в Зоологическом переулке собрался сходняк воров, державших Тишинский рынок.
Утрата общака была серьезной ситуацией. В криминальную “кассу взаимопомощи” каждый вор приносил часть украденного.
Кто нес деньгами, кто ценностями, кто мануфактурой. Из этих средств поддерживались родственники воров, находящихся на зоне, отчислялись суммы на похороны, на адвокатов, а главное — на “грев” тех, кто сидел в Бутырке или Таганке.
Дядя Костя, хотя и был держателем воровской казны, сам распоряжаться ею не мог.
Решения о пособиях принимались на сходке “общаковской братвы”, своего рода правления этого своеобразного банка.
Эти же люди устанавливали, кто из блатных крысятничает — утаивает свои доходы.
Таких вызывали на правило, и часто приговор был однозначен: смерть.
Лихие деньги хранились в Большом Кондратьевском переулке, поэтому и разборка была предельно строгая.
Сходняк поручил общаковой братве найти убийц и вернуть деньги и ценности.
Это мы не ведали о двойной жизни дяди Кости, а его коллеги по нелегкому воровскому “труду” знали о нем все. Его развлечения были его личным делом — воровских законов Костя Тихий не нарушал. С ментами дел не имел, был не женат и вел, как бы сказали в свое время, антиобщественный образ жизни.
А то, что он шикарно одевался, гулял в кабаках и шалил с дамами, вполне соответствовало воровской морали.
Решено было искать через баб. Надо сказать, что официанты в ресторанах знают о своих постоянных клиентах очень многое.
Они-то и вывели блатняков из общаковской братвы на дам дяди Кости.
С ними была проведена определенная работа, и одна из них призналась, что рассказала о богатом поклоннике своему молодому кавалеру.
Даме пообещали неприкосновенность и приказали вызвать приятеля.
Проследили, как он вошел в квартиру подруги, и стали ждать. Бывший лейтенант уходил под утро. На площадке на него набросились трое.
Но парень на фронте видел и не такое: он разбросал воров и выдернул пистолет. Действовал он по самому привычному принципу: хорошо стреляет тот, кто стреляет первым.
Одного из нападавших он убил, второго ранил, а третий все-таки успел полоснуть его ножом и скрылся.
Жильцы вызвали милицию. Дом находился в одном квартале от 64-го отделения, поэтому опера прибыли стремительно.
На лестничной клетке они обнаружили труп и двух раненых: одного — из пистолета, второго — ножом.
Раненый вор честно поведал оперу МУРа, который взял дело в свою разработку, что они фраера не штопорили, а хотели отвезти его на правеж из-за пропавшего общака.
Пока раненый лейтенант лежал в больнице, в доме его произвели обыск и обнаружили драгоценности и деньги.
К нему в больнице приставили хорошенькую медсестру-агента. Та весьма кокетливо и многозначительно ухаживала за больным, и у них начался легкий флирт.
Однажды раненый попросил ее позвонить по телефону, дал номер и попросил передать, что он в больнице.
Интуиция не подвела сыщиков: у раненого были сообщники.
Оперативная группа выехала по установленному адресу и арестовала еще одного бывшего лейтенанта.
При обыске у него нашли оружие, ценности, деньги. Но лейтенант спокойно сказал, что деньги у него — от продажи машины, вывезенной из Австрии, а ценности он тоже добыл в качестве трофея в далекой Вене.
Лейтенант жил в Сокольниках, в собственном доме, доставшемся от родителей. Опера начали искать улики в сарае и даже в деревянном туалете во дворе.
И нашли фибровый чемодан, на котором была прикреплена бирка завода “Электроприбор”.
Кассирша безошибочно опознала свой чемодан среди других.
Лейтенант все взял на себя. Ему грозила высшая мера, так как экспертиза установила, что дядя Костя был убит из его оружия. И это лейтенант взял на себя.
И пошел по делу об убийстве и нападении на кассиршу один.
Второй был привлечен за превышение пределов необходимой обороны, повлекшее за собой убийство.
Но он был фронтовик, орденоносец, а потерпевшие имели богатое криминальное прошлое, так что большой срок ему не грозил.
А третьего они не сдали, как ни давили на них опера.
Наверно, если бы дядя Костя не приходил в наш двор играть в домино, я так и не узнал бы эту историю. И не стал бы докапываться до всей правды о воровских общаках.
В 1979 году в Кисловодске прошел всесоюзный сходняк. На него прибыли самые авторитетные воры со всего Союза.
На этой представительной конференции главным стоял вопрос об изменении некоторых положений воровского закона. По новым правилам авторитетные воры-законники имели право поддерживать экономические отношения с делягами-цеховиками.
Впервые за всю историю уголовного сообщества страны крутые цеховики присутствовали на столь представительном собрании воров.
По договоренности цеховики отчисляли 10 процентов от прибыли в общак, а за это получали воровскую защиту.
Теперь ни один уголовник не мог посягнуть на жизнь и имущество деляг, заключивших эту историческую конвенцию.
Правда, бандитов это не касалось. Но тогда в стране их было немного.
Общаки начали расти и достигали сумм свыше миллиона рублей. Хранить такие деньги в одном месте было опасно и нецелесообразно. Поэтому воры начали находить вполне респектабельных граждан, у которых могли хранить свои деньги. Преимущество отдавалось тем, кто имел легальные большие доходы. В основном певцам и музыкантам. Естественно, эстрадным.
Деньги клались в сберкассу на предъявителя. Книжка хранилась у весьма популярного в стране человека, а талон — у подлинного держателя общака, который на воровском жаргоне “сидел в яме”, то есть практически никто не знал, кто он такой.
Грузинские блатняки держали свои деньги у одного из самых высокопоставленных чиновников в Москве. При Андропове против него было возбуждено уголовное дело за взятки. Сотрудники КГБ, проводившие у него обыск, были поражены обилием антикварных раритетов, находившихся в многолетнем розыске.
Богатство воровского сообщества постоянно росло. При таких средствах так называемый зонный общак, пополнявшийся в основном за счет карточной игры, стал просто не нужен.
С воли вполне могли передать “грев” в любом количестве.
А сегодня воры в законе контролируют некоторые банки, и общаковая братва заседает в правлениях.
Я иду через свой старый двор, выхожу в Большой Кондратьевский переулок.
Здесь, на месте деревянных домов, стоят кирпичные здания, однообразные и серые, как казарма.
Нет флигелька, в котором жил таинственный человек дядя Костя, — да много чего нет.
Но место, где мы копали ямы, разыскивая клад, сохранилось.
Я иду и вижу, что под лучами солнца что-то тускло блеснуло. Наклоняюсь — поднимаю с земли чуть позеленевший пятак сорокового года.
Он лежит на орле. А значит, по нашим старым приметам, должен принести мне фарт.
Я беру его, протираю, кладу в карман. Кто его знает: а вдруг принесет?
