Рассказ о том, как на практике были доказаны преимущества отечественного автопрома.
Правда, было это относительно давно...
Я жил в Браззавиле уже полгода и стал завсегдатаем бара «Пам-Пам», расположенного на узенькой центральной «авеню» Маршала Фоша, чьи аркады придавали ей комическое сходство с парижской улицей Риволи. В баре ежедневно собирались на предобеденный аперитив тогда еще многочисленные в Браззавиле французы-старожилы, которые с покровительственной благожелательностью приняли в свою компанию экзотического новичка – советского журналиста. Разумеется, не без пользы для себя – мое присутствие давало им вполне уместный повод делиться своими воспоминаниями, которыми они друг другу уже давно надоели.
Перебивая и поправляя очередного рассказчика, они говорили о местных обычаях, о колониальных временах, о конголезской кухне, о своих приключениях, забавных или страшных случаях, о красотах страны, но упоминание о Пуэнт-Нуаре, экономической столице Конго, было лейтмотивом их рассказов.
– Наш Браззавиль симпатичный городок, ничего не скажешь, – говорили они, – но Пуэнт-Нуар – это нечто особенное. Там пахнет Францией, там такой вид на Атлантику, там такие пейзажи, там и конголезцы совсем другие. Вот где надо обязательно побывать!
– Обязательно съезжу, – отвечал я. – Вот выберу какой-нибудь уик-энд и поеду. Подумаешь, шестьсот километров. Это меньше, чем от Москвы до Ленинграда.
Мои слова обычно вызывали бурю возражений.
Вы что, собираетесь туда ехать на машине?! Вы с ума сошли, мой юный друг, – только на поезде, только на поезде! Там ведь нет никаких шоссе, просто латеритовая тропа, которая проходит по безлюдным местам, горы, джунгли. Даже не думайте ехать в Пуэнт-Нуар на машине – это верная гибель!
Правда, при этом мои доброжелатели избегали упоминания о том, что путешествие на поезде могло занять от двух дней до недели, в зависимости от состояния пути, локомотивов, а также от времени, которое требовалось на разгрузку товарных вагонов на той или иной станции.
ХРАБРОСТЬ НЕВЕЖЕСТВА
Я прислушивался к ветеранам Африки с большой долей скепсиса. Во-первых, тогда я был твердо убежден, что советским людям «нет преград ни в море, ни на суше». А во-вторых – и это было, пожалуй, самым главным моим аргументом в мысленном споре с моими собеседниками, – в отличие от них я был достаточно знаком с российским бездорожьем, чтобы всерьез верить в ужасы автомобильного путешествия к берегу океана.
Заканчивался большой сухой сезон. Впереди был сентябрь и малый сезон дождей с его редкими «манговыми» дождичками, и надо было торопиться, чтобы съездить в Пуэнт-Нуар до начала большого сезона дождей с его стенообразными и продолжительными ливнями, размывавшими все на земле. Поэтому ранним утром в самом начале сентября я запасся несколькими сэндвичами, термосом с крепким кофе и несколькими бутылками минеральной воды, сел в свою «Волгу» с оленем на капоте и поехал на запад. Правда, на всякий случай я прихватил с собой готовый к употреблению шприц с универсальной сывороткой против змеиного яда и антисептические таблетки для желудка. Это было единственной мерой предосторожности, которую я предпринял, не очень, впрочем, веря, что мне придется воспользоваться ею на практике.
Я благополучно выехал из города, проехал мимо живописной россыпи зданий, в которых помещался региональный штаб Всемирной организации здравоохранения, и покатил по давно знакомой асфальтовой дороге, которая через восемьдесят километров заканчивалась в местечке Кинкала. В Браззавиле Кинкала была известна ресторанчиком с незатейливым названием «У Паскаля», в котором подавали вкуснейших кур на вертеле. Ресторанчиком владел некий Паскуале, бывший рядовой итальянской армии, которого французы бог знает при каких обстоятельствах интернировали в 1942 году. С тех пор Паскуале обзавелся женой из местных, осел в Кинкале и, судя по его признаниям, был вполне доволен жизнью.
На этот раз я только притормозил у ресторанчика, чтобы поприветствовать Паскаля и сообщить ему, что еду в Пуэнт-Нуар. В ответ Паскаль философски пожал плечами и пожелал мне доброго пути, воздержавшись от комментариев. Через несколько минут моя «Волга» уже прыгала между двумя стенами так называемой слоновой травы по узкой засохшей колее, поднимая за собой плотные клубы красноватой пыли. В изогнутых стеблях слоновой травы застыл ровный ветер, который не успевал сносить пыль в сторону.
Дорога была монотонной: встречных машин почти не было, редкие селения, встречавшиеся на пути, были похожи друг на друга, включая неизменно восторженную реакцию местных жителей на развлечение, которое представляло для них появление автомобиля с белым человеком за рулем. Единственное разнообразие в путешествие вносили неожиданно частые пересечения с пустынной железной дорогой и дикие козлята-кабри, выбегавшие из зарослей на лесистых участках дороги.
Я ехал, все больше укрепляясь во мнении, что мои друзья-французы, пугавшие меня всякими страхами, просто неженки, не ведавшие настоящих испытаний. Триста километров, отделявших Кинкалу от города Долизи (ныне Лубома), я проехал довольно быстро. Во всяком случае в Долизи я приехал задолго до наступления темноты, а в этих местах, расположенных всего лишь в семистах километрах к югу от экватора, ночь практически без всяких переходов наступает часам к шести вечера. Впрочем, сколько бы я ни посмеивался над моими друзьями из «Пам-Пама», элементарное благоразумие подсказывало мне, что продолжать путь ночью через лежащий впереди и растянувшийся на добрую сотню километров гористый и лесистый массив Майомбе было бы по меньшей мере глупо, и я решил заночевать в Долизи.
НАД ПРОПАСТЬЮ В ТРАВЕ
Тут-то и появились первые признаки той неоспоримой, в сущности, истины, что я нахожусь в Африке, а не в средней полосе России. Еще засветло прогуливаясь по улочкам Долизи, я обратил внимание на то, что некоторые попадавшиеся мне навстречу женщины несли на плечах длинные, метра в три-четыре, шесты с крюками на конце.
Движимый любопытством, я остановил одного из аборигенов, чтобы спросить, зачем нужны эти шесты. В ответ он лукаво улыбнулся, сказал: «Иди за мной» – и устремился в том же направлении, в каком шли женщины с шестами. По сути он оказался отличным психологом, поскольку понимал, что словесный ответ на мой вопрос не произведет на меня того впечатления, которым он, по всей видимости, заранее наслаждался.
Он молча вел меня сквозь мешанину африканских лачуг к обрывистому берегу небольшой речушки. Когда мы оказались на самом его краю, мой проводник, крепко удерживая меня за рукав, сказал: «Смотри». Я заглянул вниз. Зрелище, открывшееся мне, было действительно потрясающим.
Двумя метрами ниже, на уровне реки, я увидел длинную отмель метра три шириной, которая тянулась вдоль всего берега речушки. И вся эта отмель была в буквальном смысле слова покрыта лениво шевелящимися телами крокодилов. Каждый из них был длиной не более полутора метров, но вид этой буро-зеленой массы внушал ужас. «Не бойся, – снисходительно сказал конголезец, – они сюда не залезут. А шестами женщины воду из реки берут. Вон, видишь, она ведро прицепила и в реку его опускает. Чтобы к крокодилам не спускаться».
Утром я тронулся дальше. До Пуэнт-Нуара оставалось каких-нибудь двести километров, и я был уверен, что лежащие впереди горы и джунгли вряд ли так уж замедлят мое движение. Спустя несколько километров дорога стала подниматься в гору, а лес подступать к дороге. А через полчаса я въехал в буйные заросли тропических растений, которые росли прямо на тропе, где шла «Волга». Спустя еще некоторое время лес сомкнулся над моей головой. Солнечный свет сначала с трудом пробивался сквозь плотную листву, но деревья становились все выше и выше, уже было невозможно угадать, на какой высоте находятся их вершины, и тут стало совсем темно. Глинистая тропа превратилась в каменный уступ, выбитый в горной породе, но под буйно растущей зеленью камни было невозможно рассмотреть.
Справа от меня тянулась скала, покрытая месивом растений, слева было ущелье. Границы узкого карниза, на котором двум машинам невозможно было разъехаться, были плохо различимы: заросли травы, поднимавшиеся из ущелья, можно было легко перепутать с травой, росшей на дороге. Время от времени карниз слегка расширялся на протяжении нескольких десятков метров, но поначалу я счел это простой случайностью.
Сто десять километров горных джунглей я проехал за семь часов. Во влажной полутьме, пронизанной верещанием, стрекотанием и криками, которые перекрывали звук мотора, ощущение одиночества было абсолютным: мне казалось, что в мире больше нет ничего и никого, кроме меня и этой безразличной ко всему мрачной стихии.
А километров через сорок, когда «Волга» пробралась уже в самую гущу леса, я получил первое доказательство правоты своих партнеров по аперитиву и собственного легкомыслия. Дорогу перегораживал завал из стволов бамбука. «Без топора и лебедки в Майомбе лучше не соваться», – вспомнил я слова моих доброжелателей, холодея при мысли о том, что выбраться отсюда можно только задним ходом. Верно было, однако, и то, что новичкам в игре обычно везет.
Я вылез из машины и подошел к завалу. На мое счастье стволы бамбука были не очень толстыми, и я понял, что их можно по очереди оттащить к обочине. На это ушло полчаса. Не веря своей удаче, я забрался в «Волгу» и поехал дальше. Полные заноз, исцарапанные в кровь руки страшно ныли, и тут мне впервые стало тревожно. Но мне оставалось только бегство вперед.
БЕЗУМНЫЙ МИССИОНЕР
Часа через два после этого ко мне пришла моральная поддержка в лице конголезца, который вел навстречу небольшой грузовичок. Как впоследствии оказалось, он так и остался единственной живой душой, встретившейся мне в Майомбе на пути в Пуэнт-Нуар. Мы остановили свои машины и стали совещаться, не скрывая радости от нашей встречи. Нам нужно было решить, кому придется ехать задним ходом до ближайшего расширения карниза, чтобы мы могли разъехаться. Конголезец тут же вспомнил, что проезжал такое расширение километра три назад, и великодушно взял на себя опасный маневр. Мы ощупью ползли по карнизу, и я не раз с замиранием сердца видел, как резко тормозит грузовичок, чтобы скорректировать свою траекторию, угрожавшую свалить его в пропасть.
Наконец мы подъехали к расширению, я объехал грузовичок, и мы позволили себе несколько минут болтовни. Я рассказал конголезцу про завал, тот поблагодарил за предупреждение, сказав, что в тех местах это дело обычное, но что у него есть топор (об отсутствии такового у меня я постыдно промолчал). Зато, сказал он, дальше мне будет ехать гораздо легче, потому что дорога пойдет вниз и джунгли станут реже, а уж последние шестьдесят-семьдесят километров до Пуэнт-Нуара пойдут практически по равнине.
Мы попрощались, и я поехал дальше, воодушевленный полученной информацией настолько, что ко мне вернулась прежняя беспечность. Как оказалось, преждевременно. Африка в таких случаях лукаво готовит вам назидательные сюрпризы.
Массив Майомбе остался позади, и я въехал в лесистую долину, в самом начале которой угадывалось присутствие небольшой деревушки. Я уже различал ее строения, когда из небольшой хижины, стоявшей близ дороги на отшибе от деревни, вышел бородатый и длинноволосый конголезец и, приветливо улыбаясь, предложил мне остановиться. Я притормозил.
– Добро пожаловать в обитель истинной религии, сын мой, – торжественно сказал бородач, широким жестом показывая на свою хижину.
Надо сказать, что уже в то время в Конго существовало такое количество экзотических сект, мешавших католицизм с фетишизмом и анимизмом, что я решил полюбопытствовать и узнать, что, в свою очередь, предлагает заблудшим душам этот отшельник. Он пригласил меня в хижину, где небольшой алтарь, уставленный фигурками тотемов, полыхал горящими свечами, и стал обращать меня в свою веру на отличном французском языке. Я терпеливо выслушал его проповедь, призывавшую людей почитать духов и главного из них – Иисуса Христа, поблагодарил отшельника и, пятясь, вышел из тесной хибарки, краем глаза отметив, что от деревушки к нам бежит толпа местных жителей. Как я убедился спустя несколько секунд, их порыв был продиктован не столько любопытством, сколько заботой о спасении ближнего, поскольку добродушнейший проповедник, увидев мой маневр, неожиданно пришел в ярость.
– Еретик! – взревел он, хватая меня за пропотевшую майку. – Ты останешься здесь навсегда, ибо ты принадлежишь моей церкви!
Я оттолкнул его и направился было к машине, но отшельник на мгновение исчез в своей хижине и вынырнул оттуда с огромным кухонным ножом в руке. Но тут набежавшие жители деревни привычно обезоружили его, связали по рукам и ногам и отнесли в хижину.
От пережитого потрясения мне удалось отойти только в Пуэнт-Нуаре, который полностью соответствовал описаниям моих французских друзей. Я вдоволь насладился странно притягательной атмосферой города, представлявшей собой экзотическую смесь благообразной французской провинции и буйства африканской природы, ее звуков и запахов, полюбовался на внушающий почти религиозные чувства вид Атлантики, который открывался с огромной высоты прибрежных утесов, и познакомился со старичком-конголезцем в затасканном мундире сержанта французской армии времен Второй мировой войны. Он именовал себя королем всех баконго, что, как ни странно, подтверждалось почтительнейшим отношением к нему со стороны всех местных жителей…
Сам же король, как я понял из разговора с ним, больше гордился не столько своим титулом и властью над своими подданными, а украшавшими его мундир медальками, которые он получил за участие в боевых действиях против немцев.
В обратный путь я тронулся на рассвете спустя два дня почти в том же безмятежном расположении духа, в каком я уезжал из Браззавиля. Эмоции, пережитые мною в Майомбе, уже не казались мне такими страшными. К моему собственному удивлению, такое настроение действительно помогло мне без малейших приключений выбраться из горных джунглей уже к середине дня, и я решил не задерживаться в Долизи, чтобы добраться до Браззавиля в тот же день.
ГЛУПЫЕ ФРАНЦУЗЫ
На последнем спуске к равнине я заприметил очаровательную поляну, окруженную деревьями, и решил сделать остановку, чтобы перекусить перед затяжным этапом. Я сидел на капоте «Волги», жуя бутерброды и запивая их кофе из термоса, и от нечего делать рассматривал странного вида мушек, которые время от времени больно меня кусали. В Конго подобного рода пытка не редкость – там всегда найдется какое-нибудь насекомое, чтобы отравить вам удовольствие от прогулки, от чтения, от беседы, от еды, от сна, короче говоря, от вашего существования. Но эти мушки были необычными – небольшие, со стальным отливом и с тупо обрезанными крылышками. Я зафиксировал это в памяти, не зная, что спустя некоторое время моя встреча с незнакомыми мушками доставит мне много неприятных, но, к счастью, кратковременных эмоций.
Я уже заканчивал свою трапезу, как вдруг увидел, что навстречу мне поднимается в гору целый караван машин, состоявший из легендарных тогда внедорожников «Лендровер» и ситроеновских «Сафари». С бортов машин свисали мотки толстых канатов, крючья, а их водители и пассажиры имели вид первопроходцев в своих шортах цвета хаки и колониальных шлемах. По всему было видно, что речь идет о тщательно подготовленной экспедиции.
При виде моей «Волги», притулившейся на обочине, караван остановился – закон солидарности предписывал убедиться, что путешественники не терпят бедствие и что у них все в порядке.
Из головного «Лендровера» выпрыгнул пожилой француз с властными повадками – явно руководитель каравана – и направился ко мне с вопросом: «Куда вы едете, молодой человек, и что у вас не в порядке?» Я ответил ему, что у меня все в порядке, что остановился просто чтобы перекусить и что я еду в Браззавиль. При упоминании о Браззавиле поведение пожилого француза резко изменилось. «Браззавиль? Вы с ума сошли! Никакого Браззавиля! Вы вернетесь с нами в Пуэнт-Нуар, и если вам уж так нужно попасть в Браззавиль, мы захватим вас с нами на обратном пути!» – безапелляционно заявил он и, не слушая моих слабых протестов, стал отдавать приказания своим спутникам: «Дюпон (скажем так, потому что я просто не запомнил имен), продвиньте вашу машину вперед, молодой человек поедет между вами и господином Туру!»
Члены экспедиции подошли ко мне и стали мягко выговаривать за легкомыслие, с которым я пустился в такую авантюру, не зная о препятствиях, поджидавших меня на пути из Пуэнт-Нуара в Браззавиль. Тут мне удалось наконец вставить свое слово.
– Господа, – сказал я, – это явное недоразумение. Я не просто направляюсь в Браззавиль. Я туда ВОЗВРАЩАЮСЬ.
Когда до окружающих дошел смысл моих слов, они остолбенели.
– Вы шутите, – недоверчиво пролепетал один их них.
– Да нет, я действительно возвращаюсь в Браззавиль, – уже раздраженно ответил я.
На этот раз собеседники явно мне поверили, потому что тут же дружно полезли под мою «Волгу». Смысл этого маневра стал мне ясен, когда кто-то из них выполз из-под «Волги» с потрясенным выражением лица и недоверчиво завопил:
- Слушайте, у нее только задний мост ведущий! Как же он от Браззавиля ехал?
И тут наступил час морального триумфа советской автомобильной промышленности. В начале шестидесятых годов моя «Волга» была первой и практически единственной советской автомашиной в этом регионе. Поэтому, когда в ответ на восхищенные вопросы французов о марке этого технического чуда я произносил слово «Волга», меня озадаченно переспрашивали: «Вы хотите сказать «Вольво»?» Пришлось объяснять, что речь идет о великой русской реке Волге, там, где находится Сталинград (в те годы Сталинградская битва еще была свежа в восхищенной памяти французов).
После этого французы отпустили меня в обратный путь со спокойной душой.
БУЙВОЛ И КУРИЦА
Я проскочил Долизи не останавливаясь и поехал по уже знакомой равнине со слоновой травой. День шел к концу, но обитатели редких деревушек, которые я проскакивал, распугивая местных кур, безбоязненно бродивших по обычно пустынной дороге, все так же приветствовали мое появление восторженными криками. Однако перед самым наступлением темноты их поведение разительно изменилось. Они больше не улыбались и с озабоченным выражением лица показывали на мою машину, явно требуя от меня остановиться. «Еще чего, – думал я, нажимая на газ. – Я остановлюсь, а у них, может, такой обычай – съедать путников после наступления темноты». Я не знал тогда, что невероятная разгадка этой небольшой коллизии поджидает меня спустя некоторое время и что эта разгадка прямо связана с другим столь же невероятным приключением.
Между тем пошел манговый дождь, латерит стал скользким, и на тропе появились глубокие лужи, которые, впрочем, «Волга» проскакивала с отменной легкостью. Стены слоновой травы стали сдвигаться, и это было верным признаком того, что я нахожусь недалеко от спасительного асфальтового отрезка дороги, ведущей к Браззавилю. Но тут передо мной возник буйвол. Он мирно стоял на тропе, полностью перегораживая мне дорогу, и не реагировал ни на гудки, ни на рев мотора, которым я пытался его напугать, ни на переключение фар. Объехать его было невозможно – трава по обеим сторонам дороги была такой плотной, что не давала проехать машине. Попытки оттеснить буйвола, упершись ему капотом в бок, были не только бесполезными, но и опасными: раздраженное парнокопытное стало лягаться и несколько раз нанесло чувствительные удары по моему радиатору, чуть не угодив копытами в фары. Поединок этот продолжался уже минут сорок, когда вдруг позади меня показался свет фар. Дальнейшее было чистым сюрреализмом, хотя происходило в самой что ни на есть обыденной африканской реальности.
Меня нагнал «Лендровер», за рулем которого сидел белый католический священник, сопровождаемый очаровательной конголезкой, явно смутившейся при виде неожиданного свидетеля. Я объяснил священнику суть проблемы и, ссылаясь на то, что его машина более крепкая, чем моя, и на то, что ее фары в отличие от моих защищены решетками, предложил ему такой план действий. Он проезжает вперед, оттесняет буйвола в траву, а я проскакиваю за ним, пользуясь замешательством животного. Кюре согласился, объехал мою «Волгу», уперся буйволу в бок и, не дожидаясь, пока я последую за ним, отшвырнул бедолагу в траву и умчался вперед, не интересуясь моей судьбой. Пока я разгонялся, буйвол снова вышел на дорогу и явно не собирался повторять своей ошибки, норовя на этот раз боднуть мой радиатор. Меня спасло только то, что, пока он разворачивался для атаки, я успел чуть-чуть обогнать его, и, несмотря на то, что буйвол норовил оттеснить «Волгу» на обочину, она все-таки оказалась помощнее и вырвалась вперед.
Буйвол долго гнался за мной с явным намерением взять реванш, но мне удалось оторваться от него. Остановиться я рискнул лишь через десяток километров – нужно было посмотреть, какие повреждения буйвол успел нанести несчастной машине. Я подошел к радиатору и оторопел: все было цело, но из небольшого тоннельчика, предусмотренного для заводной рукоятки, строго симметрично торчали две куриные ноги. Это было похоже на галлюцинацию. Я твердо знал, что, когда я расстался с французской экспедицией, никаких кур в моей машине не было и что с тех пор я не останавливался ни на минуту, если не считать поединка с буйволом.
Поразмыслив немного, я ухватился за куриные ноги и потянул их к себе. Мне пришлось приложить серьезные усилия, чтобы в конце концов вытащить из отверстия целую курицу, которая была отмыта до почти стерильной чистоты водой из встречных луж. Больше никогда мне не приходилось видеть таких чистых кур.
Оставалось предположить, что курицу, перелетавшую дорогу перед моей машиной, каким-то немыслимым образом затянуло под радиатор с поистине мистической точностью. Тогда-то мне и стало понятно, что означали жесты сельчан, впервые видевших автомобиль, сросшийся с куриными ногами.
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ТРИУМФ
На следующий день я появился в «Пам-Паме», предвкушая предстоящий триумф. Все мои друзья уже расположились вдоль стойки бара и наслаждались своими напитками. Они подвинулись, освобождая мне место, дождались, пока я заказал свой аперитив, а потом кто-то из них спросил:
– А что это тебя так долго не было видно?
– Да вот в Пуэнт-Нуар смотался, – ответил я, стараясь придать своим интонациям максимум равнодушия.
– А-а-а, – протянул мой сосед по стойке. – Ну и как, славный городок, верно? А мы-то думали, что ты по работе занят, верно, Жак?
И больше никто из них никогда не возвращался в разговорах к тому, что я считал своим подвигом. Ну, съездил и съездил, дуракам закон не писан. Повезло.
Теперь мне остается лишь вернуться к мушкам.
Среди моих знакомых французов в Браззавиле был сотрудник местного филиала французской академии естественных наук, носивший фамилию то ли Парфенофф, то ли Перфильефф, уже не помню. Он утверждал, что является выходцем из донского казачества, однако русского языка не знал, хотя отменно изъяснялся на местном наречии лингала. Согласитесь, донской казак, говорящий на лингала, это такое сочетание, в которое надо долго вдумываться.
Так вот, три или четыре месяца спустя после моего возвращения в Браззавиль мы сидели с ним у него дома, и я, вдруг вспомнив о мушках, решил воспользоваться возможностью проконсультироваться у специалиста. Я описывал ему этих мушек с достаточной точностью, но в тот момент мною двигало исключительно праздное любопытство.
– Ты знаешь, как они называются? – спросил я его. Я в Браззавиле таких никогда не видел.
– Да это мухи цеце, – равнодушно ответил он. – Где ты их видел?
Видимо, выражение моего лица изменилось при этих словах так сильно, что он переполошился.
– Что с тобой? Тебе плохо?
– Но эти мухи меня кусали, – пролепетал я. – Я теперь заболею сонной болезнью. Она лечится?
И я рассказал ему о своем завтраке в Майомбе на капоте «Волги», напирая на то, что мух было несметное количество и что они очень больно кусались. Когда я закончил свой душераздирающий рассказ, мой собеседник захохотал и долго не мог прийти в себя. Отдышавшись, он объяснил мне, что я профан и что, как всякий профан, нахожусь в плену у обывательских предубеждений.
– Ты хоть вообще-то знаешь механизм распространения сонной болезни? – снисходительно спросил он. – Так слушай. Муха цеце гнездится в старых трухлявых пнях, от которых она никогда, слышишь, никогда не отлетает на расстояние более пятисот метров. Для того чтобы заразить тебя сонной болезнью, нужно было, чтобы та муха, которая тебя укусила, до этого укусила бы животное или человека, пораженного этой болезнью. Дальше в дело вступает теория вероятности. Как ты думаешь, какова вероятность того, чтобы в радиусе пятисот метров от их гнезда появилось больное существо и чтобы его укусила именно та муха, которая укусила тебя? Практически нулевая. Тем более что в районе Майомбе мы уже лет десять не фиксируем очагов заболевания сонной болезнью. Так что спи спокойно.
Я все-таки малодушно поинтересовался у него длительностью инкубационного периода и стал спать спокойно лишь тогда, когда все мыслимые сроки возможного заболевания прошли.
И это было, пожалуй, единственным неприятным последствием моего путешествия.
