Когда-то Леонид Ярмольник был первым артистом, ведущим развлекательное телешоу. Но сейчас, по его собственному признанию, телевидение ему наскучило. “Я привык работать эксклюзивно”, — объяснил Леонид Исаакович на нашей встрече в Доме кино, куда он приехал сразу после дружеских посиделок с Константином Эрнстом.
Конец телекарьеры
— С Эрнстом просто так встречались?
— Мы давно хотели повидаться. Ничего конкретного, что касалось бы новых проектов, не обсуждали. Разговаривали просто как коллеги-продюсеры и старые друзья. Я с Костей уже страшно сказать, сколько знаком… лет тридцать, наверное.
— Я-то понадеялась, что вы готовите нам какой-нибудь сюрприз.
— Сейчас мы с Валерием Тодоровским заканчиваем работу над молодежной картиной под названием “Тиски” — про наркотики. Потом с ним же будем делать мюзикл “Буги на костях”. А к телевидению у меня, если честно, особой тяги нет.
— На ТВ все так скучно?
— Однообразно. Слишком много одинаковых передач, а я привык работать эксклюзивно. В старые-старые времена, когда вы были совсем маленькая, наши телепроекты смотрели, обсуждали. Ругали или хвалили. А сейчас делай не делай — никто ничего не увидит. Вести программы я не хочу. Слишком много артистов бросаются в ведущие. При этом ни черта не умея. И почти ни у кого не получается. А когда-то я был первым артистом, который вел развлекательное шоу.
— Самым первым?
— Из драматических — да. Я вел “L-клуб”. Таких шоу тогда было совсем немного. Собственно, на Первом канале существовало “Поле чудес” и моя программа.
Алчный Хабенский
— Зачем драматическому актеру понадобилось телевидение?
— Вести “L-клуб” меня уговорил Влад Листьев. Мы же были очень близкими друзьями. Да и телевидением я тогда интересовался. Это же самый прямой путь к популярности… Вечером вышел в эфир, на следующий день тебя все узнают. Артисту важно быть на виду. И телевизор тогда смотрели больше.
— А сейчас?
— Смотрят либо пенсионеры, либо люди, по каким-то причинам оказавшиеся дома — заболевшие, например. В общем, определенный контингент. А у человека работающего просто физически нет времени на “ящик”. По себе знаю — включаю телевизор за двадцать минут до сна. Лег, включил и благополучно уснул.
— Печальная картина вырисовывается…
— Нет, конечно, есть исключения. Несмотря на то что я, например, категорически не люблю сериалы, некоторые из них заслуживают внимания. Те же “Курсанты” по книге Петра Тодоровского. Но лучшим сериалом все равно останется “Семнадцать мгновений весны”.
— В кино, по-вашему, тоже все плохо? Но есть же перспективные актеры...
— Номер один для меня Женя Миронов. Следующие, помладше, — Костя Хабенский, Миша Пореченков. Люблю и уважаю. Другое дело, что они очень много снимаются. Это можно понять: растут, деньги зарабатывают. Но хочется уже, чтобы ребята начали отбирать работы так, как отбирает их Олег Иванович Янковский. Его ни за какие барыши не заставишь сниматься в том, что ему неинтересно.
— Так же, как и вас?
— И меня. Но я специально привожу в пример Олега. Потому что этому я во многом научился у него.
Отъел будку
— Почти семь лет съемок в “Трудно быть Богом” стоили потраченных сил и времени?
— Безусловно. Ни о чем не жалею. Конечно, всякое случалось: Алексей Герман сложный человек, я — тоже. Много споров было, борьба самолюбий. Картина сама по себе тяжелая, грязная. Потому что средние века: грязь, кровь, пот. На тебе тридцать килограммов железа. Но это кино войдет в классику кинематографа. Хотя бы потому, что его снимает Герман.
— Первые три года вообще больше нигде не снимались?
— Это было непреложное условие режиссера. Да, такая вот монастырская жизнь. Думали, что управимся за это время. Но спустя три года, пройдя несколько экспедиций, перерывов в съемках — Герман много болел, — я понял, что пора включаться в обычный режим. За семь лет можно с ума сойти без дела, да и семью кормить надо. Но, работая на сторону, я все равно был Руматой. Руматой, который играет другие роли.
— По окончании съемок вы вроде бороду сбрили. А сейчас, смотрю, опять обросли.
— Жена с дочкой заставили. Настолько привыкли за семь лет к моей бороде. Да и я себя так меньше раздражаю. Не видно, как щеки свисают.
— Кокетничаете…
— Утрирую. Но по сути так оно и есть. С возрастом, хочешь не хочешь, меняешься. Когда смотрю сейчас старые фильмы и телепередачи, вижу, что я там намного худее. Лицо было такое узенькое, а сейчас такая будка.
Улучшенная копия де Ниро
— И тем не менее эту “будку” и все прилагающееся сравнивают с Робертом де Ниро. Как думаете, вы с ним и правда так похожи?
— Моя жена Оксана говорит, что это дикий бред. Черт его знает. Может, в каких-то ракурсах… носы, глаза. Но мы с ним разные по харизме. Он брутальный, грубоватый, в нем больше крестьянина. А я… не то чтобы элегантней, но мягче, тоньше. Во мне, если хотите, больше хлестаковщины.
— Что сам де Ниро на это говорит?
— Ему проще. В отличие от меня, который видел сотни картин с де Ниро, он не видел со мной ни одной. Мы знакомы, он бывал у нас в гостях, но про то, что я артист, знает только понаслышке. Так что ему просто нет повода сравнивать.
— Вашей дочери Саше нравится ее профессия — художник по стеклу?
— Она учится очень увлеченно. Не просто отбывает занятия. Я порой узнаю в ней себя. Для меня тоже, когда учился, не было времени суток. Наверное, все-таки наследственность сказывается.
— По характеру она больше на вас похожа?
— По творческим увлечениям — на маму. Я рисовать не умею. А в остальном — на меня. Она так же, как я, сердится, как я, радуется, обижается, капризничает. В общем, не самый лучший на свете характер. Мама наша другая, более покладистая.
Гадость во рту
— К ухажерам дочь ревнуете?
— Нет. Мне никогда родители жить не мешали, и я не мешаю. Саша уже взрослая. И я абсолютно ей доверяю. У нас в семье вообще отношения строятся на доверии. Почти не бывает друг от друга секретов — в них просто нет смысла. Конечно, я люблю быть максимально информированным, но если мне что-то знать не надо, значит, не надо. Мама знает почти все.
— Вы вчера по телефону обмолвились, что у вас дома спортивное оборудование устанавливают…
— Я сделал себе спортивную каморку на даче. Чтобы далеко не ездить. Раньше тоже кое-что было, но сейчас поставили еще тренажеры, штангу. Это называется: стремление убежать от старости.
— Что же вы тогда такие крепкие сигареты курите?
— Я уже так много лет курю, что не вижу смысла бросать. Как-то не курил сорок дней. Стал нервным, раздражительным, наносил слишком много ущерба окружающим. Так что я вынужден вдыхать эту гадость, чтобы чувствовать себя ритуально в норме. Да и не думаю, что менять что-то в жизни надо резко. Лучше постепенно.
