Знаменитый пианист Николай Петров своим примером опровергает расхожее мнение о том, что на детях гениев природа отдыхает. Его дед — великий оперный певец Василий Петров, современник и главный конкурент Шаляпина, бабушка и мама обе прекрасные пианистки, отец — выдающийся виолончелист…
А вот дочь музыканта Евгения семейную династию не продолжила, но тем не менее тоже не подкачала: получила журналистское образование, в совершенстве владеет английским, пишет на нем стихи. Но сам Николай Арнольдович считает, что это не главное: важнее всего, что она выросла порядочным и добрым человеком.
— Вам в детстве хотелось заниматься музыкой? Или ваше будущее предопределили родители?
— Определенно родители: бабушка за мной бегала с ремнем. Бегала, заставляла меня сидеть за роялем. А я был очень общительным и демократичным молодым отроком, который любил все на свете… Очень рано меня стали учить музыке, буквально с колыбели. Уже с двух-трех лет бабушка занималась со мной на нашей даче в Малаховке.
— Ваш дедушка был из семьи сельского портного, но поступил в Московскую консерваторию, стал одним из лучших певцов своего времени. Как, по-вашему, возможно подобное сейчас?
— Да, возможно! Действительно, мой дедушка Петров Василий Родионович был из очень простой семьи, но это просто судьба. Он пел в церковном хоре, приехал какой-то меценат в этот городишко, зашел в церковь, услышал хор, дедушкин голос… Подошел, позвал дедушку и сказал: “Тебе надо учиться!” И оплатил ему дорогу до Москвы!
И в наше время таких случаев очень много. Например, Евгений Кисин, который стал известнейшим музыкантом просто из-за того, что он был представлен в нужное время нужным людям, которые его по достоинству оценили.
— Кто из родителей в детстве сильнее повлиял на вас — и как на личность, и как на музыканта?
— Конечно, бабушка Евгения Николаевна, потому что мама и папа разошлись, когда мне было три года. Мама бегала в поиске заработков, а бабушка к тому времени была пенсионеркой и практически одна взялась за мое воспитание, в том числе и музыкальное… Русскую оперу благодаря бабушке я знал буквально наизусть: моими друзьями с детства были Садко, Русалка и Евгений Онегин…
Бабушка была чрезвычайно разносторонней женщиной. Она в свое время окончила консерваторию с золотой медалью. Писала прекрасные стихи, вела дневники истории семьи Петровых с момента ее девичества. Она сама переписывала, перепечатывала эти дневники, затем переплетала их (у нас был маленький такой станочек для переплета). Рисовала чудесные картинки к стихам, и это были даже не стихи, а поэтические сказки, так что детство мое прошло под надзором потрясающего друга, строгого воспитателя, высокообразованного, талантливейшего человека и прекрасного музыканта… Когда бабушка умерла, а это было в 1955 году, мы остались вдвоем с мамой в огромной квартире на Остоженке, с гигантскими финансовыми пропастями и сложностями. Я к тому времени уже учился в Центральной музыкальной школе. И я был не подарок!!! Очень упрям, очень своенравен, когда мне что-то навязывали, поэтому я себя в пример никому не поставлю.
— А как складывались ваши отношения с отцом?
— Мы всегда общались с ним. Мой отец, Арнольд Яковлевич Феркельман, был замечательным музыкантом.
После развода у них с мамой как-то наладились отношения. У отца появилась другая семья, родилась дочка, моя сводная сестра. Они к нам приезжали в гости, и мы к ним. Мы просто встречались, общались, у них всегда можно было вкусно покушать. Жили мы на расстоянии буквально нескольких переулков друг от друга. Потом они эмигрировали в Израиль, и папа вскоре умер.
— В каком возрасте вы полюбили музыку? Или так и учились из-под палки?
— Я очень любил музыку, но не любил заниматься. Предпочитал, конечно же, всякие развлечения, свойственные всем мальчишкам моего возраста. И сидеть за арпеджио и гаммами мне было достаточно скучно. Но я обладал счастливым качеством: у меня все очень быстро запоминалось и получалось… Я был очень непоседливым и егозливым! И, конечно же, Татьяна Евгеньевна Кестнер, мой педагог, у которой я проучился все свое пребывание в ЦМШ, натерпелась со мной. Помню, как совсем маленьким сидел под роялем, и она меня оттуда выковыривала… Меня Господь Бог наградил очень понимающими, очень опытными педагогами, которые знали, что геометрия, алгебра и астрономия мало пригодятся нам в жизни, и я вспоминаю школу с очень добрым чувством — в отличие от консерватории. Вот это было насилие, чудовищное засилье политпредметов: одиннадцать часов в неделю марксизма и четыре часа специального фортепиано! И еще этот вечный страх: не дай бог, не сдашь политэкономию — можешь не поехать на конкурс. Счастье, которое мне выпало, — это работа с моим педагогом Яковом Израилевичем Заком. Я проучился у него пять лет в консерватории и два года в аспирантуре. Общение с ним — самый светлый момент в моем консерваторском периоде.
Я даже своих сокурсников консерваторских плохо помню, а вот со школьным классом мы до сих пор встречаемся! Мы окончили школу в 1960 году, прошло сорок семь лет, многих уже нет, уже кто-то умер, уже все и седые, и плешивые, и старенькие, а мы всё встречаемся в день рождения нашей классной руководительницы, она преподавала у нас немецкий, мы ее обожали.
— В нежном возрасте довелось в вундеркиндах ходить?
— Нет, у меня все шло как-то поступательно. Не было каких-то особых побед в детстве. Были удачные выступления… Я часто играл на отчетных концертах и в Малом зале консерватории, и в Большом. К счастью, с детства мне не знакомо чувство зависти. Мне легко живется, потому что я человек независтливый и неревнивый.
Я очень люблю, когда обнимают и целуют мою жену, и очень радуюсь за своих друзей, за достойных людей, которые купили себе замечательные квартиры, машины, дачи. Я отношусь к этому с большой радостью и с пониманием.
— Когда вы впервые получили за свое выступление деньги?
— Свою творческую деятельность я отсчитываю от лета 1962 года, когда сыграл первый концерт. Это было на Рижском взморье. Я исполнил конкурсную программу, которую должен был везти в Америку, и директор Рижской филармонии заплатил мне десять рублей за это. Считаю это началом моей карьеры!.. Я довольно-таки рано стал известным музыкантом. После первого конкурса — получил там серьезную премию — у меня пошли ангажементы: выступления и в Москве, и за границей. Так как я знал пять языков, я был избавлен от сопровождающих стукачей-переводчиков…
— Языки — заслуга бабушки?
— Нет, не совсем так. Бабушка великолепно знала и французский, и немецкий. Но у нас в нашем московском доме жила обрусевшая француженка, которая еще до революции приехала в Россию, была гувернанткой. Мы приглашали ее к нам на дачу во время отпуска, и за это она со мной постоянно разговаривала на французском и немецком. И в то время я говорил на французском лучше, чем на русском. Остальные языки — это самообразование…
— Когда появилась дочь, вы старались развивать у нее музыкальные способности?
— К обучению дочери больше имеет отношение моя любимая жена. Я всегда относился и отношусь с большим скепсисом к тому, чтобы в наше время давать ребенку профессиональное музыкальное образование, потому что это очень несправедливый, скользкий, предательский и полный разочарований путь. И может быть, процентов десять чего-то достигают в жизни, остальные девяносто ходят неприкаянными, без концертов, при этом обладая достаточно престижными наградами, которые сейчас не стоят ничего — в отличие от нашего времени.
— Выбирая профессию, дочь поставила вас перед фактом или советовалась с вами?
— Вот чему я действительно очень рад, так это тому, что у нас настоящая семья. Никакой изоляции. Женя, может быть, ко мне меньше приходит за советом, дочь все-таки ближе к матери. Но мы всегда и всё обсуждаем вместе, никогда у нас не было никакой конфронтации, как это часто имеет место в нынешних семьях. Главное — моя дочь выросла добрым, порядочным, честным человеком.
— У вас есть ученики. Можете вы их тоже назвать своими детьми?
— Да, конечно, в какой-то мере они — мои дети. И я стараюсь им помочь, и материально тоже, если есть какая-то возможность это сделать. У меня небольшой класс в консерватории — пять человек. Занимаясь со своими учениками, я вспоминаю уроки своего консерваторского педагога Зака. Его уроки выходили далеко за рамки рояля, потому что это были бесконечные экскурсы и в живопись, и в литературу… Я хочу учить своих детей МУЗЫКЕ, а не фортепианному ремеслу. Они у меня все очень дружат, помогают друг другу, аккомпанируют друг другу, общаются, есть ощущение, что между ними душевный контакт. Мне хотелось бы, чтобы мои ученики вырастали и выходили бы из моего класса образованными музыкантами, а не просто пианистами, которые умеют ловко перебирать черненькие и беленькие клавиши.
— У одаренных детей помимо радости творчества существует множество разочарований…
— Разочарование, как правило, на пустом месте не возникает. Любое разочарование имеет под собой какую-то основу, ведь родители, которые отдают своего ребенка в “рояль” или “виолончель”, не думают о том, что их ребенок будет сидеть на девятом пульте оркестра. Они ведь хотят, чтобы это был новый Коган, новый Рихтер, Ростропович, не так ли? А получается это у считанного процента вступивших на этот тяжкий путь…
— 19 ноября — первый день вашего фестиваля “Молодой Кремль музыкальный”. Его участники — тоже ваши дети?
— Это мой собственный проект. Все-таки пятьдесят лет, которые я нахожусь на эстраде, дают мне право представить публике свое понимание того, что я считаю интересным и хорошим! Идея возникла неожиданно. После того как уже в течение нескольких лет с большим успехом проходит “взрослый” фестиваль “Кремль музыкальный”, я подумал — а почему бы не устроить смотр совсем юных? Подобные мероприятия проводятся во всем мире, например, в Израиле мастер-классы Тель-Хай, куда приезжают молодые пианисты со всего мира.
— Участники этого мини-фестиваля уже настоящие маленькие звезды?
— Да, творческие биографии моих юных подопечных уже достаточно “лохматые”! Вот Анечка Денисова — улыбающееся существо замечательное, хватает все на лету, и для своих тринадцати лет она чрезвычайно развита и с точки зрения виртуозной техники, и как тонко чувствующий музыкант. Но с ними со всеми нужно постоянно работать и объяснять, что стопроцентно сыгранные ноты далеко не являются самым главным… Мои маленькие виртуозы в основном играют русскую и зарубежную классику. Современную музыку я не люблю.
Приношу ей свою долю уважения, но эта музыка меня оставляет абсолютно холодным, нейтральным и даже раздраженным.
— Вы известный поклонник джаза. А в учениках развиваете любовь к этому искусству?
— Я никогда не настаиваю, если у ученика есть к чему-то антипатия. Ничего нельзя заставлять делать насильно.
Один человек, допустим, не любит лук, так зачем же его испытывать нелюбимым продуктом… Существует огромное количество пластов музыки, где человек себя может найти. А вообще считаю, что классика и джаз — это абсолютно мирным образом сосуществующие соседние дисциплины. Чем, естественно, не является ненавидимая мною попса.
— И все-таки для чего вам понадобилось тратить время и силы на этот фестиваль?
— Ну как вам сказать… Вообще я себя считаю добрым человеком. Я люблю людей, люблю детей, люблю собак, кошек, все живое, и конечно, если ты делаешь мероприятие, связанное с молодежью (я имею в виду мой фестиваль “Молодой Кремль музыкальный”), то это означает, что судьба молодежи тебя, безусловно, сильно волнует.
