Вам страшно обоим. Все время, каждую секунду дня и ночи. Страх въелся в вашу плоть, как запах горелой резины в одежду. Человек легко сходит от такого страха с ума, поэтому время от времени срабатывают какие-то предохранители и тогда страх ненадолго отступает, притупляется – но вместе с ним притупляется и ваше сознание. Временами вы словно проваливаетесь куда-то и ощущаете себя просто бесстрастным животным.
Днем вы на службе. Работаете, обедаете, шутите с коллегами, но страх, пропитавший вас насквозь, нет-нет да и мелькнет недоброй ночной птицей в их голосах, метнется пронзительным грозовым изломом во взглядах.
И тогда вам делается еще страшнее. Они тоже помнят – значит, неизбежно.
Вечером вы приходите домой, ужинаете вместе с женой, обмениваетесь дневными новостями. Тишина, полумрак, покашливают ходики. Страх неспешными струйками сочится из их ослепших в полумраке глазниц, шуршит, словно тараканья шайка, за пересохшими обоями. Вам не хочется зажигать свет – лучше сидеть в полумраке. Почему – вы знаете, но не можете объяснить зачем. Вы сознаете, что это глупо: какая разница, тьма в вашем окне или его, ярко освещенное, видно с улицы – оттуда, где изредка шуркают незримые в городской полутьме машины. И все же так немного легче: ведь эта иллюзия, как любая другая, занимает далеко не последнее место в вашей жизни. Резко, занозисто вздрагивает зуммер телефона. Вы вздрагиваете тоже и с ужасом смотрите друг на друга; по вашим спинам словно провели тупой пилой. Через мгновение это ощущение проходит, но поднятый с лежки страх не унимается и несется, как по ухабам, обгоняя бешеный перестук ваших сердец. "Ошиблись", – хрипло произносит жена. "Спать?" – "Спать". "Спокойной ночи". – "Спокойной ночи".
Вы ставите будильник на шесть утра и в который уже раз думаете: а нужно ли? Щелк... Свет погас. Нет, надо верить. Надо надеяться. Иначе лучше покончить со всем этим одним махом. Это несложно: окна ваши на восьмом этаже. А может… Но дремота, передовой отряд сна, уже понемногу обволакивает вас, за ней, словно теплое, сладковатое облако, надвигается провальный сон: отдохновение, перерыв, еще один добрым гением выдуманный предохранитель. Вам видится забытый пляж. Шелест далекой волны, скрип шезлонга…
Шезлонга?.. Волны?
Что-то изменилось.
Далекий глухой хлопок.
Значит, сегодня. Никчемная мысль: отчего тормоза скрипят? Или… Есть еще – бледная, трепещущая, тающая с каждой секундой надежда: дом большой, квартир много. Туп. Туп. Шарк. Туп… Туп. Широкоглазо глядя в ручную, комнатную ночь, которую вот-вот разорвет на части, вы бессознательно пытаетесь определить, сколько пар ног будоражат убогое лестничное эхо.
Шарк. Звяк. "Бу-бу-бу..." Туп... Туп...
ТУП.
Пауза.
И тут вы с изумлением понимаете, что страх, терзавший вас все эти годы, пропал. Все. Теперь бояться нечего: больше просто нечему произойти.
Звонок взрывается стеклянной бомбой, начиненной тысячами патефонных игл. Странно – ведь вы были готовы к этому. Всегда, каждую секунду, все эти годы. Иззубренный холод, ворвавшись под откинутое одеяло, сжимает ваши бедра. Щелк: жена зажгла свет. Горький, рыжий спросонья, как йод, он режет глаза. Коридор кажется невыносимо, несправедливо коротким. Каждая мелочь – знакомая царапина на паркете, перекрученный провод на обколотом изоляторе, ржавый гвозь, ошеломленный внезапным светом таракан на дверном косяке – все поразительно резко и ненужно отчетливо впечатывается в вашу память – и уже навсегда. Слепая сила за дверью топочет, покашливает, звякает и постукивает чем-то об пол. "Бу-бу-бу..."
– ОТКРЫВАЙТЕ.
Спросить кто? А зачем? Не грабитель, не дворник, не почтальон. Их уже не существует. Этот начальственный голос – единственное, что осталось реального на свете. Вы поворачиваете ледяную кругляшку замка.
Через полчаса комната ваша выглядит странно. С кроватей сдернуты покрывала. Книги, вытряхнутые из шкафа, подбитыми птицами рассеялись по вытертому ковру. Скатерть косо свисает с распахнутой швейной машинки. Опрокинуто кресло. Острыми льдинками поблескивают на паркете патефонные иглы, словно застывшие брызги, осколки того последнего в вашей жизни звонка. Пыльный фикус вырван с корнем из своего глиняного оазиса. На странице одной из книг четко виден земляной след крупной подошвы – и такие же следы, но менее отчетливые, видны на канве, которую она вчера вправила в деревянные пяльцы, теперь в суматохе растоптанные. Ртутную гладь настольного зеркала пересекла пронзительно совершенная дуга тонкой трещины: один из них, заскучав от безделья, отмахнул по нему стальной рукояткой с колечком. Говорят, нет хуже приметы. В комнате еще держится смешанный запах гуталина, дрянного табака и шинельного пота.
Но вы всего этого не видите: вы уже далеко. Крепко стиснутый с боков, словно стальными и колючими плитами, вы летите в ночь по проспекту: свет-тень, свет-тень, свет-тень скользят по вашей щеке и за окнами вашего первого и последнего в жизни экипажа текуче, словно выгнутая искристо-бриллиантовая струя, пролетает пустынный мост, весь в лучистых и ледяных огнях.
Дался, короче, вам всем этот Путин. Радуйтесь малому...
