Оттого пошел из пишущей семьи "в люди". Такое на Руси случается сплошь и рядом. «Люди» мои трудились в типографии Министерства Обороны СССР. Ну и я там подвязался помошником печатника на здоровенной ротационной машине. Всю смену вытаскиваешь пачки из под пресса машины и складываешь их в штабель. В общем, работа не сидячая. Взопреешь. Еще краску типографскую иногда надо куда—нибудь залить. Пили, само собой, куда без этого. Работа сдельная, поэтому иногда прихватывали чужую смену — выгодно. Но тяжело. 16 часов все же возле грохочущего чудища еще 30-х годов выпуска.
И вот однажды после смены "уделались" мы с ребятами, что называется по уши. Домой еле добрался. Ну и как был грязный рухнул спать. Был грех. Утром вскакиваю. Ну, голова не на месте, внури незнакомо. Стеная иду, прошу прощения, в нужник. И такое деликатное дело. Справляю нужду (девушки простите) и слипшимися очами взираю на самое ценное для всякого мужчины. Рефлекс, знаете ли. Гляжу, а это дело у меня черное. Как у афро—африканца. Да—а. "Я не Негоро. Я Себастьян Перерейро. Торговец черным деревом!" Одно дело черное дерево в "Пятнадцатилетнем капитане", а совсем другое у себя в трусах. Тут заорешь. Я, собственно, и заорал. Да еще как. Не удержусь, процитирую еще из литисточников. На этот раз Николая Гумилева: "Про черную деву, про страсть молодого вождя…". Во—во. Страсть молодого вождя была неописуемой. Орал как лев в капкане, как бегемот в пустыне. Благо дома никого не было. Делать—то чего? Доигрался. Вот они случайные связи. Покрывшись испариной лихорадочно вспоминаю своих подруг. И главное. Куда идти? Время советское, поход в соответсвующий диспансер кажется чем—то немыслимым и жутким, как тот самый Себастьян Перерейра. Короче, смерть. Причем медленная и позорная.
Выяснилось. Покуда бухал на работе, вымазался в типографской краске. И пошел по той же нужде. Ну и замарал орган. Что утром и обнаружилось. А вы говорите в метро страшно. Фобии. Вот где страх настоящий живет!
