В книге Обамы вы не найдете имени этой незнакомки. Она фигурирует лишь как «женщина» или «друг». К чести ее надо сказать, что за все годы возвышения Обамы (сенатор штата — сенатор США — президент) незнакомка ничем не давала о себе знать. А точнее, молчание хранили три незнакомки. В Нью-Йорке
Об этом стало известно в связи с выходом в свет в июне книги Дэвида Маранисса «Барак Обама. История» («Barak Obama: The Story»). В интервью для этой книги Обама поведал автору, что его возлюбленная из мемуаров «скомпонована» из всех его юношеских увлечений, вместе взятых.
Первую возлюбленную Обамы звали Алекс Макнир. Они учились вместе в Лос-Анджелесе в колледже Оксидентал, который Обама покинул в 1981 году, перебравшись в Нью-Йорк и поступив в Колумбийку. В Нью-Йорке Барак на пару с приятелем снял квартиру, где не было горячей воды и отопления. В особенно холодные ночи парни прятались в спальных мешках или шли отогреваться в библиотеку на
Летом
В книге Маранисса впервые публикуются отрывки из писем, которыми обменивались молодые возлюбленные. Как говорит Алекс, письма были страстными, но не только в отношении их любви, но и в «области идей». По ее словам, эти письма были «танцем близости через речь». Переписка Алекс с Обамой свидетельствует о ее интеллектуальной широте еще в юношеские годы. В то время Алекс увлекалась постмодернистской литературной критикой и идеями французского философа Жака Дерриды. Под его влиянием она писала реферат о поэме Томаса Элиота «Бесплодная земля».
Когда Обама узнал об этом, он написал ей письмо, в котором, в частности, говорилось: «Я давно не перечитывал „Бесплодную землю“, но осмелюсь сказать — в Элиоте кипит такое же экстатическое видение, как у авторов от Мюнцера до Йейтса. Однако он сохраняет социальную приземленность своего времени. Сталкиваясь с тем, что представляется ему как выбор между экстатическим хаосом и безжизненным механистическим ходом вещей, он приходит к отделению сексуальной чистоты от брутальной сексуальной реальности. И он надевает на себя маску стоицизма. Прочти его эссе о традиции и индивидуальном таланте, а также его „Четыре квартета“, где он менее обеспокоен описанием умирающей Европы, и ты поймешь, что я имею в виду. Помни, существует определенный вид консерватизма, который я уважаю больше, чем буржуазный либерализм. Конечно, дихотомия, которую он исповедует, реакционна, но это результат глубокого фатализма, а не незнания. (Сравни его с Йейтсом или с Паундом, которые, вышедши из той же среды, предпочли поддержать Гитлера и Муссолини.) Этот фатализм порождается отношением между жизнью и смертью, о чем я говорил в своем предыдущем письме. Я иногда тоже испытываю фатализм в его западной традиции. Ты удивлена несовместимой двойственностью Элиота. А разве ты сама не разделяешь эту двойственность, Алекс?»
Такое вот любовное послание. Можешь ли ты, читатель, представить такое письмо, подписанное кем-либо из советских или российских лидеров, когда им было 22 года?
Или вот еще один отрывок: «Мгновения здесь текут нежно. Снег ложится на кусты неожиданными формами. Птицы летают и поют, как диски звука. По дорожке топают мои ноги. Шторм подравнивает небо, возвращая нам тупое, желтое свечение...» Представьте под этими несколькими строками подписи Брежнева, Черненко, Ельцина и иже с ними. А ведь Россия, черт подери, и впрямь богата талантами! Но где они, когда мы нуждаемся в них?
Однако вернемся к «домишельному» Обаме.
Декабрь 1983 года. В Ист-Виллидже разгорается рождественская вечеринка. Женевьева Кук пришла на нее не с пустыми руками. Она принесла с собой бутылку «Baileys». Хозяин вечеринки — молодой человек, работающий в маленьком нью-йоркском издательстве. Когда-то там работала и Женевьева. Сейчас она учится в Бэнк-стрит-колледже, неподалеку от Колумбийки. Вечеринка на шестом этаже. В воздухе висит сигаретный дым. Кто-то крутит Эллу Фицджеральд. Публика пестрая, в основном артистическая и студенческая. Кроме хозяина, все ей здесь незнакомы. Женевьева идет на кухню в поисках стакана, но, не найдя его, решает пить свой ликер «из горла». Это вполне в ее стиле. Она и сигареты предпочитает без фильтра.
В кухне кроме нее еще один человек. Парень в голубых джинсах, майке и темной кожаной куртке. Они знакомятся. Его зовут Барак Обама. Разговор, завязавшийся на кухне, длится до полуночи. Они обмениваются телефонами. На следующий день она приходит к нему домой. Он готовит для нее ужин. Она остается у него на всю ночь. «Я чувствовала неизбежность всего этого», — вспоминает Женевьева.
Отношения с ней были самыми глубокими среди юношеских увлечений Обамы. Ей было 25 лет, и она была старше его на три года. Женевьева вела дневник, впрочем, как и он. Они встречались по четвергам и по уик-эндам. По воскресеньям они пили вместе кофе. Барак решал кроссворды из «Нью-Йорк таймс». Комната Обамы была ближайшей ко входной двери, и Женевьева проскальзывала к нему незамеченной. «Я открывала дверь и попадала в теплое, глубоко личное пространство, где пахло им, его присутствием, его живостью, его привычками, дезодорантом „Брут“, куревом, едой, изюмом, его дыханием», — вспоминает Женевьева.
С каждой записью в дневнике представления Женевьевы о Бараке все более усложнялись. (Отрывки из этого дневника по книге Маранисса впервые опубликованы в журнале «Vanity Fair» — номер этот уже вышел в продажу.) В записи, датированной 26 января 1984 года, она удивляется тому, насколько Обама старше своих 22 лет. Он очень осторожен и всегда соблюдает дистанцию. (Последнее слово повторяется трижды.) Женевьева признает в нем «сексуальную теплоту», но в остальном натыкается на «острые углы». Слишком разные миры, из которых они вышли. Раса, класс, воспитание.
В своей биографии Обама дает «композиционному образу» своих трех возлюбленных внешние черты Женевьевы, хотя и с некоторыми отклонениями. Женевьева отрицает круг своей семьи, говорит, что Обама намного ближе ей, чем родные. Она, как и Барак, считает себя «аутсайдером» в мире, который их окружает. Он играет в жизни, не раскрывая своих карт, с лицом покериста. Он внимательно «фильтрует» людей своим умом и сердцем. Женевьева все время ощущает даже в самые интимные минуты, что между нею и Бараком стена. Иногда — в лучшем случае — вуаль. Их отношения благодаря ему «где-то под поверхностью, недосягаемые, осторожные, под контролем».
Автор пишет, что в «женевьевский период» (это определение мое) Обама познавал свое место в мире. Он отчетливо не хотел идти в бизнес, но он отвернулся и от левацкой риторики, сомневаясь в ее практичности. Отвергал он и «остатки радикализма»
После того как Женевьева перестала жить в доме своих родителей на Аппер-Ист-Сайде и переехала ближе к Обаме, они стали встречаться чаще, больше у Барака. Когда она говорила Обаме «я люблю тебя», он не отвечал ей теми же словами, а произносил «спасибо». Их отношения все более замыкались рамками их маленького мирка. Барак готовил восточные блюда, чему его научили пакистанские друзья. В связи с этим Женевьева подарила ему поваренную книгу «Радость готовки». Они вместе читали и обсуждали прочитанное. Увлекались произведениями негритянских писателей Майи Анджелоу, Тони Моррисон, Тони Кейд Бамбара и Нтоцаке Шайнги.
Душа Обамы бушевала. Он решал кардинальный для себя вопрос: кто он, черный или белый? Он отказывался от алкоголя и наркотиков. Дисциплинировал себя бегом. Бегал он по Риверсайд-парку. А когда жил в Бруклине — про Проспект-парку. На длинные дистанции он обгонял Женевьеву, а вот в спринте — она его. Это удивляло и раздражало Обаму — как это женщина может победить его?
Влюбленные часто говорили о расовых проблемах. Женевьева называла его «двойным аутсайдером». Он был продуктом двух рас и двух культур. Он говорил ей: «Иногда я чувствую себя обманщиком. Я такой белый. В моем теле вряд ли найдется хоть одна черная косточка». Но, считает Женевьева, «в попытках разрешить эту двусмысленность становится очень ясно, что он нуждался в том, чтобы стать черным». Обама говорил своей подруге о его «юношеском имидже идеальной женщины, которую он тщетно искал, проходя мимо доступных девушек». Женевьеве, естественно, хотелось стать этой идеальной женщиной. Но она понимала тщетность мечты. В мыслях девушки идеалом Обамы была сильная женщина — прямая, с бойцовскими качествами, веселая, опытная и... негритянка. Сама того тогда не подозревая, она набросала в общих чертах портрет Мишель.
В своей биографии Обама рассказывает об одном эпизоде, который как бы предопределил его разрыв с Женевьевой:
«Как-то вечером я повел ее на спектакль одного черного драматурга. Пьеса была очень острая, полная злости, гнева, нашпигованная типичным черным американским юмором. Зрители были в основном черными. Все смеялись, хлопали и раскачивались, как в церкви. Когда спектакль закончился, моя подруга стала говорить о том, почему, мол, черные всегда разгневаны. Я ответил, что это дело нашей исторической памяти. Ведь никто не удивляется тому, что евреи всегда вспоминают холокост. Она сказала, что это другое. Но я ответил „нет, не другое“. Она сказала, что гнев — это тупик. Мы сильно разругались, стоя перед зданием театра. Когда мы подошли к машине, она стала плакать. Я не могу стать черной, говорила она. Я верю, что она согласилась бы стать черной, если бы это было в ее силах. Но это не было в ее силах. Она могла быть только сама собой. А этого было мало».
Женевьева говорит, что это не она, что такого эпизода в ее жизни с Обамой не было. И Обама в книге Маранисса признает, что «театральная история» произошла с его девушкой из Чикаго. Но она важна, ибо объясняет его взаимоотношения с белыми подругами. Обама не стал идентифицировать их в своей биографии «из уважения к ним», а создал, как было сказано выше, их обобщенный портрет.
Осенью 1984 года Женевьева стала преподавать в школе. У нее началась скромная учительская карьера, обещавшая в будущем надежное пенсионное обеспечение. Но Обаму такая жизнь не устраивала. Для него работа не означала обеспечение жизни или будущего. Этим объяснялось его решение уйти с работы в «Businnes International». Барак переехал жить к Женевьеве до Рождества, которое он собирался провести на Гавайях у дедушки и бабушки по материнской линии. По возвращении в Нью-Йорк отношения Обамы и Женевьевы стали разлаживаться. В своем дневнике Женевьева прослеживает процесс отчуждения — от мелких кухонных стычек до окончательного разрыва.
Еще до поездки на Гавайи Женевьева подарила Бараку дорогой белый свитер, чтобы он мог сменить свой старый, в дырках. Барак смутился и отчитал ее за расточительность. Вернувшись с Гавайев, Барак вновь поселился у Женевьевы и стал подыскивать себе комнату. Одновременно он поступил на работу в некоммерческую общественную организацию, созданную знаменитым активистом Ральфом Нейдером. Тем временем отношения Барака с Женевьевой продолжали ухудшаться. «Я оттолкнул ее от себя. Мы начали ссориться. Мы начали драться. Мы стали задумываться о будущем, и оно стало давить на наш теплый маленький мирок». По воспоминаниям Женевьевы, это она оттолкнула Барака, а не он ее. В марте они разъехались. К середине мая разрыв стал окончательным. Вот отрывок из дневниковой записи Женевьевы, помеченный 23 мая 1985 года: «Барак уходит из моей жизни. По крайней мере как любовник, как возлюбленный. Барак избегал эмоциональности в наших отношениях, к чему я стремилась. Я надеялась, что время изменит ход вещей, и он, так сказать, влюбится в меня. Сейчас я думаю о том, что сдержанность Барака — это не просто этап в его жизни, а эмоциональный страх, который будет и впредь делать жизнь сложной для него, даже когда он разберется с ней с возрастом и опытом. В любом случае я не была той женщиной, которая увлекла его. (Эта гибкая, пенящаяся, как шампанское, сильная негритянская женщина где-то поджидает его!)»
Женевьева как в воду глядела...
Перед тем как покинуть Город желтого дьявола, Обама купил на свои сбережения за две тысячи долларов подержанную синюю «Хонду сивик» и покатил на ней в Чикаго навстречу новой жизни и любви. На Обаме был подаренный Женевьевой белый свитер. Это все, что осталось у него от их любви...
