За пять с половиной месяцев Надежда Балашова перенесла тяжелейшую пневмонию, почечную и печеночную недостаточность, сепсис. Временно ей закрывали раны покрытиями, изготовленными на основе свиной кожи, сделали большое количество операций по пересадке собственной кожи. За период лечения Наде перелили около 30 литров препаратов и компонентов крови. Врачи ее не только выходили, но и сохранили возможность носить декольте.
О том, что помогло выжить, Надя рассказала спецкору “МК”.
— После пожара в “Хромой лошади” к нам привезли самых тяжелых больных, — говорит директор Института имени Склифосовского Анзор Шалвович Хубутия. — Проблематичным был каждый из больных. У всех были обширные ожоги, ингаляционные травмы, ожоги дыхательных путей. 18 человек находились на искусственной вентиляции легких. И то, что из 31 тяжелого больного мы выходили, поставили на ноги 26, — это колоссальный успех. К сожалению, 5 человек погибли, это больные с площадью ожогов более 80% тела, с полным некрозом слизистой трахеи и бронхов.
Одну больную — Пекарскую — нам привезли в коме, с тяжелой энцефалопатией, с отравлением продуктами горения, у нее был поражен головной мозг, произошли необратимые процессы. Все, что от нас зависело, мы сделали, она у нас начала самостоятельно дышать, получала через зонд калорийную пищу.
Понятно, что родственники не всегда бывают довольны. Больную решили отправить в Израиль. Приехавшие из Израиля специалисты осмотрели Пекарскую и отказались ее забирать. Из отделения общей реанимации ее перевели в Санкт–Петербург, в Институт мозга.
В то же время практически безнадежную Надежду Балашову удалось спасти.
— Больные с таким количеством поражений в 99 случаях из 100 погибают, — продолжает Анзор Хубутия. — Тут большая заслуга профессора Смирнова, возглавляющего ожоговый центр, и его коллектива, которым удалось сделать невозможное.
…В больничном сквере Надя Балашова теперь делает первые самостоятельные шаги. Впереди для подстраховки ее мама катит кресло–каталку. Сделав с десяток шагов, молодая женщина опускается на скамейку.
Запястья, кисти и локтевые суставы у Нади затянуты для предотвращения развития рубцов в компрессионное белье. Кепку Надя пока снимать не решается: голова у нее была обожжена, волосы только–только начали отрастать.
Сорвав одуванчик, она долго вдыхает его горький запах. Больше пяти месяцев Надя провела в больничных палатах: сначала в реанимации, потом в стационаре.
О том, как выбежала из задымленного помещения, она не помнит. В “Хромой лошади” они с подружками отмечали возвращение из Индии, с Гоа, где провели отпуск. Муж ждал ее звонка, чтобы забрать на машине с девичника. Нашел жену Донат уже в реанимации областной больницы. И лицо, и спина у Нади были черными. Все лежали, а она сидела. Маме она успела сказать: “Когда лежу — все больно, когда сижу — только попа болит. Очень хочу пить, но мне почему–то не дают”.
— Я этого ничего не помню, — признается Надя. — Выпало из памяти и то, как летела на самолете в Москву. Первое, что увидела, когда очнулась, лицо мамы.
— Надежда поступила к нам в реанимацию 5 декабря первым бортом, спустя сутки после пожара, — говорит руководитель ожогового отделения Сергей Смирнов. — Она была в состоянии ожогового шока. В самолете ей, конечно, капали растворы, но провести терапию в полном объеме при транспортировке невозможно. У нее был запредельный индекс тяжести поражений: общая площадь ожогов — 60%, из них — 40% — глубоких, при которых гибнет и кожа, и подлежащие ткани, плюс ингаляционная травма и отравление продуктами горения. Прогнозировать что–либо было очень сложно.
— Мне врачи сказали: “В реанимации мы никому никаких гарантий дать не можем. Состояние может измениться каждую минуту. Сейчас девочка жива, вы ушли — может случиться все что угодно”, — рассказывает мама Нади, Светлана.
Надежда долго балансировала на грани жизни и смерти. Каждый день для нее мог оказаться критическим.
40% площади глубоких ожогов нужно было закрывать ее собственной кожей, а все тело было практически обожжено. К тому же кожу с открытых, функциональных участков — с суставов, позвоночника, лица, шеи, кистей — брать было нельзя.
— Мы должны были поэтапно “закрывать” по мере готовности ран вот эти глубокие ожоги, ждать, пока донорские участки заживут, и повторно брать оттуда кожу для пересадки на раны, — объясняет профессор Смирнов. — Но наш институт обладает мощным лабораторным потенциалом. У нас консервируется трупная человеческая кожа. Кроме того, у нас есть лаборатория, которая готовит ксенокожу, используя свиную кожу. Все эти покрытия мы использовали для временного закрытия Надиных ран.
Не было ни одного осложнения ожоговой болезни, которые бы Надя не прошла. Она перенесла тяжелейшую пневмонию, почечную и печеночную недостаточность и самое грозное, тяжелое осложнение — сепсис, когда бактерии уже выходят в кровь.
— Был переломный момент, когда стало ясно, что угроза жизни миновала?
— Именно тогда, когда удалось справиться с сепсисом. У нее утром была температура 37 градусов, а к вечеру подскакивала до 42, эти размахи, страшное дело, давали тяжелейшие ознобы. Потом перестали высеиваться бактерии из крови. Это дало надежду. К тому же девочка по натуре оказалась большим оптимистом, она нам очень здорово помогала.
Она длительное время была на искусственной вентиляции легких, говорить не могла, но как ни придешь к ней, ни спросишь: “Надюша, как дела?” — она все время улыбается: мол, все хорошо. Но я чувствовал, что ничего хорошего–то нет.
За весь период лечения Наде было перелито около 30 литров препаратов и компонентов крови. Я уже не говорю об огромном количестве антибиотиков, без которых справиться бы с сепсисом не удалось. Причем нам приходилось постоянно менять антибиотики, потому что в процессе лечения менялась чувствительность микрофлоры, микробов, которые вызвали этот сепсис.
Надежду также подключали к специальному аппарату — “очищали” кровь, вводили иммунные препараты. К ней приглашали травматологов, нейрохирургов, токсикологов, трансфузиологов, иммунологов, бактериологов. Все отделения Института Склифосовского были задействованы в ее лечении.
Надя лежала на специальной противоожоговой кровати — “Редактроне”. Матрас чудо–койки был наполнен песком, который постоянно перемещался в потоке подогреваемого воздуха. Больная находилась как бы в состоянии невесомости. Известно, что ожоговые раны сопровождаются тяжелейшими нагноениями. Кровать “Редактрон” помогала высушивать раны и бороться с послеожоговыми инфекциями.
Вес Нади был под постоянным контролем. Врачам важно “не перелить” больную, чтобы избежать внутренних отеков. Для этого использовали специальные прикроватные весы.
Рядом с Надеждой постоянно находилась мама. Профессор Смирнов сторонник того, чтобы пускать родственников в реанимацию. У больного, когда он видит родное лицо, поднималось настроение.
— Я ни одной минуты не сомневалась, что дочь выживет, — говорит Светлана. — Я ей постоянно носила фотографии ее 4–летнего сыночка, она видела, как он растет, меняется. По телефону Сенечка ей пел песенки. Голос сына Надя слышала каждый день.
Когда у дочери оставалось порядка 15% на спине глубоких ожогов закрыть, доктор–комбустиолог Михаил Сычевский, который ее постоянно оперировал, все время говорил: “Надя, твоя задача выжить. Мы, что могли, уже сделали”. Каким-то образом у нее это на подсознание легло.
— Очень многие за меня молились, — говорит Надежда. — Мне звонили из Перми даже незнакомые мне люди, подбадривали, говорили, что ставят за меня свечи.
Настал момент, когда меня начали поднимать, как говорили специалисты, “активировать”. Сначала я посидела на кровати 15 минут, потом полчаса, потом 40 минут... Вечером медсестра предлагала: “Укольчики — обезболивающие, успокоительные?” Я отказываюсь, потому что не собиралась становиться наркоманкой. Мне ведь ставили очень серьезные наркотики, первое время вводили морфий.
С Надей постоянно работала психолог. Специалист выясняла, каким спортом она занималась, ей было важно, чтобы больная вспомнила мышечную активность. Проводились занятия на расслабление. И, случалось, Надя прямо во время сеанса засыпала.
Сейчас у Нади полностью восстановлен весь кожный покров.
— Она у нас ходит, хорошо питается, она у нас немножечко поправилась, — говорит профессор Смирнов. — На прошлой неделе к ней приезжал сыночек и говорил: “Мама, сейчас ты на каталочке, я буду учить тебя ходить”.
— Что будет включать в себя дальнейшая реабилитация?
— Особых физических недостатков, несмотря на большую площадь пересаженной кожи, у нее сейчас нет. Единственное, у Нади имеется на одной из кистей контрактура трех пальчиков, они не разгибаются. В течение года ей предстоит сделать еще ряд пластических операций. Но самое главное для Нади сейчас — попасть в домашнюю обстановку, чтобы она была окружена родственниками, потихонечку сама за собой начала ухаживать, делать несложную работу по дому. Никаких особых физических процедур, как грязелечение и водолечение, ей сейчас не требуется.
Пятимесячное лечение с операциями, перевязками, с тяжелейшими осложнениями позади. Это теперь Надя сидит на скамейке, на солнышке и говорит доктору Михаилу Сычевскому: “Расскажите, как я плакала, ругалась!” Он парирует: “Ругалась, но ведь все выполняла! — и уже мне признается: — Надя перенесла большое количество операций по пересадке кожи. Забирал два раза у нее кожу с бедер, грудную клетку не трогал, мне хотелось, чтобы Надя еще походила в декольте”.
Надина мама недавно обнаружила, что ее дочь в больнице чуть-чуть подросла. “Врачи говорят, что хрящи распрямились”, — говорит, улыбаясь, Надя.
— Что будешь делать, когда приедешь домой, в первую очередь?
— Первые дни проведу в кругу семьи, я ужасно соскучилась по родным мне людям. Потом пойду на кладбище, где похоронена бабушка, которой не стало, пока я находилась в больнице, навещу могилу подруги Юли Титовой, с которой мы сидели за столом в “Хромой лошади”. Познакомлюсь с новым человечком, что родила в мое отсутствие другая моя подруга.
Надежда, в чьем имени заключена огромная сила, надеется восстановиться и выйти на работу. 10 лет она проработала на телевидении художником. Потом у нее появился свой бизнес: она возглавила в Перми альтернативную почтовую службу.
Врачи верят, что Надежда найдет место во второй жизни, что подарил ей Господь Бог.
Светлана САМОДЕЛОВА.
А между тем в понедельник странноприимный дом, основанный графом Н.Шереметевым, а попросту говоря, Склиф, отметил свой двухвековой юбилей. На торжественное собрание на этому случаю приехали первая леди Светлана Медведева, а сам президент Дмитрий Медведев и премьер Владимир Путин прислали приветственные письма. Интересно вспомнить, что в 1910 году, когда отмечалось столетие странноприимного дома, приветственные письма в его адрес направили император Николай Второй и премьер-министр Петр Столыпин. А на торжественном мероприятии присутствовала Великая княгиня Елизавета Федоровна.
Помимо супруги президента на празднике побывали мэр Юрий Лужков и граф Петр Шереметев — прямой потомок основателя странноприимного дома. В своем выступлении наследник мецената сообщил, что передает институтскому музею два документа XVIII и XIX вв., относящихся к истории Шереметевской больницы на Сухаревке, которые он не так давно выкупил на лондонском аукционе. А из музейной экспозиции, посвященной истории Склифа, репортер “МК” узнал, что имя Склифосовского досталось нынешнему институту по наследству: сперва это почетное название носило совсем другое врачебное заведение. Лишь в августе 1923 г. по случаю празднования 5-летия советской медицины Мосздравотдел на своем заседании постановил: прежнюю больницу им. Склифосовского переименовать в больницу им. Остроумова, а Шереметевскую больницу сделать Институтом неотложной помощи им. Склифосовского.
