(Продолжение. Начало в “МК” от 12 октября 2007 года.)
Я встречался с Бураевым у него дома в Чечне летом 2003 года. Говорили о войне, о предательстве, о кровной мести. Тогда интервью не опубликовали. Теперь — самое время. Должны же мы что-то знать о человеке, подозреваемом в убийстве журналистки. Свидетель из Ачхоя На первую часть интервью пришел отзыв с родины героя от человека под ником Чеченец. Речь идет о матери Шамиля — Аждан Бураевой: “Ради спасения целого села, где могли погибнуть тысячи детей, Аждан отдала своего единственного сына. Я сам был свидетелем. А Шамиль со своим небольшим отрядом выдавливал боевиков из села (доходило до рукопашной и перестрелок с ними), договаривался с военными (выезжая ночью на блок-посты), чтобы бомбили мало, подвергаясь смертельной опасности. Старушка, понимая, что сын ежеминутно ходит под пулями, не могла усидеть дома, так же, как и не имела права держать его возле себя. Поэтому выезжала с ним на все встречи с военными и боевиками. Никогда не встревала в разговор, сидела рядом, на переднем сиденье, сжавшись в комочек, молча переживая за сына. Однажды сердце не выдержало, и она внезапно скончалась. Вот так заплатил Шамиль за спасение села и установление в нем федеральной власти…” Я не сомневаюсь, что Чеченец говорит правду. В статье я написал имя женщины с ошибкой — Ашдан вместо Аждан. Чеченец меня поправил. Посторонний человек не мог знать такую тонкость. Тем более что имя это записывают и так и эдак. Вернемся к беседе. Список неспасуемых — Ачхой-Мартан был обречен. На картах у военных я видел свое село, обведенное красным. Эти чернила означали войну на уничтожение. И у Временного совета наше село было в списках “неспасуемых”. Мне сказали: “В Ачхой-Мартане нет людей для его спасения”. — Прямо как в Библии, когда Бог решил уничтожить Содом. Тогда Авраам сказал Богу: “Неужели ты погубишь праведного с нечестивым? Может, есть в этом городе десять праведников?” А Бог отвечал Аврааму: “Если найду в Содоме десять праведников — не истреблю город ради десяти”. Видать, не нашел. — Бог в Содоме не нашел, а федералы в Ачхое нашли. И не меня одного. Договоренность с военными была простая. Они не заходят в село, не обстреливают его, но берут в полукольцо и ведут показательные перемещения бронетехники. А я со своими товарищами и при поддержке жителей оказываем психологическое давление на боевиков. Мы, например, поклялись боевикам, что если они не уйдут и вынудят федералов к штурму, то мы ударим боевикам в тыл. Боевики, в свою очередь, тоже пытались сломать нас психологически. Окружали сходы и стреляли над головами. Помню, один старик принес из дома двустволку, упер ее в грудь Вахе Мержоеву — был такой полевой командир, потом Дудаев назначил его комендантом Бамута, там его и убили в 96-м. Так вот, мы стоим в центре, боевики вокруг стреляют, свинец в воздухе кипит, а этот старик спокойно говорит Вахе: “Если кто-нибудь из этой толпы упадет — ты труп. Клянусь Аллахом!” — Кто еще был в Ачхое из полевых командиров? — Военный прокурор Ичкерии Джаниев Магомед из Ермоловки, такой с большими усами, — его вместе с Дудаевым убили в 96-м. Эльбиев Ризван из Старого Ачхоя — при Дудаеве в департаменте госбезопасности служил, людей воровал да пытал. Жив-здоров, живет в Черноземье (Ризван Эльбиев с фальшивым паспортом арестован в Ингушетии 27 марта 2006 года. — В.Р.).
— И кто кого “переглядел”? — Мы победили. Боевики ушли, войска заняли Ачхой-Мартан, Катыр-Юрт, Валерик. Все эти села вместе со мной объезжали генерал Романов и генерал Лабунец Михаил Иванович — он тут был под псевдонимом Алексеев. Ездили без охраны. Собирали сходы, объясняли людям, что военные пришли не убивать, а наводить порядок. За взятие Ачхой-Мартана Романова назначили командующим всеми внутренними войсками, а Лабунца — командующим внутренними войсками Северо-Кавказского округа. — А вы стали главой района… — В марте 95-го и назначили. Я не рвался, но другие отказались. Масхадов на вертолете
— Например, перетягивал боевиков на нашу сторону. С кем я только не встречался. С Асланом Масхадовым у себя в кабинете, вместе с нами генерал Маслов сидел (очевидно, Бураев имеет в виду Павла Тихоновича Маслова — в то время заместителя командующего Объединенной группировкой федеральных войск в Чечне. — В.Р.). Я Масхадова спрашивал: “Аслан, зачем эта война, ты можешь объяснить?” А он: “Ты не понимаешь, Шамиль, у нас столько нефти…” Старая песня про верблюжье молоко и золотые краники. С Русланом Гелаевым встречался в военкомате. Но у Гелаева назад ходу не было. В 93-м по просьбе Дудаева Басаев и Гелаев напали на городское собрание, которое возглавлял Бислан Гантамиров. Сначала Дудаев хотел нанять Руслана Лабазанова, но тот слишком большие деньги за нападение запросил. А Гелаев с Басаевым согласились за 500 тысяч долларов на брата. Напали, были жертвы. А это — кровная месть. Не было у них назад хода.
— Зачем вы тогда с Гелаевым встречались? — Я ж не предлагал ему сдаться. Я — глава района, договаривался, чтобы боевики в мой район не ходили. Тогда ведь как было: в одном селе и милиция, и боевики. Вот они у меня в кабинете встречались и договаривались. Генерал Маслов, другие российские генералы, а с той стороны — Аслан Масхадов. Помню, прилетает Масхадов в Ачхой-Мартан на вертолете. Понятно, что у боевиков вертолетов нет, федеральный был вертолет. И вот садится этот вертолет возле птицефабрики, мы его встречаем вместе со всем генералитетом. Аслан Масхадов и Казбек Махашев (министр внутренних дел Ичкерии. — В.Р.) важно выходят со своими людьми, пересаживаются на федеральные БТРы. И в таком виде летят по селу представители Ичкерии. Кто-то крикнул с БТРа: “Аллах акбар!” И мальчишки с обочин в ответ: “Аллах акбар!” И я-то не понимал, что творится, а уж ребенку где разобраться… Масхадов в Ачхое митинг проводит, федералы его охраняют. Масхадов про верблюжье молоко и золотые краники людям рассказывает, я генералам перевожу с чеченского, они записывают. Ну а в конце, как положено, стрельба в воздух и “Аллах акбар!”. Кино и немцы…
Для того мы войну останавливали, чтоб федералы Масхадова на БТРе катали? Мы склоняли местных боевиков к сдаче оружия, и когда они уже были готовы его сложить — из их же числа при содействии федералов создаются “отряды самообороны”. С лета 95-го по начало 96-го это происходило. Ничего нам не удалось, предали нас. — Много у вас в районе было боевиков? — Много не много, но из них только четверо или пятеро меня бы не послушались. Всем остальным я мог дать по шее, сказать — ложи свой автомат к чертовой матери и иди быстро домой. — А что это за люди уходили в рядовые боевики? — В основном те, которые никогда не работали, не работают до сих пор и не будут работать. Им все равно — жить или умереть, — лишь бы тебе было плохо. Тому, кто что-то делает, живет своими руками, ногами, мозгом. Здоровья валом, но не скажу, чтоб далекие люди. Недалекие. У нас речушка в Ачхой-Мартане пересохла: выше по течению ее перекрыло авиаударами. Так я пацанов, которые из леса хотели вернуться, отправлял на эту речку. Идите, говорю, работайте, расчищайте. Так там же, говорят, обстреливают. Идите, кому сказал, обстреливают их... Вы ж воевать хотели, вы ж смелые, — вот идите и откройте воду. Селу вода нужна. — Подчинялись? — А куда им было деваться? Так что за каждого боевика в своем районе я мог ответить. Но вместо того, чтобы принять этих людей, вытащить их из войны, вернуть в мирную жизнь, федеральная власть согласилась на создание “отрядов самообороны” в каждом населенном пункте. И в конце концов мы пришли к подписанию Хасавюртовского договора. А ведь все можно было завершить за два месяца… Типичное рассуждение Шамиля. Кажется, он всегда мыслил только в границах своего района. Давая по шеям боевикам-односельчанам, не соображал, что в целом война проиграна. Напротив, слабая федеральная власть видела только это и малодушно сдавала ичкерийцам не только мятежную горную часть, но и отвоеванные районы республики. “Спортзал меня уважает...”
— Я представлял федеральную власть. Для меня ичкерийцы были никто. Но они свободно себя чувствовали. На “уазиках” разъезжали. С удостоверениями, с оружием… Везде их пропускали. — И как вы с ними взаимодействовали, с боевиками? — А я тебе расскажу. Мой односельчанин по имени Ваха, теперь покойный, служил в ихнем департаменте госбезопасности — ДГБ. Ваха был нашим сторонником, ездил во Временный совет, занимался обеспечением населения продуктами, порядочнейший человек. Летом 95-го иду через площадь, а мне говорят, что Ваху задержали свои же ичкерийцы, заперли в кабинете и допрашивают — за сотрудничество с федеральной властью. Я захожу. Стоит какой-то парень незнакомый с автоматом: “Ты куда?” — спрашивает. “Как куда, я в этом селе живу, ты-то кто такой?..” Там же Мержоева вижу — местного нашего боевика из Старого Ачхоя. “Мержоев, — спрашиваю, — а где Ваха?” “Там”, — отвечает. И на кабинет показывает. Я говорю: “Мержоев, тебе не стыдно? Твоего односельчанина пытают, а ты здесь стоишь? Кто ты такой после этого?..” Захожу в кабинет: “Чё тут такое?” — “Не твое дело, выходи!” Женщины наши прибежали, кричат, Ваху к себе тащат, слово за слово, я одного ударил, второго, и пошло дело. Там в ДГБ человек шесть было. Драку с ними я один начал, но я же здесь родился… Пока я дрался, родственники мои подошли. Короче, побили мы их, Мержоев в драку не стал вмешиваться, постеснялся. Отбили мы тогда Ваху, но потом, уже в ичкерийское время, после Хасавюрта, в 97-м году, его все-таки забрали и несколько месяцев держали в ДГБ. За сотрудничество с федеральной властью. От этого Ваха и умер… Много у меня таких драк было. А чего еще делать, куда деваться? Мне нужно было и власть федеральную утвердить, и чтоб жертв не было, а значит, и кровной мести. Так что драка — самое разумное. До оружия не доходило, без него обходился. Зачем оружие: я в спортзале вырос, спортзал меня уважает, до сих пор я туда хожу. И ребята сегодняшние, начиная с пяти-шести лет, все меня знают, я со всеми ними общаюсь. Мастер спорта по вольной борьбе. Ну и тяжелой атлетикой занимаюсь — так, для себя. — А чем вы еще занимались, кроме драк с ичкерийцами? — Солдат-срочников возвращал. Они же не только в плен попадали, но и сами убегали. От дедовщины, от голода. Изобьют в части солдата — он и бежит куда глаза глядят, к кому-нибудь в селе в дом стучится. Этих солдат люди ко мне приводили как к главе администрации. Солдатами мой отец занимался. Приходит к нему командир: “Уважаемый, солдат мой у вас?” — “У меня”. — “Отдайте мне его”. — “Не отдам. Пока не отъестся, пока синяки не заживут, пока на человека не станет похож — не отдам. Через неделю приходите, а пока он у меня будет гостить”. Накормит его, отмоет от мазута, вылечит — и только потом отдает солдата командиру под честное слова, что мальчишку никто больше пальцем не тронет. Иначе, говорит, в будущем никого вам не верну. Сотни таких случаев были по Чечне. Только у моего отца в разное время солдат двадцать перегостило. Одни воровали, другие грабили
— Знаешь, сколько у нас этих подрядчиков было со всех регионов России? И все село восстанавливали… Мы сами из телевизора узнавали, что, оказывается, в Самашках отремонтировали психбольницу и школу. Узнавали из новостей о сданных объектах и не могли понять, о чем речь, где эти восстановленные объекты, почему мы в Чечне их не видим… Подрядчиков было море, но они не регистрировались, я не мог их заставить встать на налоговый учет в районе. Им для своих отчетов не нужно было подписи ни от главы администрации, ни от кого. Кто они были такие, чего восстанавливали? При мне только один нормальный подрядчик был — Ильяс. Чеченец из Ставропольского края. Бригада у него была из русских, школу восстанавливали. Единственный, кто все отремонтировал, — отопление, котельную, спортзал. Взялся за больницу — и в это время его строителей арестовал “отряд самообороны”, тот, что с одобрения федеральных сил создан. Еле они оттуда убежали — через лес, через минные поля… Ильяса тоже взяли, пытали его там; он, когда вышел, поклялся, что отомстит. Сейчас в Госкомимуществе работает. А бывало, и просто грабили. Летом 96-го вез я из Грозного миллион пенсионных денег. Всего на республику 4 миллиона дали, я для района выбил миллион, тогда большие задолженности были. Везу эти деньги — сам на “Волге” с водителем и еще одним парнем, с нами два милицейских “уазика”. Возле Шаами-Юрта попадаем в засаду: человек сорок в русле реки прячутся, все в масках, кроме одного бородатого. Стреляют в воздух перед машиной. Водитель спрашивает: “Что делать?!” Я кричу: “По газам!” Он рванул, я стекло заднее пытаюсь разбить, а там штора. Пока штору снял, стекло посыпалось, попали в нас. Водителя в руку ранило, мы в ответ стрелять начали. Три выстрела из гранатомета по нам выпустили — повезло: перелет. Спаслись чудом: на дороге появился “КамАЗ” нашего односельчанина. Он не испугался и машиной нас прикрыл. Так, отстреливаясь, мы и ушли. Четверо раненых — мой водитель и трое милиционеров. Привезли мы в Ачхой эти деньги, пенсионеры собрались, а мешки все в крови. Кто нападал — не знаю: может, боевики, а может, ОМОН какой заезжий. Как раз в тот день в Гехах большая спецоперация начиналась по ликвидации банды Доки Махаева. Это же рядом совсем. Гехи к ночи взяли в кольцо. Вот я и думаю, что это федералы, выдвигаясь в Гехи, на нас по пути напали. Слишком большая группа для обыкновенных грабителей. Может, увидели они два наших “уазика” и “Волгу”, приняли за бандитов. Да им-то какая разница, слушай?.. За 95-й год только у меня в районе пенсий и пособий на 2 миллиона пропало. Просто кто-то — видимо, по наводке — нападал на инкассаторские машины. Сдача
— А я тогда как раз в Грозном был, на совещании в правительстве. По-моему, это была провокация с участием федералов. Закончилось совещание, выходим на улицу — боевики на глазах у всех разъезжают по городу на “уазиках”, а чеченский ОМОН и полк ППС отправляют на зачистку в Ермоловку. Там они попадают в засаду, потом — под огонь федеральных сил, с боями возвращаются в МВД. Командира ОМОНа Али Вадаева в те дни убили, в спину выстрелили. И в августе 96-го, во время второго захвата, та же картина. И опять я в Грозном на заседании. Все знали, что 6 августа планируется захват города боевиками. Я тоже знал и намеренно остался. До 11 августа просидел в квартире у родственника-стоматолога. Потом вернулся в Ачхой, пришел в райотдел милиции, собрал людей. Кто на заборе сидел, кто под забором. Подходили ко мне и руководители Ичкерии. Все чувствовали, что федеральная власть посыпалась. Стояла здесь спутниковая тарелка ИТАР—ТАСС, корреспондент был Исаев. С его телефона я позвонил Завгаеву (в ту пору глава временной администрации Чечни. — В.Р.). Он удивился: “Шамиль, как ты там?” “Да нормально, — говорю, — Доку Гапурович, работаю с документами в своем кабинете”. А уехал я из Чечни только в сентябре 1996-го, когда началась очевидная сдача власти. Чеченские милиционеры сдавали оружие чеченским боевикам, а военные тихо выводили солдат, чтоб уйти без потерь.
Тогда я окончательно убедился, что и меня, и тех, кто встал со мной, власть предала. И я ушел из здания районной администрации последним в республике. Ушел, когда понял, что это — конец. Я мог остаться и жить, но отец мне сказал: “Если убьют кого-то из наших близких, ты ведь не будешь сидеть сложа руки. Поэтому лучше езжай”. Я и уехал. “Отца я купил за $80000” — Уехал я в Москву, а в июле 97-го отца моего выкрали. Я его себе купил обратно. Влез в большие долги. 80 тысяч долларов заплатил. По сей день 60 тысяч долларов людям должен. Выкупал я его у братьев Гермихановых в Катыр-Юрте. Они говорят, что отца крали другие, что они ни при чем. Но деньги брали именно Гермихановы, и отца привозили тоже они. Просили миллион долларов, но сбил я цену. Все мое прежнее состояние во время войны разошлось по родственникам. Выкупил я отца молча, изобразил из себя слабого и запуганного, который до того боится, что никогда никому обиду свою не вспомнит. Так было надо. Главное было — вернуть отца. Его держали в подвале, в котором он, разводя руки, доставал до стен. И за сорок пять дней ни разу не видел света. Кормили — два помидора и кусок хлеба в сутки. — Вы уже отомстили? — Пока мы только объявили Гермихановым, сколько именно они нам должны. Наглые они. Отвечают, что согласны вернуть только ту долю, которую получили как посредники. А мы говорим — нет. Сколько вы от нас получили, столько и возвращайте. И плюс к этому 45 суток отсидите в подвале, где мы укажем. Кровная месть за такое не объявляется. Но бывает, что такие вещи провоцируют кровь. — И чем у вас все закончилось? Где эти Гермихановы? — Где они — узнать можно в любое время. Но мой отец сказал так: пока в Чечне жизнь не наладится, ответ Гермихановым нужно оставить на потом. — То есть вы будете мстить за отца, когда ситуация в республике стабилизируется окончательно? — Естественно. А как же иначе? Жить-то надо на этом свете. Мы никому не позволим себя упрекать и показывать на нас пальцем. — Но вы ведь не один такой. И, наверное, не только ваш отец объявил такую отсрочку. Можно ли предположить, что когда в Чечне наконец наступит мир, по ней прокатится волна кровной мести? — Верно. Если в ситуацию не вмешаются авторитетные люди и не снимут все эти вопросы, то польется кровь. — Кто эти люди? — У нас в районе есть такой человек. Его имя — Мовлад. Если бы мы его слушались, то и войны бы не было. Он всем кричал еще в 94-м: “Это — не джихад! Это не та война! Вы ссылаетесь на Коран, — говорил Мовлад, — но читаете его только до тех страниц, которые написаны о временах, когда еще в мире не было веры. Эти времена прошли, но дальше вы не читаете”. Никто Мовлада не слушал… — А если Мовлад скажет вам простить Гермихановых, вы их простите? — Мовлад так не скажет. Мовлад скажет Гермихановым вернуть деньги и отсидеть в подвале 45 суток. — А если Гермихановы и Мовлада не послушают, вы будете мстить? — Нет, я не имею права. Мне отец запретил. Но есть у меня племянник, которого или убивать надо, или… не знаю, что с ним еще делать. В армию его не забирают, ума нет, здоровья немерено и духа — хоть отбавляй. Попробуй его упрекни кто-нибудь: мол, сидишь здесь, развлекаешься, а дедушка неотомщенный, — он, не спрашивая ни меня, ни дедушку, никого, пойдет и что-нибудь сделает. — Шамиль, откуда у вас шрам на лбу? — От войны. От удара прикладом при встрече с людьми, которые носили бороды. В долгу не остался, не переживай. Второй звонок
— Работал менеджером у бывшего председателя временного чеченского правительства Саламбека Хаджиева в его компании “Экотек-ойл”. Заправочные станции строил, эту компанию потом “Сибнефть” поглотила. Лесом торговал в Архангельске, а в сентябре 99-го, когда началась вторая война, мне позвонили сразу несколько человек. Николай Кошман (полномочный представитель президента в Чечне. — В.Р.), генерал Владимир Шаманов, генерал Михаил Лабунец, генерал Иван Бабичев (военный комендант Чечни. — В.Р.): “Шамиль, мы на подступах к Ачхой-Мартану. Если тебе не безразлична судьба твоего села, помоги нам”.
— О чем конкретно вас просили? — Приехать домой. Вторая война Шамиля — в ближайших номерах “МК”.
Шамиля Бураева, 49 лет, бывшего главу Ачхой-Мартановского района Чечни, кавалера ордена Мужества, арестовали в Москве 13 сентября по подозрению в пособничестве убийству Политковской. Среди остальных задержанных Шамиль — самый заслуженный, самый старший, самый решительный. Однако до сих пор не известны (тайна следствия!) ни роль Шамиля в преступлении, ни мотив.
— И чем занимались на этом посту?
— Я правильно понял, что в 95—96-м годах, когда вы были главой района, в Чечне параллельно существовало две власти — федеральная и ичкерийская?
— Ответьте как бывший глава района: куда в 95—96-м годах пропадали бюджетные деньги, выделяемые на восстановление Чечни?
— Что происходило в Ачхое в марте 96-го, когда боевики захватывали Грозный?
— А чем вы в Москве занимались с 96-го по 99-й год?
