Завтра — день рождения Виталия Соломина. Это первый день рождения БЕЗ него. Еще прошло слишком мало времени после его смерти, еще никто не может говорить о нем без слез... Может быть, поэтому первое интервью его вдовы Марии Соломиной получилось таким искренним, таким настоящим — на грани исповеди. Сам Виталий Мефодьевич никогда не откровенничал с журналистами, никому не изливал душу и не открывал своих секретов. Поэтому каждое слово, сказанное женщиной, прожившей вместе с ним 32 года, — на вес золота.
Он всегда казался мягким и домашним, от него веяло теплом и гармонией. Разве можно было догадаться, какие скалы и сколы скрывает его уютная внешность. Он хранил свои тайны надежнее любого сейфа. Он умел хранить молчание.
Завтра Виталию Соломину исполнилось бы... Какая разница сколько, просто завтра у него день рождения. У него было немного друзей, он не всех подпускал близко. У него была семья. Говорят, что со временем муж и жена становятся похожи друг на друга. Их случай — исключение. Они похожи друг на друга изначально. Все семейство одной породы — золотистые, курносые, с лукавым блеском в глазах. Даже его любимая собака — той же масти.
Мария Антоновна Соломина свою судьбу увидела сразу. На съемках первого в ее жизни фильма “Городской романс” режиссер Петр Тодоровский предложил ей выбрать себе партнера. И она выбрала Виташу. В итоге роль все равно досталась другому. А они остались вместе на всю жизнь.
Который раз лечу Чита-Одесса— Однажды в интервью Виталий Соломин признался, что мужчину всегда делает женщина. Вы действительно так сильно влияли на него?
— “Делает” — это сильно преувеличено. Хотя некоторое влияние на него я все же имела, смягчала резкие стороны его характера. Он был очень гордым человеком, я даже звала его Горынычем. Но эта гордость иногда перехлестывала, что ли, со стороны выглядела как высокомерие. Я его спрашивала: “Виташ, ну почему мне все в театре говорят, что ты не здороваешься? Как это возможно?” Наверное, он был слишком самоуглублен. Он все время репетировал про себя, постоянно сочинял на ходу, мог задуматься и пройти мимо не поздоровавшись. По крайней мере для себя я так объясняю.
— А сам он что отвечал, когда вы его спрашивали?
— Он говорил, что кое с кем не здоровается сознательно. Что этот человек в какой-то ситуации предал его. Дело в том, что в представлении большинства людей предательство — проступок достаточно серьезный. Виталий относился ко всему иначе. Человек мог просто раз или два опоздать на репетицию или пообещать что-то и не сделать. Так все мы поступаем сплошь и рядом, а он воспринимал подобные вещи очень остро, иногда сразу рвал отношения. Причем не объявляя человеку об этом, просто прекращал с ним разговаривать. Допустим, такая ситуация: Виташу с большим трудом умолили стать председателем дачного кооператива. Он, конечно, не хотел, но люди рассчитывали, что он как узнаваемая личность будет ходить по кабинетам, пробивать строительство. Я знала, что это обречено на неудачу, но он согласился. А когда мы выходили из кооператива, один актер выступил на общем собрании: мол, Соломин наверняка нагрел руки и вот теперь линяет. Муж не присутствовал на собрании, но, разумеется, все узнал. И просто-напросто вычеркнул этого человека из жизни. Я его уговаривала: “Виташа, ты бы ему объяснил все, поговорил” — бесполезно. Он был очень строгий, очень многое людям не прощал. Хотя к себе относился так же жестко. Всегда был самоедом.
— Какое несоответствие внешности и характера! Он ведь казался невероятно мягким человеком.
— Андрей Кончаловский на съемках “Сибириады” прозвал его каменным цветком. Да еще сказал не просто так, а очень смачно: “Каменный ты, бл..., цветок”. И это очень точная характеристика. Потому что мягкий-мягкий, а потом вдруг — такой кремень, что не проломишь. Я по своим собственным ощущениями помню. Когда он за мной ухаживал — один человек, как только мы поженились — он стал совершенно другой. Пока шел процесс взаимного охмурения, он ни разу не показал своего жесткого нутра. Наоборот, настоящий фейерверк: цветы, рестораны, такси.
— Он правда ездил туда-сюда из Москвы в Одессу, где вы снимались у Тодоровского в “Городском романсе”?
— Не просто из Москвы в Одессу. Он летал Чита—Одесса, он в то время снимался в Сибири. Однажды я шла по Дерибасовской, с авоськой в руке, и вдруг вижу — передо мной Виталий. Хотя я прекрасно знала, что он должен быть в Чите. Оказалось, прилетел буквально на полтора дня. Такой вот роман. Мы и пожениться собирались в Чите, в его родном городе. Виташа говорил: “Уж там-то я смогу устроить настоящую свадьбу”. Он очень хотел провезти меня по Забайкалью, по родным местам, показать, как цветет багульник. У меня как раз должны были закончиться съемки в “Городском романсе”. До сих пор храню его телеграмму: “Кончай одесский романс. Целую щеку. Соломин”. Я уже собиралась вылететь, уже назначили дату свадьбы, и тут в Одессе началась холера. Объявили карантин, никого из города не выпускали — держали по десять дней в изоляторах. Мне казалось, что время течет безумно долго. Из-за этого свадьба наша сорвалась. Когда меня отпустили, у Виталия съемки в Чите закончились, да и назначенный день мы уже прозевали.
— Но потом-то вы наверстали упущенное?
— Нет, мы просто расписались — ни платья белого, ни роскошной свадьбы у меня так и не было. И в Читу я так и не попала за все 32 года нашей жизни, хотя он очень хотел свозить меня туда.
Горыныч помягчал и примирился...— Так каким же он стал после свадьбы?
— Я поняла, например, что он может молчать в течение нескольких суток, разговаривать только по необходимости. Спрашивала его: “Виташ, в чем дело, почему ты так изменился?” Он отвечал: “Ну что же, я своей цели достиг, тебя уже обаял”. Хотя жили мы тогда очень весело.
— А ведь это вы его выбрали. По крайней мере как партнера по “Городскому романсу”...
— Да, выбрала. Но, с другой стороны, я выбирала всего из двух предложенных кандидатур. Петр Тодоровский сказал мне: либо Соломин, либо Женя Киндинов, который в итоге и стал сниматься. Устроили нам пробное свидание. Киндинова я совсем не знала, а Виталия уже видела в фильмах “Женщины” и “Старшая сестра”. И я сказала Тодоровскому, что мне Соломин больше нравится, но без всякой подоплеки. Я не сразу в него влюбилась.
— Со второго взгляда?
— А может, и с третьего. Меня, совершенно неискушенного тогда ребенка, поразило, как шикарно он за мной ухаживал. Я вообще очень задержалась в развитии. Как потом выяснилось, это сослужило мне большую службу и стало основным плюсом для меня как для кандидатки в жены. Я была очень наивная, чистая: в свои 20 лет выглядела не больше чем на 16. Меня не пускали в рестораны, очень долго не продавали спиртное. Когда нашей дочке Насте уже исполнилось два года, случилась вообще смехотворная история. Мы ждали в гости одного знакомого, я знала, что он любит портвейн. И мне хотелось сделать ему приятное. Пошла вниз купить бутылочку и услышала: “Отец хочет, пусть сам и приходит”. Напрасно я била себя в грудь и твердила: “Мне уже можно. Я мать!” Спасибо, соседка меня узнала, сжалилась и купила бутылку портвейна.
— А Виталий Мефодьевич любил выпить?
— Любил. Прежде всего водочку. Виски тоже любил. Но последнее время из-за давления он пил только вино. Да и вообще стал мало пить. А так очень любил это дело.
— Он ведь занимался боксом и даже повторял иногда: “Могу и в морду дать”. Правда, что один известный художник познакомился с его кулаками?
— Было такое. Но тут нужно немного предыстории. У него есть лучший друг — Евгений Матякин, хирург, которого знает пол-Москвы. Задолго до той истории Виталий очень сильно поссорился с Матякиным: приревновал его ко мне. Причем, по своему обыкновению, ничего не объяснил — ни мне, ни ему. Представляете? С самым близким другом вдруг перестал разговаривать без всяких комментариев. Оказывается, на каком-то дне рождения в незнакомом доме я попросила Женьку показать мне, где туалет. И мы вместе вышли. И этого оказалось достаточно! Хотя на самом деле не было ни малейшего повода для обиды.
Ссора длилась и длилась, друзья ломали голову, как бы их помирить. Ведь к Виташе подойти с чем-то подобным очень трудно. Его все побаивались. Близился юбилей нашего общего друга, художника Сережи Алимова. И мы решили, что на его дне рождения будем их мирить во что бы то ни стало. Сначала один дипломат был подослан, потом другой. И в итоге сдался наш Каменный. Наш Горыныч помягчал и помирился. Сколько по этому поводу было выпито, сколько было радости!
— Неужели драка случилась на радостях?
— Ничего подобного. После ресторана все поехали домой к Алимову для бурного продолжения. Потом Матякин, я и Виташа поехали домой. Вдруг по дороге Женя говорит: “Я сейчас, наверное, с собой покончу. Меня смертельно оскорбили. Художник такой-то сказал мне слова, после которых жить нельзя”. Меня высадили возле дома, машина резко развернулась и поехала обратно. Остальное я знаю по рассказам очевидцев. Хозяин открыл дверь, увидел их на пороге и сразу спросил: “Бить пришли?” Женщины повисли на Матякине, справедливо полагая, что основная агрессия пойдет от него. Вышел и обидчик — огромный человек, известный художник-график, начал иронизировать, подначивать их. И тут Соломин классическим боксерским ударом размахнулся и врезал ему в челюсть: художник описал совершенно немыслимую траекторию... Словом, это было красиво. Все оцепенели, немая сцена. А эти двое повернулись и, не говоря ни слова, ушли. Как потом рассказывал Виталий, то был единственный раз в жизни, когда он ударил человека. И далось это ему нелегко. Он ведь даже боксом бросил заниматься, потому что ему очень трудно поднять руку на человека. Но вот пришлось...
“Я сделала вид, что ничего не знаю”— Меня поразило начало истории. Он всегда был настолько ревнив?
— Не то чтобы абсолютный Отелло, но ревнивый. Он все переживал внутри, поэтому мне трудно судить, насколько сильно он ревновал. Но думаю, что сильно. О многом говорит хотя бы то условие, которое он поставил мне перед свадьбой: “Либо я, либо твое актерство”. (Мария Соломина действительно оставила актерскую карьеру. Снималась лишь пару раз вместе с мужем — в “Сильве” и в одной из серий о Шерлоке Холмсе. По специальности она художник-модельер, работала в Доме моделей и в журнале мод. — Авт.) Потом Виташа как бы в шутку говорил: “Если бы моя жена ездила на гастроли, мне пришлось бы оплачивать еще три места в ее купе, чтоб спать спокойно. А у меня на это зарплаты не хватит”. Но в шутке было много правды — у него же первый брак распался поэтому. Он никогда о нем не вспоминал и не рассказывал. И думаю, не хотел бы, чтоб и я рассказывала.
— А вы ревновали его?
— Конечно. Еще бы! Я очень ревновала. И он мне давал поводы... Это очень тяжелая для меня тема. В общем-то у него случилось только два крупных романа в жизни. Один из них я переживала невероятно сильно. Может, потому что оказалась совершенно к нему не готова. Жила с наивным чувством абсолютной защищенности... И когда это случилось, моя жизнь полностью перевернулась — сродни тому, что я испытываю сейчас...
— Чувство страшной потери?
— Да. И ощущение совершенно однозначной трагедии: все очень тяжело и очень серьезно. Настолько серьезно, что в какой-то момент у него даже возникла проблема выбора. Но мы переболели... Позже в дневнике он записал: “Какая у меня умная жена”. В чем заключался мой разум — совершенно непонятно. По-моему, я вела себя крайне тривиально: устраивала истерики, выяснения отношений. Делала все то, что делать не надо.
— И что делает каждая женщина в такой ситуации.
— Да, ведь опыта-то не было. Что лежало на поверхности, за то и хваталась. Начала пить... В общем, это было крупнейшее переживание. Хотя и говорят, что время лечит, но меня оно очень нескоро излечило. Рана саднила и ныла еще многие-многие годы.
— Получается, в его жизни была та же самая “зимняя вишня”, что и на экране?
— В общем, да. Хотя немножечко другая. В жизни была вспышка, которая не длилась так долго, как в фильме. Я поняла, что он очень страстно влюблен. И просто поставила условие: давай выбирай. И тогда он мне сказал: “Я должен подумать!” Эта фраза как лезвие... Ничего страшнее он сказать не мог.
— Если не секрет, это была актриса?
— Актриса, да (Мария Антоновна переходит на почти беззвучный шепот. — Авт.). Партнерша... К сожалению, это такая профессия, которая очень искушает человека.
Спустя какое-то время у нас родилась Лиза, все было очень хорошо. А потом опять случилось это. И знаете, просто удивительно — я реагировала совершенно по-другому. Может, у меня уже выработалось противоядие, иммунитет, что ли. Я сделала вид, что ничего не знаю. Хотя мне, конечно же, рассказали. В театре всегда много “доброжелателей”. Второй раз все тянулось и тлело намного дольше, но уже совсем иначе — и с его стороны, и с моей. В первом случае он был словно в шорах, ему было все равно — узнаю я или нет. Я видела, что человек забыл обо всем на свете, потерял чувство реальности. Во второй раз у него не было уже такой страсти, и он не хотел, чтобы я что-то узнала. Он подходил ко всему более рационально.
— Вы когда-нибудь возвращались к этой теме?
— Только спустя много лет я призналась, что и во второй раз все знала. Ему было неприятно. Но, как мне показалось, он оценил мое благородство. Виташа вообще был человек закрытый, скупой на эмоции. Но пару раз в моменты откровенности он признавался, что очень благодарен мне за то, что я его оставила у себя, не дала уйти.
— Жизнь наверняка сталкивает вас с этими женщинами.
— Более того, героиня второго романа приходила сюда, к нам домой, на девять дней и на сорок. Ну а теперь-то что нам делить? Не скажу, что испытываю приятное чувство от того, что она приходит, но и запрещать смысла нет. Наоборот, я всегда повышенно дружелюбна, когда мы встречаемся в театре. Делаю вид, что ничего не произошло.
— Он был близок с детьми? Или тоже сохранял дистанцию?
— Отец он был потрясающий. Никакой дистанции не сохранял. Наша младшая дочь Лиза сейчас учится во ВГИКе на первом курсе, собирается заниматься детским кинематографом, и иногда мы рассуждаем с ней о воспитании. Она говорит: “Поразительно — он ведь нас совершенно не воспитывал. Но все понятия о жизни, от простых до самых сложных: о добре и зле, что хорошо, что плохо — все пришло только через него”. Как он умудрился, не знаю. Моралей он им никогда не читал. И никогда их не наказывал. Особенно это стало заметно, когда Лиза начала ходить по клубам. Со старшей, Настей, мы таких проблем не знали. А тут появилась вся эта ночная жизнь, совершенно неизвестный для нас пласт жизни. Вечером ребенок исчезал в ночном клубе. Я-то спокойно ложилась спать, а Виталий, конечно, не мог уснуть.
— Он так боялся за нее?
— Очень боялся. Я иногда просила его: “Ты поговори с ней серьезно, как отец. Объясни, что так нельзя”. Он всякий раз обещал поговорить. Но вот она приходит, он ее по голове погладит, какие-то две-три нежные фразы скажет — и все... Он был удивительно мягок с детьми, нежен и даже необъективен. При такой жесткости с другими людьми дочерей он не мог даже отругать.
— А с внуком?
— Он очень хотел сделать из него мужчину. И досадовал, что Настя с мужем балуют Кирюшу, растят его тепличным ребенком. На даче специально для него сделал помещение под мастерскую, хотел, чтоб там стояли столярный и слесарный станки, чтобы ребенок научился что-то делать своими руками, имел мужские навыки. Они хоть и общались нечасто, но он давал внуку что-то такое, чего не мог дать никто другой. Кирюшке не сразу сказали, что дед умер. А когда узнал, реакция была потрясающая: “Вот Федьке не повезло, он его совсем не знает”. Федьке — младшему внуку — всего год, а Кирюшке шесть с половиной. Я говорю: “Теперь ты ему будешь рассказывать про деда, чтоб и он его узнал”.
Он не мог открыто выступить против брата— Он никогда не жаловался, но иногда все же проскальзывало: работы мало, сложно кормить семью.
— Это правда. Если бы не антреприза, которая нас держала, было бы совсем тяжело. Из киношной обоймы он выпал, его мало приглашали последнее время. Хотя он сыграл в фильме “За кулисами”, потом еще одна картина, которая сейчас выходит, — “Все красное”. Он не успел там досняться. И они взяли какого-то полковника, он за Виташу снимался спиной. Лариса Удовиченко мне рассказывала: “Такого похожего нашли! Мы как увидели его, сразу зарыдали, полчаса не могли начать съемку”. В самом последнем фильме он снялся у Игоря Угольникова. Виталий очень ждал его выхода. Но Угольников все не мог добыть денег на озвучание.
— Однажды Соломин обмолвился, что впереди остались считанные годы. Он что-то предчувствовал?
— Мне сейчас все говорят, что было предчувствие. Но не знаю... Я не видела никакого предчувствия. Он собирался жить и работать, строил большие планы относительно ВГИКа. Со студентами занимался с огромной страстью. Сейчас его коллеги говорят: мол, они вампиры, тянули из него силы. Это не так. Студенты давали ему силы. Он с ними молодел. Понимал, что его актерская дистанция подходит к концу, но как режиссер и педагог он на пике своих возможностей. Именно поэтому очень страдал, когда его лишали работы. В первую очередь это касалось театра, хотя эта работа — самая безденежная. Но для него — самая важная. Все сериалы и антрепризы — на втором плане. Хотя понятие “халтура” для него не существовало. Виташа всегда работал честно. У него было очень много идей. Он постоянно говорил: “Меня распирает изнутри. Я не могу из-за этого спать”.
— Так что же происходило в Малом театре? В чем главная проблема?
— Я не зна-ю! Могу только догадываться. Он никогда ничего мне не говорил. На этой теме всегда лежало табу. Сколько раз я его просила: “Может, ты помиришься с братом, наладишь отношения?” Понимаете, там были какие-то значительно более серьезные моменты, чем все те бытовые обиды, про которые я вам рассказывала раньше. Там слишком многое намешано. В том числе и ситуация в театре. Виташа писал: “Меня выдерживают по пять лет, как хорошее вино”. Он вообще не умел кланяться и выпрашивать что-то. Но ходил, просил, подавал заявку на постановку, а она оставалась без ответа. Тут много загадок. Виталий сделал “Свадьбу Кречинского”, на которую ходила вся Москва. Это и чисто экономически поддерживало театр. Билеты продавали по коммерческой цене, а в зале всегда был аншлаг.
— После смерти мужа вы не пытались поговорить с Юрием Мефодьевичем?
— Мы с Настей задавали ему вопрос: почему не идут Виташины спектакли? Он неопределенно отвечал, что трудно найти исполнителя главных ролей. Хотя сам Виташа говорил, что Василий Бочкарев мог бы прекрасно сыграть в том же “Иванове”. Понимаете, Катя, это очень больная тема. Думаю, потому он и ушел так рано. Говорят, в театре существует некая оппозиционная группа. Виталию постоянно предлагали присоединиться к ним. Но он, конечно, не мог, причем именно потому, что он — брат. Хотя его совершенно не интересовала власть, его волновало только дело.
— Вы уже знаете, какой памятник будет стоять на могиле мужа?
— Крест. Но я хочу, чтоб это был крест, сделанный художником. Такой хорошо сработанный, каменный... А может, и бронзовый.
— Виталий Мефодьевич был крещеный?
— Слава тебе господи, он крестился за два года до смерти. Что тоже стоило достаточно больших усилий — и моих, и крестной матери. Но в результате он пришел к этому сам. Думал-подумал, почитал, походил и все-таки крестился. Слава богу, я теперь могу за него молиться в церкви и заказывать панихиду. Мне было бы очень тяжело, не имей я такой возможности.
— Я читала, что он вел дневник, который никому и никогда не собирался показывать. Он существует?
— Более того, их много. И я даже отдала их авторам книжки о Виталии, чтоб опубликовать кусочки. Тетради действительно писались только для себя. У него и так-то был корявый почерк, а там вообще ничего не разобрать. Последнюю тетрадку я нашла уже после его смерти. Там такие есть щемящие вещи... Например, как-то раз ему должны были позвонить и сказать, когда съемка. Час не звонят, другой. Он не находит себе места, хотя внешне это никак не проявляется. И вот он пишет в дневнике: “Наверное, они посмотрели материал и решили, что я старый...” И в этом столько... Я только сейчас понимаю, что за боль сидела у него внутри, что с ним происходило. Эта профессия, вечно зависимая, с его характером, который не выносил никакой зависимости... Ему было очень тяжело. И никто об этом не знал. Он никого не пускал внутрь. Никогда. Он все нес один...
Наш разговор — он весь сквозь слезы, сквозь шепот. Есть ведь слова, которые не напишешь. На прощанье она подвела черту: “Наши 32 года были таким подарком, таким счастьем... Но, с другой стороны, не будь этого счастья, может быть, не так остро я бы сейчас страдала. Я жутко по нему скучаю...”