— Пшла вон, — вот дебелый охранник в недорогом магазинчике, где она ждала меня для интервью, подталкивает ее к дверям. Странное одеяние. Шляпка на голове. Почти бомжиха. «Такие, как я, не должны рождаться вовсе, Катенька», — она смотрит на меня, не поднимая глаз. Затем вообще закрывает их. Разговаривает как слепая. Как будто бы прячется от этого мира.
У нее неизлечимый диагноз: инвалид детства. Олигофрения. Умственно отсталая. Мама незадолго до родов упала на улице. Девочка родилась еще и косолапой, перенесла несколько операций. Но все это, конечно, не от того... Просто следствие, стечение обстоятельств. Отец долго болел душевно. Потом умер. А она осталась...
О знаменитом дяде Марке Исааковиче (У него с ее отцом общая мать и разные отцы-авт.) помнит мало: вроде бы приходили в детстве в какую-то красивую квартиру, вроде бы к его матери, ее бабушке, где на стенах висели театральные и киноафиши. Роль отца из «Братьев Карамазовых» сделала Марка Прудкина знаменитым. Другой, сказочный мир. Попасть в который ей так и не удалось. Тогда ей было лет пять.
Сейчас Алле Викторовне уже шестьдесят. Полвека с тех пор прошло.
«Мама, чтобы я не осталась совсем без профессии, учила меня вышивать», — говорит женщина. Держала пяльцы непослушными руками, говорят, это помогает разрабатывать пальцы, чтобы развивался ум.
Девочка выросла почти нормальная. Учила стихи, читала книги. Жили с мамой на Тверской. Элитное жилье, хоть и коммуналка, — всем бы такое!
Все, что у нее осталось от той жизни, — это дневник. Исписанный четким, аккуратным почерком. Он вела его несколько лет. Он — самое дорогое, что есть у нее. Она доверила его мне, чтобы я рассказала за нее ее историю. Вовсе не неграмотная, писать Алла Викторовна умеет, ориентируется в пространстве, может внятно поведать то, что с ней случилось, и поэтому рассказывать она все-таки будет сама.
А я всего лишь дополню ее мысли.
Проданная поневоле
Из дневника: «С 1954 года меня поставили на учет в психоневрологический диспансер с диагнозом „умственно отсталая“. С родителями у нас была коммунальная квартира на улице 4-й Тверской-Ямской, д. 24, кв. 21. Дом был постройки 1905 года. Благодаря маме я окончила 8 классов в обычной средней школе. Поступила в школу художественных ремесел. Работала на фабрике художественной галантереи, где применяли труд инвалидов».
Злоключения Прудкиной начались в 1994 году, когда соседи решили разменять их общую коммуналку на отдельные квартиры. Несмотря на то что Прудкины жили в этом доме с 1929 года и меняться не хотели, их все же уговорили. Квартиру дали на Мантулинской. Но долго радоваться новому жилью ее матери Ревекке Захаровне не пришлось. В декабре 1998 года она случайно вылила на себя кастрюлю с геркулесовой кашей, завертелась от болевого шока, от огня на плите на ней загорелась одежда, и, не приходя в сознание, женщина скончалась от ожогов в больнице, оставив дочь-инвалида совсем одну.
Из дневника: «Мы захоронили маму на Ваганьковском кладбище на 55-м участке 25 декабря 1998 года. Себя я в этот момент от горя совсем не помнила».
Чтобы прийти в чувство после смерти единственного близкого человека, и без того инвалиду Алле Викторовне назначили сильные успокоительные и антидепрессанты. Нотариус посоветовал ей переоформить квартиру на свое имя.
Из дневника: «Вскоре после смерти мамы мне начал названивать какой-то человек, который убеждал меня, что мама очень хотела произвести обмен нашей квартиры. Что только смерть помешала ей сделать это. Он назвался Олегом. Я ему долго не верила. Но он звонил все чаще и чаще. И все сильнее и сильнее убеждал меня, что это единственно верный выход. Звонил почти каждый день. У меня была затуманена от лекарств голова, в конце концов я согласилась на его предложение, только чтобы он отстал», — продолжает Прудкина.
А дальше идет банальный сюжет из криминальной хроники... «Олег» и еще несколько мужчин, якобы риелторов, отвезли несчастную одинокую женщину в квартиру на Лесной, которая вроде как ей причиталась после обмена. Показали сумку, полную долларов, — тоже для нее. Затем доставили к нотариусу, где она, ничего толком не сознавая, подписала все нужные документы. Но и это было еще не все — чтобы замести следы квартирного мошенничества, аферисты решили отвезти Аллу Викторовну в деревню, где жили такие же несчастные, как и она сама, инвалиды. Алкоголики, олигофрены, шизофреники, совершенно не защищенные государством и законом и поэтому с легкостью обманутые преступниками. Калужская область, поселок Сосенский — это была отныне ее родина. С собой Прудкиной выдали 1600 долларов — якобы «плата» за ее проданную квартиру.
Деревня проклятых
Из дневника: «Пока меня везли, мы несколько раз останавливались в кафе, чтобы перекусить. Но мне покупали только самые дешевые бутерброды и сосиски, — продолжает Алла Викторовна. — Доехали мы до Сосенского очень поздно, остановились в гостинице, она была расположена в жилом доме». (О том, что с ней произошло, Прудкина свидетельствует очень четко, описывая все бытовые детали, что вообще свойственно для олигофренов; лишенная абстрактного мышления, она не забывает даже самые мелкие подробности.) «Рано утром все собрались и поехали на машине „Жигули“ темно-синего цвета к дому 18 А по улице Кирова, кв. 66, и отдали остатки вчерашней еды женщине, которую звали Верой Басовой, ее тоже привезли сюда из Москвы, из Краснопресненского района. Она была хронической алкоголичкой».
...Домой в Москву Алла Викторовна Прудкина возвращалась долгих восемь лет...
Из дневника: «Весь поселок состоял из таких, как я, — пишет дальше Алла Викторовна. — Некоторых поселенцев охраняли, чтобы эти люди не сбежали. Ко мне приставили двух мужчин — „Бориса“ и „Василия“, двоюродного брата риелтора „Олега“. Многие квартиры в Сосенском пустовали, и меня поселили в одну из таких. Мои охранники только и делали, что смотрели телевизор марки „Юность“. Они смотрели первый и второй каналы, а все остальные не работали. В мае 2003-го мы все втроем ходили в баню, но все обошлось хорошо с их стороны — никто меня не насиловал».
По словам Прудкиной, риелтор «Олег» часто навещал эту гоп-компанию, привозил продукты, иногда даже большую хозяйственную сумку, раз в две недели, раз в месяц.
Из дневника: «Мои охранники ничего по дому не делали. Ходили в пьяном виде, их знакомые из Москвы тоже приезжали всегда пьяные, с проститутками. Один раз привезли с собой девушку, которую все мужчины называли Клубничкой. Я в тот день ушла. Когда я пришла, „Олег“ отнял у меня стиральную машину „Малютка“, которую сам же и купил когда-то. Я стала умолять его не делать этого. Девушка вмешалась и тоже просила не трогать больного человека. И он мне ее тогда оставил».
«Однажды меня вывезли в сосенскую милицию, знакомиться с участковым Пушкаревым. „Олег“ учил меня, что надо ему говорить вот что: „Мне нравится природа, рядом лес, поэтому я и хочу жить здесь, а не в Москве“. И я все эти слова повторяла, потому что боялась их».
Даже странно, что за годы своего заключения Прудкина запомнила абсолютно все. Каждого соседа, каждого товарища по несчастью. О них она тоже рассказывает в своем дневнике.
Привезли пьяницу, женщину, никому не нужную, с двумя детьми. Мать вскоре допилась до белой горячки и умерла. Дети остались сиротами.
Мужчина, 40 лет, сожительствовал здесь с одной. После ее смерти ушел в монастырь, так как жить больше было негде — одноэтажный дом, хилая хибарка, сгорела.
Умер, умерла, спился... За последние годы Сосенский превратился в кладбище загубленных душ — получается, выжила только олигофренка Алла Прудкина.
Из дневника: «Здесь действительно был лес и чистый воздух, не было только культурных мероприятий, как в Москве, к которым я привыкла, и, конечно, было очень страшно от сторожей. Но не страшнее, чем дома, когда один психиатр сказал мне еще до появления „Олега“: „Давайте я устрою с вами фиктивный брак и перееду к вам жить, буду выписывать вам хорошие таблетки“.
Возвращение домой
Видимо, окончательно перестав опасаться прибитую жизнью Аллу Викторовну, сторожа внезапно исчезли. А она, став почти свободной, замыслила во что бы то ни стало вернуться к себе домой. Но не было денег. Да и направления, куда ей ехать, Прудкина, по всей видимости, не знала.
Из дневника: »29 ноября 2005 года я была на приеме у врача-психиатра в Козельской больнице, я ей сказала вот что: «Я это дело просто так не оставлю. Я буду писать о нем. До самого конца». Врач ответила мне так: «Алла, пойми, что у тебя ничего не получится. Успокойся! Обманывают не только тебя, больную, обманывают и здоровых, и бедных, и богатых. Тебя хотя бы оставили в живых. Успокойся и живи себе». Я стала возражать: «Значит, живи, как жила? А эта мразь будет и дальше ходить по земле, отнимать у нас квартиры? Убивать, отнимать деньги, которые мы заработали. Они же едят, как все нормальные люди, любят, тоже болеют, умирают — как они могут быть такими же, как мы? Почему все так несправедливо? Почему органы, которые должны этим заниматься, ничего не хотят делать?»
Будто не доверяя самой себе, она спрашивала у всех окружающих ее людей: правильно ли она делает, что не хочет замалчивать свою историю, что собирается писать и жаловаться, добиваться правды? Ей отвечали обычно: «Оставь, тебя же не трогают, не выселяют из Сосенского, уймись!»
Лишь далекая и прекрасная родная Москва стала для нее городом, где ей обязательно помогут. Умственно отсталые — как дети. Верят в чудеса до конца.
«Я понимала, что если мои похитители узнают, что я хочу бежать, то они могут расправиться со мной, что они взломают мою дверь, и возьмут меня силой, и отвезут куда-нибудь, где меня вообще никто не найдет. Но я также знала, что все будет хорошо. Потому что мне помогут москвичи, не могут не помочь. Я расскажу кому-нибудь обо всем. Я переоформлю квартиру обратно на свое имя, покажу на суде все свои документы. Я попрошу, чтобы меня живой и невредимой доставили в мое прежнее жилье, с вещами, с мебелью, и охраняли до того дня, пока все не закончится».
Алла Прудкина стала головной болью всех ветвей власти Сосенского. Она ходила к депутатам, к участковому милиционеру. Тот показывал ей толстенный УК и тоже уговаривал угомониться: срок давности, то да се... Мошенничество вообще трудно доказать. «Но если вы найдете того, кто вам поможет!..»
...И однажды Прудкина все же решилась покинуть место своего «заточения». Села в автобус и просто поехала.
В Москву она прибыла 3 июля 2008 года, чтобы все-таки возбудить уголовное дело против банды «черных риелторов». Никто ее не преследовал.
Душевно отсталые
Она позвонила нам в редакцию. Сказала в трубку доверчивым детским голоском: «Меня зовут Алла Викторовна Прудкина. Я — двоюродная племянница народного артиста Марка Прудкина, умственно отсталая женщина. Я прошу помощи у вас, я верю, что вы мне поможете».
Я не смогла ей отказать...
Живет до сих пор в подвале. Еврейская община помогла — выделила крошечную комнатку, заставленную поломанной мебелью. Зато недалеко от центра. В переулках Китай-города. Ест по милостыни в бесплатной столовой. Оттуда же может звонить даром. Поэтому и обзванивает все инстанции подряд, каждый день одни и те же: может, услышит хоть кто-нибудь?
За минувшие после ее грустного возвращения четыре года Алла Викторовна по нескольку раз обошла прокуратуру, Общественную палату, организации по правам человека, Администрацию Президента, мэрию, Департамент жилищной политики — все отказывают ей в приюте и лечении, в лучшем случае выслушивают. А чаще всего — гонят прочь. А она, такая наивная, все ходит и ходит по десятому кругу.
В секонд-хенде для таких же нищих и бесправных ей выделяют вещи, иногда даже совсем хорошие, почти новые. Она берет — а куда деваться? Эти старомодные шляпки на ее голове, каждый раз другая, — они все оттуда.
Пригласила меня в гости, в свой подвал, налила стакан просроченного сока: «Вы знаете, иногда в магазине такие хорошие продукты на свалку выбрасывают!» — расчистила место среди строительного мусора. «Я боюсь, что не сегодня-завтра меня отсюда выгонят. Вот вернется хозяин... Куда идти потом?»
Каждые выходные Алла Викторовна ходит в театр — по бесплатным благотворительным пригласительным. Оказывается, есть и такие... «Без театра я просто умру!» — восклицает она: видно, сказываются гены. Пытается выкарабкаться и вернуть свое в этом огромном, равнодушном городе.
А еще все пишет и пишет свой дневник, в котором подробно рассказывает, что все-таки с ней произошло. В надежде на то, что это хоть кому-нибудь будет нужно. Хотя сколько таких историй...
Алла Прудкина просит не только за себя. За тех несчастных, что так и не нашли в себе силы покинуть Сосенский и до сих пор живут там, брошенные, забытые всеми. «Там десятки человек, я должна им тоже помочь, тоже их спасти» — она ненормальная, честное слово. Это обостренное чувство справедливости — откуда оно в ней, умственно отсталой инвалидке? Когда мы, здоровые люди, думаем только о себе и своем благополучии.
Мы не умственно — мы душевно отсталые...