В первом измерении театр на тысячу мест с залами для маскарадов и карточной игры называли Петровским, потому что возник на Петровке, у реки Неглинки и ее топких берегов. Менее чем за год, во что трудно поверить, его построил за свои деньги в 1780 году, заложив в Опекунском совете все нажитое и самого себя, “содержатель публичных увеселений”. В таком статусе пребывал в России “англичанин-мудрец” часовых дел мастер Мекол Медокс, ставший в Москве Михаилом Егоровичем. За его уникальные часы аристократы платили тысячи рублей, колоссальные по тем временам деньги. Годами мастер создавал часы “Храм Славы” в подарок Екатерине II. Они были с водопадом, органной музыкой, орлицей, кормящей орлят жемчужинами, Геркулесом и другими фигурами, славившими деяния царицы. Часы показывают в Оружейной палате.
Трехэтажный театр, где пели, танцевали русские артисты и гастролеры — итальянцы, французы, — сгорел четверть века спустя после открытия, в 1805 году. Сгорел от огня двух забытых гардеробщиком на вешалке зажженных свечей.
Между тремя сохранившимися кирпичными стенами Осип Бове построил по проекту петербургского архитектора Андрея Михайлова роскошный театр, развернув главный вход с Петровки в сторону спланированной им после пожара 1812 года Театральной площади.
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Таким увидел Большой Петровский театр во втором измерении вернувшийся из ссылки в Москву Пушкин. Здание стало в три раза крупнее прежнего и полюбилось москвичам. “Большой Петровский театр, возникший из старых, обгорелых развалин, — писал Сергей Аксаков, — изумил и восхитил меня…” Музыковед Владимир Одоевский радовался: “Блеск костюмов, красота декораций, словом, все театральное великолепие здесь”. Михаил Лермонтов, поднявшись на колокольню Ивана Великого, увидел: “На широкой площади возвышается Петровский театр, произведение новейшего искусства, огромное здание, сделанное по всем правилам вкуса с плоской кровлей и величественным портиком, на коем возвышается алебастровый Аполлон”.
Сгорел бог муз с квадригой в 1853 году, во время страшного пожара, вспыхнувшего в столярной мастерской театра. Все пожарные команды Москвы справиться с разбушевавшимся огнем не смогли. Никто не погиб, но все внутри испепелилось: декорации, костюмы, библиотека, архив, занавес…
В третьем измерении Большой театр, воссозданный по проекту Альберто Кавоса, творца Мариинского театра, Москва увидела спустя 36 месяцев после пожара, в дни коронации Александра II. Здание поднялось на этаж, стало масштабнее, изменилась планировка зала ради вожделенной акустики. Классический портик из восьми колонн остался прежним. На заново расписанном плафоне зала витали десять муз. Вместо сгоревшей квадриги и Аполлона отлили новую композицию столь искусно, что император Николай I удостоил скульптора монаршей крепкой шуткой: “Ты, Клодт, делаешь лошадей лучше, чем жеребец!”
Кавос достиг идеального звучания, уподобив зрительный зал скрипке. Роль верхней деки играл плафон из резонансной ели, а не из чугунной плиты, как вменялось строительными правилами. Нижней декой служил пол партера из той же певучей ели. Ею же облицевали стены зрительного зала. Так прежде не поступали, но обладавший незыблемым авторитетом Кавос настоял на своем, все рассчитал и предусмотрел, что в случае возникновения пожара все смогли бы покинуть театр за одиннадцать минут. Этот театр дожил до наших дней, мы его видим.
К концу XIX века, когда ель высохла и оптимально отражала звук, Большой театр обладал лучшей в мире акустикой. Его парадный занавес исполнил итальянский живописец. По традиции оперных театров своей страны, где занавес играл роль картины с сюжетом, важным в истории города, он представил зрителям Большого театра въезд в 1612 году Минина и Пожарского в Кремль.
Тогда театр на всем пространстве декорировался гербами дома Романовых, России, Москвы с образом Георгия Победоносца, двуглавыми орлами, вензелями с инициалами императора. Все напоминало, что Большой театр — императорский.
Доставшийся после революции храм оперы и балета советская власть превратила в политический форум. В нем созывались съезды Советов, съезды партии большевиков, международные конгрессы их единомышленников. Тридцать раз перед делегатами выступал Ленин. О его смерти узнали здесь. В Большом театре принималась Конституция СССР.
Поэтому искоренялись все напоминания о свергнутой монархии. На занавесе вместо Минина и Пожарского засияли серпы и молоты. Двуглавого орла на фасаде заменил герб СССР, царские инициалы превратились в лиры. Большой Императорский зал, где венценосцы прогуливались в антрактах, назвали Бетховенским. (Молодого Бетховена изваял для этого зала в 20 лет мой давний знакомый Петр Шапиро. Не принятый в художественную школу сын “врага народа”, советского инженера, изобретателя запахов духов “Красная Москва” и “Белая сирень”, и матери-американки. Самоучка проявил себя как скульптор на службе в армии. Он ваял с натуры Георгия Жукова и других маршалов Советского Союза. А всего с тех пор создал пятьсот бюстов в Москве и Вашингтоне, куда улетел с красавицей женой Анжелой, известной многим в Москве…) Царскую корону заменила пятиконечная звезда. Роспись “Апофеоз муз” на плафоне намеревались трансформировать в “Апофеоз искусств народов СССР”, чему помешала война.
Царской и советской власти пришлось постоянно бороться за спасение театра, в котором еще до революции появились трещины в стенах. Когда в закрытом для публики театре укрепляли фундамент, здание просело на 22 сантиметра. Оно стояло на дубовых сваях, неколебимых, пока они пребывают в грунтовой воде. При изменении ее уровня дерево гнило, теряло монолитность. Однажды театр во время спектакля дал такую осадку, что заклинило двери лож над зрительным залом. Зрителям пришлось перелезать через перила и выходить из боковых лож. Весь ХХ век укрепляли фундамент всеми известными средствами.
К началу ХХI столетия фундамент и стены настолько обветшали, что Большой мог рухнуть. Со времени основания театра его труппа возросла в десять раз! Персонал задыхался в тесноте. Сценическому оборудованию не хватало места. При принятом в соотношении 1 кубометр пространства на зрителя и 4 кубометра на сотрудника театра в Большом эта пропорция выражалась 1 к 1. Поэтому в 2005 году начались долгожданная реконструкция и реставрация исторического здания, замена фундамента, расширение пространства Большого театра. Ни на земле, ни в небе пути не было, оставалась одна возможность — углубиться в недра.
Под всем зданием, за исключением зрительного зала, решено было построить подземные ярусы, под Театральной площадью — репетиционный и концертно-выставочный зал. С тыльной стороны здания запроектировали подземный служебный корпус. В четвертом измерении площадь театра предстояло увеличить на 42 тысячи квадратных метров. То есть в два с лишним раза.
“Закрыть Большой театр — все равно что закрыть Кремль”, — заявил бывший глава Федерального агентства по культуре. Пообещал труппе, что она войдет в свой театр в 2008 году. Минуло четыре года, а премьера не объявлялась. Здание зависло над котлованом глубиной в 20 метров и держалось на вдавленных в грунт стальных сваях. Выигравшим тендер работа оказалась не под силу. Германским инженерам, приглашенным устанавливать оборудование сцены, пришлось следить за тем, как русские рабочие заливают бетон. Немецкая фирма намеревалась было уйти с объекта и подключить к процедуре развода юристов.
Но с Петровки немцы не ушли. Пришлось покинуть Большой театр несостоятельным подрядчикам. Их место заняли строители, проявившие себя в Большом Кремлевском дворце, на Казанском вокзале, в храме Христа, на Поклонной горе, построившие Фундаментальную библиотеку МГУ.
Пришлось менять коней на переправе. В проект вошла инвестиционная группа, основатель которой Зиявудин Магомедов является попечителем театра.
Сменились руководитель дирекции по строительству, реконструкции и реставрации, главный архитектор, обновилась команда генерального подрядчика.
Все это произошло после того, как Президент России Дмитрий Медведев поставил политическую задачу: открыть Большой театр к октябрю 2011 года. Возглавил рабочую группу заместитель главы Администрации Президента Александр Беглов. В попечительский совет вошли мэр Москвы и его первый заместитель, глава комплекса строительства, получившие карт-бланш.
— Я помолодел на 30 лет — такого бардака на стройке давно не видел, — признался Владимир Ресин после знакомства с объектом. — Подобной технологии на московских площадках давно нет. Для комплекса Большой театр стал объектом номер 1. С Петровки начинаются субботние объезды.
…Грохот отбойных молотков, треск сварки, шум моторов у театра с тех пор напоминает мне гул, что царил на Волхонке, когда воссоздавался храм. Громадное здание с временных свай сняли и установили на незыблемый фундамент. Угроза Большому театру миновала. Работу пошла по графику суточному и долгосрочному. Ее организовали в три смены, днем и ночью. Вместо четырехсот рабочих рук их число достигло трех тысяч, не считая тех, кто выполняет заказы Большого театра в реставрационных и художественных мастерских. На стенде с плакатами по технике безопасности я увидел цифру 230 и прочел, что столько дней осталось до премьеры.
Вхожу в давно знакомый вестибюль, иду по обновленной метлахской плитке, но не по парадной лестнице вверх. А по ступеням лестницы, ведущей вниз на 22 метра в глубь земли. Фактически театр получил два новых крупных здания. Одно, пятиэтажное, с техническим этажом, — для репетиций хора и оркестра, концертов и выставок. Другое, шестиэтажное, — для объемных декораций, оборудования сцены и оркестровой ямы. Она рассчитана на 136 музыкантов — симфонический оркестр самого большого состава.
С самой низкой отметки начинаю хождение под потолок зрительного зала. Под сбитой штукатуркой мне показали кирпичи старинной кладки. Они разные: гладкие, ребристые, красные, бордовые. Штукатурить их не будут, покажут под стеклом. Это память о стенах театра Михайлова и Бове, а может быть, и театра Медокса.
По парадной лестнице поднимаюсь в Белое фойе с окнами на Театральную площадь, где в антрактах кружила публика. Сияют зеркала, хрустальные люстры. Своды расписаны оттенками розового цвета в технике “гризайль”, отчего кажутся покрытыми лепниной. Все стало так, как было при Кавосе. За дверью в центре Белого фойе — бывшая Императорская ложа, пока еще заполненная строителями и реставраторами. Ей вернули двуглавого орла. После 1917 года места в царской ложе стали общедоступными. Сталин и вожди — члены Политбюро опасались покушений и теснились в боковой ложе.
С одной стороны Белого фойе — Малое императорское фойе, оно же Круглый зал. В нем воссоздали сбитые большевиками инициалы Николая II и царскую корону. В соседнем Большом императорском фойе, переименованном в Бетховенский зал, осталось обтянуть стены красным атласом цвета “раскаленного чугуна” — французы называют его “шардон”. В торце зала за высокими дверями — комната отдыха и ложа, ныне Президентская, в прошлом облюбованная Сталиным. Он, бывало, тайно приезжал ради того, чтобы послушать одну арию. В театр меломан попадал из неприметной двери.
С другой стороны Белого фойе — два других роскошных зала. В Хоровом зале уже состоялся первый концерт хора Большого театра. Юрий Григорович порадовал строителей словами, что ощутил здесь дух Большого театра.
В коридоре с надписью “Партер” и “Амфитеатр” иду по венецианской мозаике. Откуда она? Ведь помню — был паркет. Случайно нашли сохранившийся фрагмент, датированный 1856 годом. Реставраторы предложили подобным образом покрыть все полы в коридорах, как было прежде. В партере в лесах увидел стену, облицованную свежими досками палевого цвета. Провожу рукой по шершавой поверхности и тем самым касаюсь резонансной ели. Вот он где, секрет удивительной акустики Большого театра!
В огороженном фанерой закутке в центре зрительного зала вижу готовую к покрытию хрустальными подвесками главную люстру, сияющую сусальным золотом. На месте все разобранные было газовые рожки, ставшие электрическими, и фигурки мальчиков-путти. На верхнем ярусе попадаю под самый потолок. Рукой касаюсь плафона и муз, написанных на холстах масляными красками в 1856 году. Им вернут былой цвет и колорит. Не поступят с плафоном, как французы в Гранд-опера, где после реставрации витают над роскошным залом витебские коровы Марка Шагала.
В Большой театр я заходил с разных сторон: под портиком, со ставшими после реставрации белокаменными колоннами, и с тыла, где попал на необъятную площадь сцены. Заполненная металлоконструкциями, она напоминает пролет заводского цеха с портальными кранами. Пространство перегораживает германский пожарный занавес — конструкция весом в 30 тонн, — способный опуститься за тридцать секунд.
Стал я на то место, где повиснет сотканный в России главный занавес с Мининым и Пожарским. Все увидят их грядущей осенью. В этом больше никто не сомневается.
