Шурш...Шурш... говорят листья под моими граблями. Когда возишься в саду, очень хорошо думается. Шурш... и еще один шурш... интересно, почему я никак не могу отвязаться от мыслей о нем? Наверно, после вчерашней лекции. Она началась обычно, с моего вопроса:
- Господа студенты, кто из вас когда-нибудь двигал холодильник на кухне?
Сотни рук, веселые глаза, пятница, на улице ноябрьское солнце, скоро домой.
- А вот сейчас мы с вами поймем, что общего между тупым передвижением холодильника по кухне и смычком, скользящим по струнам скрипки… Более трехсот лет назад …
Я рассказываю, а сама думаю про долгие годы его молчания. В зале вырастает рука.
- А расскажите нам о нем побольше! – тонкие музыкальные пальцы, живой любопытный взгляд, приткнутый к креслу футляр с виолончелью - Зак Салукис. – Это правда, что он был импотентом и девственником? – в зале шум, смешки.
- Ну что ж, слушайте…
***
День выдался хороший: отпустила боль в спине, которую могло облегчить только долгое лежание в горячей ванне. Он уже с утра знал, что сегодня - пора. Но ежедневная рутина не давала заняться тем, о чем тайно мечтал столько лет. Мастер Монетного Двора Ее Величества. Это не шутка. Пять слов – и все с заглавной буквы.
Но вечером, когда сумерки отвердели по углам, наконец-то выпал момент. Он придвинул поближе лампу и написал на чистом, давно приготовленном листе “Рассуждения о…”. Написал и непроизвольно втянул голову в плечи. Он знал, что сейчас услышит голос. Проклятый голос, который оставил его в покое тридцать лет назад. И хуже того –сейчас вернутся воспоминания о том страшном дне и полутора годах после. О времени почти полной темноты
***
Тридцать лет назад он был молод. Пятьдесят – это не возраст для ученого. Он закончил труд своей жизни, поставил точку, смешную, как сейчас ее помнил – немного овальная, неидеальная такая точка на толстом, слегка жирноватом на ощупь, листе. Куда он пошел в тот день? Наверное, как всегда, в любимую пивную, отметить событие с дорогим Эдмондом, а заодно и посмеяться над недотепой Робертом. Задумался – Роберт умер, давно умер. У него была неплохая интуиция, да что там говорить, блестящая интуиция.
Да, наверное он пошел в пивную. Дорогой Эдмонд шутил, как всегда, хлопал по плечу, поздравлял. Как он любил говорить? “Когда Айзек приказывает Природе следовать каким-то законам, Природа смиренно отвечает – есть, сэр!” Уходя из дома, он оставил рукопись на столе. Он был баловень, избранный, и знал это давно. Родился недоношенным, но выжил, счастливо убежал из Лондона на время большой Чумы... Он был любимчик судьбы, что могло случиться в тот день, когда он закончил “Химию”?
В огне погибло все. Соседи говорили, что кот опрокинул лампу. У него никогда не было кота. Или был? Он уже не помнит. Погибли и Ее письма.
Нет, конечно у него не было кота. Опрокинулась свеча, предательница. А ведь он так любил свечи, милые объекты его “Оптики”. Висящие пламенем вниз, огромные или крошечные, преломленные линзами, отраженные зеркалами. Одна из них убила смысл его жизни, убила его самого. И просто так, заодно, уничтожила Ее письма.
Больше полутора лет он провел во тьме, боясь свечей. И стал слышать голос, услужливо дававший ответы на отчаянные вопросы.
- Айзек, Айзек… не надо было тебе этого писать… Зачем тебе? Почему тебе все время мало? Потомки будут прославлять тебя, ты первый, ты первый во всем... Не ходи, куда не можно, Айзек. Всему свое время, люди дойдут до этого сами... Рано, Айзек, рано!
- Если я понял, то почему рано для всех? – он пытался сопротивляться, он еще верил, что может восстановить все, до последнего листка.
- Просто рано, ни к чему это… - голос был равнодушный, усталый, - Мы любим тебя, Айзек, цени это. Мы поступили гуманно.Подумай, мы ведь могли открыть миру Ее имя. И позор внебрачной связи упал бы на Нее. Толпа любит внебрачные связи. Что бы с Ней стало? После этого?
Он сжимался в углу темной комнаты. Внутри холодело. Она... Он не может этого допустить. Он одинок, но и одиноким есть, что терять.
- А Эдмонд? Он ведь младше тебя, он дорог тебе, - вкрадчиво продолжал голос. – Неужели ты хочешь, чтобы он никогда не увидел следующего визита небесной гостьи? Ведь это смысл его жизни, Айзек. Не заставляй нас поступать с тобой слишком жестоко. Ты ведь похоронил письмо выскочки Гюйгенса в архивах, молодец. Но почему, почему ты не можешь остановиться сам?
- А этот итальянец? – всплывал в мозгу неожиданный вопрос. – Он тоже подошел слишком близко… к границе?
- Подошел близко, но мы не вмешивались… В Италии хорошая инквизиция, зачем стараться там, где вы справитесь сами? Это ты – счастливчик, родился в тихой Англии, обласкан королевским домом... Но почему ты пошел, куда не вправе? Почему бы тебе не остановиться?
Айзек не знал ответа. Потому что так предписано человеческой природой. Но ведь это не ответ.
- Ты бы мог сделать Ее счастливой, но предпочел стать принципалом Кембриджа, принять обет безбрачия… - голос бил в темечко.
- Я встретил ее позже, чем стал принципалом, - он корчился в страхе перед сумерками по углам.
- А если бы нет? – голос истекал ехидством. – Ты бы стал примерным семьянином? Молчишь? Не знаешь?
Эти разговоры длились полтора года, из вечера в вечер. Друзья и Она опасались за его рассудок. Он же давно знал про себя, что сумасшедший. И, наконец, сдался.
- Хорошо, я остановлюсь, - сказал вслух. Громко, резко. Зажег, впервые за все эти месяцы, свечу, выгнав тени из углов. – Ты убедил меня… кто бы ты ни был.
***
Он сдержал слово. Покинул Кембридж, принял в Лондоне пост, далекий от науки. Привел, по желанию Ее Величества, финансовую систему Королевства в идеальнейший порядок. Который будет восхищать потомков вплоть до появления Интернета.
Но сейчас ему уже восемьдесят. Она умерла несколько лет назад. У него остались только письма, написанные после пожара. Письма и память. Лучший друг жизни Эдмонд закончил расчет траектории небесной гостьи. Наверно, теперь Айзек наконец-то имел право вернуться к тому, что погубила предательница-свеча.
Он вздохнул и продолжил: “Рассуждения о природе света…”
- Опять за старое, сэр Айзек? – голос возник немедленно. – Что, надоело быть Мастером Монетного Двора? Вспомнил былое?
А он никогда это былое и не забывал. Привычно попытался загнать мысль поглубже, чтобы не услышали.
- Вам теперь нечем меня взять. Она умерла, мне самому осталось немного... А Эдмонд ... его расчеты показывают, что следующий визит гостьи намечается, когда ему стукнет девяносто восемь. Он и без вашего вмешательства не доживет... – Айзек сжимал в руке перо, на этот раз не собираясь сдаваться. – К тому же… я теперь просто не успею. Только несколько страниц, самое основное... У меня мало времени, вы же не позволите мне... эти боли не дадут...
- Ну пиши… - сквозь равнодушие пробилось подобие сочувствия. – Только зря ты это. Из нескольких страниц никто ничего не поймет. Тебя будут жалеть, Айзек, говорить, что в последние годы ты выжил из ума... - и, снова равнодушно. – Может, просьбы какие есть? Ты же баловень... тебя любят...
- Только одна, - он знал, о чем попросить, - пусть Ее имя останется неизвестным. Я не хочу...
- Забавно... - голос просто констатировал. – Через очень короткое время, по нашим меркам - практически через мгновение… внебрачные связи перестанут кого-либо интересовать. Но если ты этого хочешь, нам нетрудно.
Сэр Айзек перечеркнул на бумаге “о природе света” и решительно вписал - “о двойственной природе света”.
***
Шурш... Шурш... продолжают листья. Я думаю о том, что он умер через три года. Последние месяцы он почти не работал, боли в спине не прекращались. Его похоронили в Вестминстерском аббатстве. Первого, кто не принадлежал к членам королевской семьи.
Я думаю о том, что друг всей его жизни Эдмонд Галлей, конечно же, не дождался возвращения небесной гостьи, умер за тринадцать лет до ее следующего визита. Комета его имени прилетела в 1755ом, подтвердив точность его расчетов...
И еще… я думаю о том, как в течение двухсот лет историки обходили смущенным молчанием последние годы сэра Айзека. Никто не мог понять нескольких страниц, явно принадлежавших погибшей в огне “Химии”. Вздыхали, что от старческого маразма не застрахован даже величайший ум. И только в начале двадцатого века, с появлением школы Нильса Бора, стало ясно, что Ньютон понял дуальную природу света и вещества. Фактически вплотную приблизившись к постулатам квантовой механики...
Неведомый собеседник сэра Айзека - реальный или воображаемый - сдержал слово. По сей день историки науки тщатся узнать имя женщины, которую всю жизнь любил Ньютон.
Шурш... шурш... Почему загадка этих тридцати лет не дает мне покоя? Шурш...
