— Вы смеетесь с Мизиным над “контемпораре-арт” уже десять лет. Созрели для серьезных выводов?
— Нет. Это лишь одна часть большущего проекта, который мы делаем в течение десяти лет. Я родом из Свердловска, мой напарник Слава Мизин — из Новосибирска. Когда мы приехали в Москву, то обнаружили, что тут современное искусство очень герметичное, самозацикленное, не воспринимаемое никем за пределами малочисленной арт-тусовки. Мы же у себя в провинции привыкли делать другое искусство — не современное, а постсовременное. То, чем мы занимаемся, — это скорее критика современного искусства, его самозакупоренности. Мы делаем искусство, понятное пенсионерам и пионерам. Такой проект национального современного искусства: нация, если кто не помнит, — совокупность всех жителей государства, а не только элиты. Серия выставок у нас объединена в проект “Как мы сделали искусство 2000-х”, который идет по областным музеям через всю Россию. А выставка в галерее Гельмана — самое последнее впечатление от снобистского элитарного междусобойчика. Сейчас это диспут для своей буржуазии: гаражи, купленные Абрамовичем, коллекционеры, живущие на Рублевке... Появился тренд этого искусства, какая-то абсолютно бессмысленная формалистическая большая блестящая белиберда.
— К выставке вы написали жесткий манифест, в котором вывели пять ингредиентов создания “искусства не для ума”. Неужели ничего чистого не осталось?
— Почему? Как раз есть. Мы говорим об искусстве, которое интересно нам, которое заставляет думать. Искусство как выкристаллизация неких смыслов, а не украшение бассейнов богатых людей. И не всучивание группе лохов с Рублевки какой-то бессмысленной белиберды под лозунгом: мол, вы элита, и искусство, непонятное быдлу, вы должны хавать.
— Недавно Олег Кулик сказал, что, “распиарив все современные ходы, каждая вторая домохозяйка будет чувствовать себя современным художником, если показала зад в окно соседу”. Согласен?
— Нет, конечно. В 90-е годы, когда всем надоели концептуалисты, которые были слишком умные и замкнулись в себе, появился акционизм. Художники вышли на улицу и начали голыми бегать. Искусство вернуло себе коммуникативную функцию и попало на первые полосы газет. А сейчас если домохозяйка покажет зад, то все зависит от реакции соседа и красоты зада. Но искусством это вряд ли будет.
— 130-летие Сталина — это формальный повод выставки? Или что-то о вожде вы все-таки скажете своими работами?
— Сталин по большому счету вообще ни при чем. У нас в ноябре были выставки в Таллине, Калининграде, Баку. 24-го открылась выставка в Перми, и у нас дальше в планах стояла выставка у Гельмана. И мы тыкнули в дату — попали на 22-е число. Потом посмотрел в интернете — понял, что этот день рядом с рождением Сталина. А Сталин — один из главных героев массовой культуры, и для нее он важен потому, что близкие периоды истории никто не хочет рассматривать; например, 90-е годы — они были не менее ужасные. Если весь культурный истеблишмент прикормлен, проще говорить об ужасах сталинского времени, чем пытаться изображать время, когда они все дрались у ельцинской кормушки.
— А на выставки будут работы, посвященные 90-м? О капитализме, олигархах...
— У нас будут фотографии скорее метафорические, символические. Например, будет кустодиевская женщина в кокошнике, которая с различными супрематическими фигурами сфотографирована по-разному.
— Мы говорили об отечественном искусстве. А на Западе все так же ужасно?
— Мы преподавали в Швейцарии и во Франции. И вот в Швейцарии особенно бросилось в глаза, что художественное сообщество делится как бы на два этажа — арт-звезды, которые путешествуют с биеннале на биеннале, создают дорогие объекты для коллекционеров. И нижний этаж — арт-совет. Художники, которым общество дает гранты, мастерские, делают социальные проекты. Но социальными проектами они не являются, потому что общество живет отдельной жизнью, а художники — отдельной.
— То есть искусства для ума и там мало?
— Мы не хотим жить отдельной от общества жизнью. Мы воспитаны на передвижниках, на критическом реализме. Поэт в России больше, чем поэт. Художник — больше, чем художник. Поэтому ни в ту, ни в ту категорию закупориваться не хочется. Хочется сохранить общение с обществом как традицию искусства.
