— Cпасите моего сына! — Перед нами сидела женщина и раскладывала фотографии. Вот ее Дима — победитель школьного кросса, а тут он — гандболист ЦСКА, здесь — в бассейне — мускулистый юноша с мокрым ежиком волос... Зачем такого спасать? Этот сам спасет кого хочешь.
— Теперь Дима такой, — тихо говорит она и кладет свежее фото: парень с изуродованным лицом и потухшими глазами. — Это он сразу после армии. Служил в ВДВ.
Десант, Чечня, ранение — первое, что приходит на ум.
— Нет. Все не так. Он выстрелил в себя сам. Из автомата. Прямо в голову. Врачи сказали, выжил чудом. Теперь его обвиняют в “умышленном членовредительстве и уклонении от службы” — как будто он палец себе отрубил.
И женщина рассказывала историю о том, как ей, дочери кадрового военного, пришлось столкнуться с современной армейской машиной, которая раздавила ее мальчика.
…Беда случилась в конце июня. Вечером в доме Лидии Бутаковой раздался телефонный звонок: “Ваш сын выстрелил в себя из автомата”. Мать выдавила только: “Он жив?” “Пока жив”, — уточнил мужской голос.
— Если б своими глазами не видел, ни за что б не поверил, — утром беседовал с матерью хирург рязанского госпиталя, — пуля пробила подбородок, язык, прошла сзади носа… Дальше, по всем законам баллистики, должна была разнести мозг, но почему-то поменяла траекторию и вышла через лоб, повредив лишь кости. Так что жить ваш сын будет.
Конечно, будет! Как же иначе, ее Дима — здоровяк, красавчик, умница… Ему с детства твердили: “Тебе, парень, прямая дорога в десант!” Когда призвали, он туда и попросился. Сам. Как же могло случиться, что через год он приставил к подбородку дуло автомата и спустил курок?
Наука побеждать
Диму Бутакова призвали из Москвы и отправили в учебку, в Омск. “Десантная наука” началась для него в первый же вечер: сержант повел его в умывальник и без лишних разговоров двинул кулаком в челюсть. Димка упал, ударился головой о кафельный пол. Все вокруг поплыло. Он видел только, как по ровным кафельным клеточкам двигались огромные сержантские ботинки: назад — размах, вперед — удар: по ребрам, спине, животу… Сержант требовал, чтоб Димка просил пощады, но он, чтоб не чувствовать боли, мысленно повторял: “Десант не сдается, не сдается…” И так — пока не потерял сознание.
Ребра и голова болели долго, но первый урок он усвоил быстро: если командир ведет в умывальник, значит, будет бить — с кафеля кровь смывать легче.
Потом были другие уроки. Накануне марш-броска командир строил роту на плацу и провинившихся бойцов у всех на глазах заставлял съесть по пачке “Примы” — сигарету за сигаретой. После такого “ужина” утреннюю пробежку выдержали лишь те, у кого желудок железный. В Димкином взводе был парнишка, который после “Примы” на марш-броске наделал в штаны. До конца службы его так и дразнили засранцем.
Десантных уроков Димке пришлось выучить много. Но он терпел. Ждал, когда из учебки отправят в часть. Уж там-то все будет по-настоящему, по-десантному. Он страшно обрадовался, когда сообщили: служить будешь в Рязани — святая святых ВДВ. Но и там началось то же самое.
Борцы с дедовщиной
— Я же ничего не знала! — сокрушается мать. — Он не рассказывал, говорил, все нормально. И вдруг — это случилось в феврале — прихожу с работы, а сын — дома. Сбежал.
Она стала уговаривать его вернуться в часть — у беглеца могли быть крупные неприятности. Сын послушался, но через месяц опять объявился — чумазый, загнанный волчонок, который нервно твердил: “Я туда не вернусь! Если я там окажусь, перережу себе вены”.
— Простить себе не могу, что не отнеслась к его словам всерьез, — сокрушается Лидия Степановна. — Я все пыталась у него выяснить: “Боишься кого-то из солдат? Хочешь, поговорю с офицерами?” А он: “Мама, да именно они там всем и заправляют!” Я не поверила, ведь сама — дочь кадрового военного, полжизни провела в гарнизонах. Когда за сыном приехал лейтенант, я ему все рассказала. Он обещал доложить комбату.
...Комбат вызвал беглеца к себе: “Пиши, парень, рапорт обо всех, кто тебя обижает. Да подробно. С фамилиями. Накажем этих мерзавцев”.
Димка написал.
Вечером он зашел в каптерку, где обычно собирались “старики”. На столе, на самом видном месте лежал его рапорт. Тот самый: подробный, с фамилиями — как приказал комбат. И снова был: кафельный пол и ботинки — по ребрам, спине, животу…
Десант своих не бросает
9 мая десантников из Рязани отправили в Москву — на помощь столичной милиции. Димкина часть стояла в оцеплении где-то под Домодедовом. Но когда все стали собираться обратно, вдруг обнаружилось, что несколько человек пропали. Видимо, заблудились в лесу. Командир послал Диму их искать. Тот долго бродил по лесу, никого не нашел и вернулся, но командир снова отправил его на поиски: “Пока не отыщешь — не возвращайся!”
Уже начинало темнеть. Димка все шел, шел и вдруг понял, что сам заблудился. Прислушался, не зовут ли его. Нет, никто не звал. В темноте присел к дереву и уснул. Проснулся от солнечных лучей — они щекотали лицо. Где это он? Ах, да: заблудился. Небось, командиры уже обыскались. Значит, как найдут, опять будут бить. И он двинулся, как ему казалось, назад. На самом деле уходил все дальше в лес.
На трассу выбрался лишь утром. Тормознул “Газель”. Водитель, увидев мокрого грязного солдата, спросил: “Удрал?” “Нет. Заблудился. Своих ищу”, — буркнул тот. “Твои” еще вчера уехали, — усмехнулся шофер, — выходит, бросили? А говорят, десант своих не бросает”. Он отвез парня к себе домой. Накормил, дал телефон — звони. Первым делом Димка набрал номер матери, знал: ей, небось, уже сообщили, что сын пропал. Она, конечно, решила: “Опять сбежал”...
— Я сразу примчалась, — говорит Лидия Степановна, — на него смотреть было страшно: бледный, худой, ноги в гнойниках. Оказывается — он мне не говорил — ему в госпитале стопу уже резали, чистили гной. Но нарывы не прошли и почему-то появились на обеих ногах. Я спросила, почему он не идет к врачу, а он: “Мама, армия — не санаторий, здесь нельзя просто так пойти в медсанчасть”. Я позвонила комбату. Объяснила, что сын нашелся, и попросила: “Андрей Юрьевич, умоляю, отправьте его лечиться, ноги заживо гниют…” “Не волнуйтесь, все сделаю!” — бодро ответит он.
В части за “самовольную отлучку” Диму, как положено, наказали. А про язвы, конечно, забыли: армия — не санаторий.
Телефонный звонок
На день рождения мама подарила сыну мобильник:
— Я знала, что солдату не положено иметь телефон, но после всего случившегося решила, может, хоть так буду знать, что у него происходит. Дней десять мы перезванивались, но в 20-х числах телефон замолчал. Оказывается, парень, которому он его дал — позвонить родителям, заявил: “Извини, с меня потребовали деньги, и я его продал”.
Звонка от сына мать так и не дождалась. Был другой, из части: “Ваш сын выстрелил из автомата себе в голову...”
23 июня рядовой Бутаков дежурил на вышке. К этому дню он для себя уже все решил. Даже написал письмо: просил в смерти никого не винить, прощался с матерью, с Женей — подружкой по переписке.
...Дима снял с плеча автомат. Щелкнул предохранителем. Затем медленно приставил дуло автомата к подбородку, в начищенной стали блеснул луч. Последний. Вот и все. И нажал курок.
Но вместо темноты он вдруг увидел кровь. Много крови. Огромные тягучие капли застилали глаза, падали на камуфляж, расползаясь горячими пятнами. Димка испугался: “Господи, жив!!!” и, уронив автомат, помчался с вышки. Окровавленный мальчишка брел по полю, пока не услышал голоса…
Членовредитель
“Сыночек, что же ты наделал”, — выплыло откуда-то издалека. Димка открыл глаза: яркий свет, белая палата… И мама. Она сидела рядом, держа его руку. “Прости меня”, — то ли тихо прошептал, то ли громко подумал Димка. А потом, придя в себя, начал рассказывать: про омскую учебку, про “рапорт командиру”, про побои…
“Вы же понимаете, мы ни в чем не виноваты. У нас в части такого никогда не было, — обхаживали мать командиры, — вы же не будете жаловаться?” Но та решила: “Буду”. Только жаловаться оказалось некому. Военная прокуратура возбудила уголовное дело, но не по статье “доведение до самоубийства”, где Дима был бы потерпевшим, а за “членовредительство с целью уклонения от службы”. Ее сын стал обвиняемым.
Мать отправилась в прокуратуру. Оказалось, там ее не ждали. Дело Бутакова было практически раскрыто. Следователь записал показания Димы еще в реанимации. Он сказал ему примерно так: “Чтоб тебя побыстрее отправили домой, давай напишем: стоял на посту, жизнь показалась неудавшейся, ну и выстрелил. Согласен?” Дима подписал. Появление матери с ее претензиями к командирам сразу смазало “картину преступления”:
— Когда я рассказала следователю, как с самого начала издевались над сыном, он вздохнул: “Ну вот, теперь из Омска нужно вызывать свидетелей, устраивать очные ставки. Здесь всех проверять. В общем, следствие минимум месяца на три затянется. Так что сына вашего придется пока отправить обратно в часть. До окончания следствия”.
Мать испугалась: туда, где его довели до самоубийства? Только не это! И сама предложила: “А если не писать о побоях, то в часть не отправят?”
— Следователь сделал вид, что возмущен, — рассказывает женщина. — “Вы предлагаете мне пойти на должностное преступление! Я приглашу прокурора, пусть он лично присутствует при нашем разговоре!” А сам — я видела — быстренько стирал в компьютере мои показания. Потом дал мне подписать. И пообещал уладить с возвращением сына домой.
Вскоре мальчишку с простреленной головой выписали из госпиталя, но отправили не домой, а в ту же часть ВДВ, где он служил. Комбат встретил его словами: “Лучше б ты умер, Бутаков. Меньше было бы проблем”.
Ломка
Пока шло следствие и готовились экспертизы — психиатрическая, баллистическая, — Дима служил: красил технику, ходил в наряды. Только вместо автомата ему выдали штык-нож.
Мать звонила то прокурору, то командиру, умоляя: “Не отпускаете домой, так хоть переведите в другую часть!” “Не волнуйтесь, — успокаивали ее, — готовим документы на его комиссование”. Но сын все не приезжал.
1 сентября Дима заступил дневальным по роте. В дежурке зазвонил телефон — просили пригласить одного из офицеров. Он пошел его искать и постучал в кабинет, где была офицерская пирушка: “Разрешите?..” “Солдат, как смеешь врываться туда, где тебе быть не положено?!” — услышал в ответ. Несколько человек поднялись из-за стола и вытолкали его в умывальник: “Принять упор лежа! Начинай отжиматься! Быстро!” “Не буду!” — твердо ответил он. “Что?!” — орали в лицо пахнущие перегаром глотки… Перед глазами привычно замелькали кафельные клетки, ботинки, сапоги…
— Когда я узнала об этом, — говорит мать, — поняла: ждать больше нельзя, сына просто убьют. Я набрала номер комбата: “Что, Андрей Юрьевич, мало у вас неприятностей? Добавлю. Я же никому не рассказывала про то, что у вас творится, — хотела спасти сына. А вы?..” Комбат, как всегда, успокаивал: “Не волнуйтесь, Лидия Степановна. Сын ваш на днях вернется, а тех офицеров, что его били, я обязательно накажу”.
Наказал или нет — этого никто не видел, а вот Димке “торжественные проводы” командир действительно устроил. Утром вывел его перед строем: “Запомните этого ублюдка. Он должен сидеть в тюрьме, но мы вынуждены отправить его домой. Пока…” Но даже после этого расставаться с “ублюдком” в части не спешили: то формы не было, то каких-то бумаг.
— Мы с братом сами приехали за ним 7 сентября, — говорит мать: “Все. Забираем. Документы пришлете с курьером”. Но они вдруг сразу нашлись. Оказалось, были готовы почти месяц назад! Зачем же его держали — больного, с простреленной головой, доломать хотели? Кого только: его или меня…
* * *
— Сейчас сын дома, — говорит женщина, перебирая его фотографии, — он устроился на работу и снова учится улыбаться. Мы только стали забывать этот кошмар, как на днях получили извещение из прокуратуры Рязанского гарнизона: “Дело приостановлено…” Понимаете, не закрыто, а приостановлено. Его в любой момент могут возобновить. Ведь медики не признали Диму сумасшедшим, диагноз “транзиторное расстройство личности” — это временное состояние. Когда сын восстановится, военные опять смогут открыть дело и начать доказывать, что он — членовредитель.
...Когда Димку спрашивают, что это за шрам у него на лбу, он отвечает: “В армии заработал”. Обычно никто не уточняет, лишь уважительно покачивают головой — в десанте парень служил.
(Все фамилии героев изменены)
Председатель Союза комитетов солдатских матерей России Валентина МЕЛЬНИКОВА:
— Дедовщина в армии была всегда, но в 80—90-х годах бойцы не жаловались на офицеров. Сейчас более трети обращений — это жалобы солдат на побои и издевательства именно офицеров. Причем очень жестокие. Некоторые истории просто страшно слушать. Преступления эти часто скрываются, уничтожаются улики, так как по приказу, действующему в армии еще с советских времен, первичное дознание проводится силами офицеров части.
Старший прокурор Генпрокуратуры, надзирающий за органами следствия:
— Закон четко определяет, что дело можно приостанавливать по: а) состоянию здоровья подозреваемого; б) если не известно, где он находится, либо недосягаем для следствия. В данном случае мотивировка звучит странно: “дело приостановлено, так как нахождение подозреваемого или обвиняемого известно, однако реальная возможность его участия в уголовном деле отсутствует”. Это вызывает много вопросов. Опасения матери вполне обоснованны. Когда сын поправится, его действительно могут привлечь к ответственности.
P.S. Как стало известно “МК”, уголовное дело в отношении Бутакова затребовано в военную прокуратуру Московского военного округа для проведения проверки в порядке надзора. О результатах проверки мы обязательно сообщим.
