…Женщины в траурных одеждах, с почерневшими от горя лицами, фанатичным огнем в глазах. Они перекрывают трассы, объявляют голодовки, требуют встреч с Козаком и Путиным, стоят с плакатами у Генпрокуратуры.
“Матери Беслана” — сегодня в двух этих словах умещается слишком много: отчаяние, боль, непрерывная истерика, недоверие ко всем, желание отомстить и еще, как ни странно это звучит, жуткое ощущение бесконечности террора.
В психологии это называется “треугольник жертвы”. У треугольника три вершины: пострадавший, преследователь, посредник. Парадокс треугольника — в постоянной смене ролей: жертва может стать преследователем, посредник — жертвой. Специалисты с тревогой говорят о том, что бесланский теракт не закончен. Его очередная стадия — психологическая — в самом разгаре. Потому что пострадавших активно используют в своих интересах самые разные политические и общественные организации. Жертвы террора превращаются в его орудие. Матери Беслана становятся инструментом шантажа.
Кто и, главное, зачем превратил траурные мероприятия в Беслане в трехдневный плач, небывалое кликушество? Кто решил, что на третий день женщины должны петь колыбельные своим погибшим детям? Кто, в конце концов, посоветовал им три дня… голодать — чтобы стать ближе к ушедшим? Тридцать человек всю ночь с 1 на 2 сентября 2005 года провели в спортзале. Трое суток они голодали — “так же, как наши дети”. Сорок бесланцев ночевали на кладбище.
…В спортзале 186 детских фотографий и 144 — взрослых. Свечи, цветы, траурные марши. Но их не слышно из-за стонов, плача, проклятий.
— Вон, вон она пошла, — раздались возгласы в толпе. В сторону спортзала шла Лидия Цалиева, директор школы.
— Сволочь! — заорал кто-то, еще кто-то подхватил, несколько женщин вступились за нее. Вдруг на пожилую женщину набросился мужчина с пустыми, как у зомби, глазами. Толпа ахнула. Обезумевшего от горя отца привели в чувство...
Год назад казалось — самое страшное позади. Но город захлебнулся в собственных слезах. Рана не просто не затянулась. Она загноилась. По словам психологов, в помощи нуждаются все 35 тысяч жителей. И помогать им надо не один год. Сегодня Беслан четко разделен на кланы: есть учителя — и матери. Те, у кого дети выжили, — и те, у кого погибли. Матери погибших детей обвиняют учителей, которые тоже были в заложниках: виноваты, что выжили. И в адрес педагогов несутся проклятия, а то и пожелания смерти. Лена — культорг 1-й школы — оказалась в числе заложников вместе со своим ребенком. И она, и малыш уцелели. После града обвинений со стороны родителей она написала открытое письмо в местную газету. Оно так и называлось: “Простите, что осталась жива”…
Где найти силы, чтобы жить, если общественное мнение на стороне тех, кто хоронит себя заживо?
— Кризис характеризуется тем, что человек теряет прежнюю систему ценностей и не в состоянии ее восстановить, — говорит директор Центра экстренной психологической помощи Московского городского психолого-педагогического университета Екатерина Бурмистрова. — В такой ситуации пострадавший становится объектом для манипуляций различного рода. В норме эмоциональная острота любой потери уходит за год. Важно, чтобы за этот год ему дали возможность пережить все стадии горевания: острое горе, хроническое, отсроченное горе. Человека можно задержать в стадии острого или хронического горя, не оказывая необходимую помощь и поддержку, не давая ему возможности смириться с потерей. В этом случае кризисная ситуация усугубляется.
Горе матери, потерявшей своего малыша, одинаково безмерно — не важно, как и при каких обстоятельствах это случилось. Но когда ребенок гибнет не от болезни или несчастного случая, а от рук взрослых, горечь потери умножается. Редкая душа не сломается под таким грузом.
Что в таких случаях делать?
Для начала — обратиться к традиции. В древности, когда массовая насильственная смерть была распространенным явлением, люди умели справляться даже с очень сильной душевной болью. Были выработаны принципы и правила, которые позволяли переносить даже непереносимое. Специалисты хорошо знают элементарные правила выживания. Прежде всего страдающих людей нельзя оставлять одних, особенно в кругу других страдающих. Скорбь должна быть публичной и разделенной всеми. Отсюда — традиции пышных похорон с публичными плачами, прощальные ритуалы. Второе — траур. Он должен продолжаться достаточно долго. Человек должен иметь возможность полностью сосредоточиться на своем страдании, чтобы его изжить. Третье — выход из траура. После отведенного традицией срока скорбь становится неприличной. Надо жить дальше.
Сегодня можно четко и с полной уверенностью сказать: пострадавших от теракта жителей Беслана действительно задержали в той стадии горя, которая не дает возможности смириться с потерей.
У Комитета бесланских матерей есть свой сайт. Здесь выложены многие документы, в том числе письма матерей своим погибшим детям. По каким-то причинам некоторые письма удаляются с сайта, но нам удалось найти одно из них на сайте www.specnaz.ru. Вот выдержка из одного такого послания:
“Прости, сыночек мой, меня за мое молчание, ведь я видела... этот бардак и предательство, начиная от стен школы, милиции и до президентских столов… Сынок, это ты дал мне право говорить о правде, искать ее, добиваться правосудия.
…А где же был тогда сам Путин? Заурик, сынок мой, ты так любил своего президента Путина. Ты так надеялся, что он покончит с войной на Кавказе, ты так добродушно хохотал над тем, что он собирался “мочить врагов в сортире”, так нравилось, что он молод, энергичен, что он спортсмен, каратист… Заурик, прости, сынок, что и он оказался трусом…”
Плакатная риторика письма, однозначная политическая направленность бросаются в глаза. Здесь видно, как материнская скорбь умело направлена в нужное русло.
— Действительно, есть прием “написать письмо умершему”, — говорит Екатерина Бурмистрова. — Но дело в том, что это своеобразный ритуал. И потом, это действие всегда сугубо интимное. Адресация в письме к власти, президенту и так далее — это показатель манипуляции хроническим горем.
…Смотреть на это невозможно: сначала — мертвые боевики и разорванные на куски шахидки. Потом оператор склоняется из окна второго этажа — здесь расстреливали мужчин, — а на земле горой лежат трупы. Следующий план: спортивный зал, груды обгорелых тел. Спасатель поднимает обугленное черное тельце ребенка…
В Комитете матерей одна женщина буквально заставляет всех вновь и вновь просматривать эти видеокадры: полуголые дети, дети, лежащие на полу, рядом с бомбами, плачущие малыши, обгорелые тела. Всякий раз она повторяет: “Мы должны это смотреть, чтобы отомстить”…
Еще один кошмар Беслана — невозможность опознать и захоронить погибших. Страшная пляска смерти началась сразу после теракта и не закончилась до сих пор. В ростовскую лабораторию отвезли 75 неопознанных трупов. 71 опознали по экспертизе и отдали родным. Анализы 4 тел — двух мальчиков и двух девочек — не сходились с оставшимися взрослыми.
— Мы обратились к людям, которые уже похоронили детей того же возраста, с просьбой сдать кровь, — тихо говорит Майрбек Туаев, один из пострадавших от теракта. — Так нашли родных двух девочек. Выкопали, перезахоронили. Потом нашли родных тех мальчиков, что были в лаборатории. Они забрали своих и выкопали тех, кого хоронили, думая, что это их сыновья. Взяли анализы ДНК теперь уже у этих трупов. И опять анализы не совпали с ДНК тех двух семей, которые до сих пор ищут своих детей…
— Ситуация Беслана в целом гораздо более жесткая и безысходная по сравнению с терактом на Дубровке, — говорит Бурмистрова. — Во время “Норд-Оста” все шло более-менее по схеме: переговорщик, освобождение хоть какой-то части заложников. В Беслане была продемонстрирована крайняя жестокость. Главное же — в Беслане люди не видели трупов, не могли опознать своих родных. Это дополнительный травмирующий фактор, поскольку остается надежда. После “Норд-Оста” тоже была истерика, тогда пострадавшими манипулировали адвокаты и правозащитники. В Беслане манипулятивные методы более изощренны. А именно, идею надежды активно эксплуатирует “воскрешатель” Грабовой.
Несколько женщин поехали к Григорию Грабовому — тому самому, кто обещал “воскресить” погибших малышей. Факт мошенничества недоказуем — все деньги за “процедуру воскрешения” оформлялись как добровольные пожертвования. Невероятный цинизм “проекта” у обезумевших от горя людей не вызвал отторжения. Что, по мнению психологов, вполне объяснимо.
Беслан — это не только испытание трагедией. Это испытание гуманитарной помощью. Дележ этой помощи доходил до абсурда: мол, почему соседям к празднику подарили стиральную машину, а мне — утюг?
По информации Департамента экономической безопасности МВД РФ, к сентябрю 2005 г. в Северную Осетию в качестве матпомощи поступил 1 млрд. 55 млн. 272 тыс. руб. Финансовые средства, как утверждается, переданы пострадавшим.
— Я снял все свои деньги, чтобы отдать в фонд помощи пострадавшим от цунами, — говорит житель Беслана, отец, потерявший сына в 1-й школе. — Пришел в сберкассу, оформил перевод. И поинтересовался: много, наверное, людей перечислило помощь? Ведь у нас очень добрый народ, а после такой трагедии, как у нас, должны откликаться на чужую беду. Когда мне операционистка в кассе сказала: “Никто денег не перечислил, только вы”, — мне стало стыдно за свой народ. И очень страшно”.
Беслан забросали деньгами. Стоимость здешних квартир подскочила в три раза. Суды завалены исками, кому-то компенсаций дали больше, кому-то — меньше.
— Для пострадавшего очень важен жесткий алгоритм: делай раз, делай два… А этих людей лишают внутреннего ресурса, вместо него предлагая внешний — некие костыли, — говорит Бурмистрова. — Их сажают на иглу надежды, бесплодного сочувствия, гуманитарной помощи. То, что происходит в Беслане, — это уничтожение ресурсов, нарушение традиций, это, по сути, раскол. Состояние женщин можно сравнить с положением человека, которого на операционном столе разрезали и не зашили…
Практически все жители небольшого осетинского городка стали жертвами теракта. Все они превратились в объект манипуляций. Но наибольшему давлению, безусловно, подвергается небольшая группа женщин — те, кто раньше называл себя “Комитет матерей Беслана”, а сейчас разделился на два “отряда”. Кстати, тоже в результате, видимо, спровоцированного раскола.
Официально организация была создана 25 февраля 2005 года. В новостные ленты эта информация попала, но особого интереса не вызвала. Довольно скоро выяснилось, однако, что с матерями Беслана активно работают представители всевозможных фондов, правозащитных организаций, оппозиционные журналисты. Что интересно, первыми в Беслане появились “Свидетели Иеговы”. Чуть позже — небезызвестная Марина Литвинович, политконсультант Гарри Каспарова. На вопросы о том, что она там делает, она отвечала: “Мы вместе с матерями Беслана будем искать правду”. Вскоре на поиски правды отправилась целая команда — господа из общества “Мемориал”, Форума переселенческих организаций и т.д. Что и как делали в Беслане эти люди, можно только догадываться.
— То, что происходило и происходит в Беслане, — циничная манипуляция, — считает Ольга Костина, лидер движения “Сопротивление”, занимающегося защитой прав потерпевших. — Используя этих несчастных людей в качестве орудия политического давления, деятели, именующие себя “правозащитниками”, в своей жестокости сравнялись с террористами. Это абсолютно очевидно, но все молчат. Журналисты, общественные деятели, политики — все. И это молчание позволяет группе — даже не знаю, как правильно именовать этих “защитников”, — попросту глумиться над убитыми горем людьми. А ведь им нужна помощь!
Небольшая группа людей концентрирует на себе всеобщее горе. Жители Беслана могут критиковать действия “матерей”, но главного это не меняет: им сочувствуют, их поддерживают. А занимались ими в большинстве случаев только те, кому не важно, что будет с женщиной, лишившейся детей, завтра. Важно, чтобы сегодня она озвучила политически “правильные” вещи. Поэтому их и поощряют демонстрировать свои боль и горе всему миру. Сдержанных кавказских женщин вынуждают к абсолютному душевному эксгибиционизму, публичному обнажению сокровенного.
…Вскоре после “первичной обработки” появились результаты. Комитет стал требовать своего участия в следственных мероприятиях. Потом был скандал во время судебного процесса над Нурпаши Кулаевым. Одна из матерей, Марина Пак, потерявшая в школе 11-летнюю дочь, заявила суду и прокурорам: “Я признаю себя виновной в гибели дочери, раз других виновных нет”, — и потребовала, чтобы за ней приехал наряд милиции и арестовал ее прямо в зале суда. А вот заявление еще одной матери, Эллы Кесаевой: “Самый главный виновник того, что произошло, — Путин. Это человек, который прикрывается своим президентством. Человек, который не захотел встретиться с нами и извиниться”. Маленькая деталь: Кесаева не была в заложниках, ее дети не пострадали. В школе погибли ее племянники. Их мать, сестра Кесаевой, — тоже член комитета. Но женщина более пассивна.
— Власть должна знать, что есть мы — класс убитых горем людей, — говорит журналистам еще одна пострадавшая, Сусанна Дудиева. — Мы потребуем, чтобы эта власть, которую простые люди не могут ни снять, ни назначить, считалась с нами. Мы сядем и будем голодать. Нам нечего бояться и терять, нашими детьми уже пожертвовали.
Выступления убитых горем женщин все чаще напоминают политические декларации. Теперь им уже мало “объективного расследования”. Речь идет о другом — давлении на власть. “Виновны в гибели наших детей мы, матери Беслана. Виновны в том, что дали жизнь этим детям и обрекли их жить в стране, в которой они оказались лишними. Виновны в том, что голосовали за президента, которому дети оказались не нужны. И виновны, что 10 лет молчали о том, что велась война в Чечне”. Это — официальное заявление матерей на суде. Ему, кстати, нашлось место на сайтах г-на Каспарова, г-жи Литвинович, в лентах иностранных новостей. Все, что делалось “правозащитниками”, было не зря. Президент РФ не мог встретиться с Масхадовым и пойти на уступки террористам.
По отношению к власти пострадавшие превратились в преследователей. Похоже, теракт не закончился. Его финал был просто отложен на год.
— Когда манипулятор умелой рукой направляет гнев несчастных женщин на государство, он знает, что делает, — говорит Ольга Костина. — У нас в стране, к сожалению, не действует механизм помощи потерпевшим. Жертва преступника остается один на один со своим горем, страхом и ненавистью. А если весь этот коктейль еще и подогреть и пальцем показать — вот оно, государство виновато! Что получится? На одном из митингов бесланских матерей уже был плакат: “Не делайте из нас Калоевых”. И это — отличный повод для государства, хоть и с опозданием, обратить внимание на хорошо известный психологам феномен: вчерашняя жертва, если ей своевременно не оказать помощь, завтра может превратиться в преступника.
— На самом деле у каждой из этих женщин есть потребность избавиться от кризиса, — уверен психолог, работавший с бесланскими женщинами, Алексей Захаров. — Они говорят, как они устали, как им тяжело, как хочется спать… С ними просто надо работать. Если бы им дали возможность, например, заняться сиротами, это помогло бы им справиться с горем.
…Из семьи Тотиевых 1 сентября ушли в школу 8 детей. Домой вернулись двое.
У них самое большое место на кладбище: шесть одинаковых памятников. А еще — свое отношение к случившемуся.
— Наши дети теперь в безопасности, теперь Бог о них заботится и не даст никому в обиду. Страшно за тех, кто остался, — говорят родители.
На шесть миллионов рублей, полученных за погибших детей, они заасфальтировали родную улицу. Потом выкупили старый заброшенный дом и землю под ним. Дом уже снесли, поставили вокруг красивый забор. На этом месте строится теперь детская площадка. Роскошная площадка. По американскому проекту. Таких в Беслане никогда не было…
