Часть Таганки в пределах Садового кольца по Генеральному плану считалась “заповедной зоной”, как Арбат и Замоскворечье. Официально массовое жилищное строительство запрещалось. Но за ее пределами — делай что хочешь. Так купеческая Москва вокруг застав подверглась уничтожению и оккупации многоэтажными домами. На Больших Каменщиках все новое. Не скажу — плохое. Но к старой Москве никакого отношения не имеет.
Подобная картина — на бывшей Пустой улице, к 1917 году вопреки названию плотно застроенной. В справочнике “Вся Москва” значится 60 ее домовладений, включая храм Воскресения Словущего. Он стоял во владении номер 1. Нет ни тех домов, ни церкви с шатровой колокольней ХVII века. Не пощадили храма, построенного Матвеем Казаковым. За него заступался бесстрашный Барановский, за любовь к русской архитектуре отсидевший срок в сибирском захолустье. Он доказывал: нельзя рушить творение великого архитектора. Не вняли доводам. Сломали перед разрушением храма Христа.
После революции Пустая стала Марксистской — в честь учения Маркса и Энгельса, никак не предполагавших, что оно победит в слободе старообрядцев. За Большими Каменщиками и Пустой пошла под откос правая сторона Вороньей улицы — бывшей Тулинской, с недавних пор — Сергия Радонежского. О святом напоминает часовня на сохранившейся половине. В этом месте монах Андроник, основатель Спасо-Андроникова монастыря, простился с Сергием Радонежским, отправлявшимся в Новгород умиротворять свободолюбивых чад. Андроник вбил в землю крест там, где расстался с Сергием. У креста основали “прощу”. Так назывались у застав церкви и часовни, где прощались перед дальней дорогой.
Взамен обветшавшей “неведомо когда” появившейся часовни в конце ХIХ века “временный московский купец Василий Александров”, житель Рогожской округи, дал капитал на новую часовню. Подарил дорогие хоругви в память “Чудесного избавления царской семьи от грозящей ей в 1888 году опасности”. Тогда император и его семья чудом остались живы в момент крушения царского поезда. Он предложил Синоду в день преставления Сергия Радонежского, годовщину смерти святого, от монастыря проводить к часовне крестный ход. Пролетарская власть хождения верующих с иконами и хоругвями запретила. В “год великого перелома” часовню закрыли, обезглавили и передали ячейке “Союза безбожников” завода “Серп и молот”. Потом ее занимали другие. Любители выпить с Таганки, очевидно, не забыли здесь оживленный магазин “Вино”.
Сегодня часовня выглядит такой, как была при “временном купце”. Ее возвел, подражая шатровым храмам ХVII века, архитектор Троице–Сергиевой лавры Александр Латков. Много лет ему поручали застраивать Сергиев Посад, в русском стиле по его проектам сооружали храмы, колокольни, доходные дома в Москве и губернии. Тридцать два года прожил он после революции 1917 года, но ничего построить ему не дали.
С одной стороны улицы Сергия Радонежского предстают в линию разноцветные, в два этажа, фасады домов конца ХIХ века. С другой стороны понаделали белых типовых зданий времен застоя конца ХХ века. Типовыми корпусами районная власть вкупе с архитекторами изуродовала улицы и переулки. Некоторым повезло: не все сровняли с землей. Осталась часть стильных особняков в начале Воронцовской улицы. На Таганской над особняками нагородили многоэтажных домов, поэтому видишь, какой улица была и какой стала.
Товарищескому переулку повезло больше: он остался во многом таким, каким видел его товарищ Ленин. В путеводителях после развала СССР, своим появлением на картах мира обязанного этому уроженцу Волги, о нем стараются не упоминать. Так при советской власти предавали забвению все, что в Москве связывалось с именами императоров. Но разве можно, описывая Таганку, не рассказать, что здесь “вождь мирового пролетариата” успел побывать раньше, чем в Кремле! Как это случилось? После того как экстренный поезд из Петрограда доставил в Москву вечером 11 марта 1918 года “рабоче-крестьянское правительство во главе с товарищем В.И.Ульяновым (Лениным)”, его временным прибежищем стала гостиница “Националь”, номер люкс, сохранившийся до наших дней. На следующее утро к подъезду гостиницы подрулила большая машина. Ленин с семьей и старым другом, управляющим делами Совнаркома, в солнечный весенний день поехал по Москве. Всем хотелось посмотреть улицы новой столицы, о чем москвичи еще не знали.
“Владимир Ильич внимательно и с видимым удовольствием рассматривал старинный город, в котором он давно не бывал и в котором суждено было ему… создавать рабочее государство”, — вспоминал управделами. Машина поднялась по склону холма и попала в гущу купеческой Москвы. Направилась “куда-то в Таганку”, в “один из маленьких переулочков”, где жила знакомая Марии Ульяновой, сестры Ленина. С нею всем захотелось повидаться. Кто она была — загадка. Где посидели за чаем — “точный адрес не установлен”, как гласит справочник “Ленин в Москве и Подмосковье”. Отсюда глава правительства поехал в растерзанный чертог царей России, где срочно начался ремонт его резиденции — квартиры и кабинета.
Так до въезда в Троицкие ворота Кремля Ленин побывал на Таганке. На следующий день снова направился к Таганской площади, где состоялось два совещания с военными, но и эти адреса не удалось историкам определить. А три других адреса точно известны.
Первый раз в Товарищеский переулок, 22, бывший работный дом, Ленин приехал на областную конференцию работниц вскоре после приезда из Петрограда. Пригласила его в те дни окрыленная победой большевиков соратница вождя Инесса Арманд, обрусевшая француженка, вдова фабриканта, многодетная мать, вернувшаяся из эмиграции вместе с обожаемым Ильичем. Отказать любимой женщине Ленин не мог. Когда приехал, как вспоминала делегатка конференции, “мы ему устроили бурную овацию”. Доклад оратора — дочери генерала, “валькирии революции” Александры Коллонтай, жены матроса царского флота, ставшего советским наркомом, — пришлось прервать, чтобы дать слово “дорогому Владимиру Ильичу”. Бурными аплодисментами провожали гостя. Спустя два года Инесса утратила интерес ко всему, кроме детей и Ленина, и умерла от холеры по пути в санаторий. Коллонтай, глашатай свободной любви, не простила молодому мужу измены, бросила его и уехала одинокой работать за границу. Она стала первой в мире женщиной-послом, представляла СССР в Норвегии, Мексике, Швеции. Умерла в собственной постели за год до смерти Сталина.
Дважды приезжал Ленин летом 1918 года в сохранившийся до наших дней сад в середине Таганской улицы. Не отдыхать — выступать на митингах, где присутствовало 6 тысяч человек, пролетариев Рогожского района. Началась разруха, вызванная национализацией промышленности. Рабочим стали выдавать по осьмушке хлеба в день. То есть восьмую часть фунта — 50 граммов. (Как в блокадном Ленинграде.) За Мировой войной последовала страшная Гражданская война. В такой обстановке выступал перед толпой картавый, лысый, невысокий, похожий на ненавистных пролетариям буржуев пожилой мужчина. Однако Ленин так гипнотизировал изголодавшийся народ, что его призывы к мировой революции и победе над буржуазией накрыли бурные аплодисменты.
В Товарищеском переулке, 3, до захвата власти большевиками помещалась Пятая женская гимназия. Ее закрыли и передали четырехэтажное здание командным курсам тяжелой артиллерии. Ленин, как Наполеон, питал слабость к артиллерии, особенно к орудиям большого калибра. Приехал сюда, чтобы вручить курсантам Красное знамя. Прибыл со “всероссийским старостой”, главой государства Михаилом Калининым. В правительстве один он представлял и рабочих, и крестьян. Родился в Тверской деревне, работал монтером подстанции московского трамвая, в партии слыл оратором и публицистом. Такие, как он, по Марксу и Ленину, должны были править миром. О чем тогда говорил Калинин — история умалчивает. Ленин сказал, вручая Красное знамя, будущим командирам: “Вы должны твердо и уверенно нести его вперед”. Его слова покрыли громовой овацией. И всех под Красным знаменем в Гражданской войне победили.
Приезжал Ленин на Рогожскую заставу, где у Владимирской дороги находились вагоноремонтные мастерские. К проходной подошел никем не узнанным. Сел на лавочку у ворот, разговорился с рабочими. “Смотри, товарищ, в чем мы ходим, а жрать совсем нечего — жмыха не достанешь”, — сказали ему. Всех выслушал — и так выступил, что все забыли про жмых, поверили, что скоро жить станет хорошо. (А Гражданская война только начиналась.) Проводили аплодисментами.
В память об этих встречах на Таганке в столетие Ленина Калининский район города установил ему памятник на своей земле — площади Рогожской заставы. Отливали фигуру из бронзы на заводе района. Фамилии скульптора, литейщика и 13 помощников, рабочих, создавших, по-моему, лучший памятник Ленину в Москве, отчеканены на пьедестале.
На старинной заставе от былого ничего не осталось, кроме верстового столба времен Екатерины II с надписью: “От Москвы две версты. 1783 год”. Столб перенесли от трамвайной линии в сквер. Его нашел быстро. Долго искал памятник, даже подумал, что его снесли заодно с Дзержинским. Искал потому, что площадь перепланировали с таким расчетом, чтобы Ленина если не снести, то хотя бы принизить. У пьедестала — стоянка машин. Монумент стиснули кладбищенские черные оградки кустарного пошиба. На траве сквера — лежбище своры грязных бездомных собак.
Памятник устанавливали на моих глазах, ночью. Скульптора из Прибалтики Гидеминаса Иокубониса вдохновил кадр кинохроники: операторы незаметно для Ленина сняли его на дорожке сада. Кажется, что и бронзовый Ильич вышел в сквер погулять. Голову скульптор лепил по посмертной маске Меркурова. Ее отливал в 1924 году молодой литейщик Владимир Лукьянов, познавший секреты бронзового литья у родственника, который подсмотрел их у заезжего итальянца. Лукьянов, известный всем скульпторам СССР, в старости отлил монумент для Рогожской заставы.
Со скульптором приехал на площадь, запруженную народом. Фигуру краном быстро установили и накрыли полотном. Толпа потребовала его снять. “Неофициальное открытие состоялось”, — сказал мне тогда скульптор. Зачем сегодня закрывать его? Зачем так холуйствовать и пресмыкаться перед властью, когда она, я уверен, этого не просила у господ Таганской управы.
Почему я не могу забыть некогда самые популярные, а ныне немодные ленинские сюжеты? Надо помнить того, кто умел вести за собой народ и побеждать.
На зданиях и в саду, где выступал Ленин, установлены мемориальные доски из красного гранита с бронзовым профилем. Их, как на фасаде Колонного зала, раболепно не сняли, надеюсь, и впредь не последуют дурному примеру.
Кому Москва обязана традицией устанавливать памятные доски? Уроженцу Таганки. Две плиты из белого камня появились на Спасской башне. Обе сохранились, на латыни и по-русски там сказано, что построена башня “в лето 6999”, то есть в 1491 году, при Иване III, “в 30 лето государства его, а делал Петр Антоний Солярио от града Медиоланта”, то есть c тех пор четыреста лет в Москве подобных досок не появлялось. Память о прошлом хранили восемьсот церквей и часовен. До 1917 года с конца XIX века, как гласит энциклопедия “Москва”, установили несколько мемориальных досок на домах, где жили Суворов, композитор Скрябин, историк Соловьев, писатель Гончаров и родился врач Пирогов. Но не упоминается, что все они появились благодаря стараниям одного и того же замечательного человека.
Он владел до революции двумя домами в Шаминском проезде, где числилось всего 9 владений. Этот переулочек отходил от Иерусалимской улицы. Она сохранилась без храма Входа Господня в Иерусалим. Проезд назывался именем владельца дома, где родился в семье купца Николай Шамин. Все дома и сам проезд исчезли лет тридцать тому назад, даже следов не осталось. А дела купца, состоявшего 33 года гласным городской думы, не пошли прахом. По его инициативе начали строить более современный Новоспасский мост. Он открыл два приюта, построил ремесленное училище. Шамин слыл покровителем сотен тысяч московских мастеровых. Они его избрали председателем Общества ремесленников, много сделавшего, чтобы улучшить им жизнь. Купец-депутат состоял попечителем Кутузовской избы в Филях, казначеем ревнителей памяти войны 1812 года, уполномоченным по устройству музея этой войны, пожизненным хоругвеносцем храма Христа, членом комитета по сбору пожертвований на памятники историческим деятелям.
Память о прошлом снедала его душу. Его с иронией называли “юбилейной нянькой Москвы”. Потому что не давал забыть о великих предках, знал по рассказам старожилов и архивным изысканиям, где они жили, родились и умерли. Постоянно напоминал об этом думе. Доски, помянутые в энциклопедии “Москва”, и те, что не сохранились, появились благодаря Шамину.
Когда город отмечал 25-летие его деятельности, прозвучали стихи: Предприимчив он, как янки,/ Перед ним падите ниц,/ Обыватели Таганки,/ И Рогожской, и Крутиц.
На 2-й Рогожской он основал библиотеку и подарил книги, поэтому улицу назвали Библиотечной. После его хлопот пошел трамвай, который поныне колесит по рельсам Таганки. Когда Россия отмечала столетие Пушкина, предложил переименовать Страстную площадь в Пушкинскую. Дума отклонила его инициативу. Реализовала идею пролетарская власть Краснопресненского района. Она “уважаемому товарищу Шамину” сообщила в письме: “Инициатива ваша увенчалась полным успехом. Площадь Страстная переименована в площадь Пушкинскую”.
Сын купца родился демократом с жаждой служения Москве. Она обязана ему площадью Революции. Предложение переименовать Воскресенскую площадь, где начались бурные митинги после февраля 1917 года, он сделал думе после свержения монархии. По его настоянию открыли для посещения всем Нескучный сад, где находился царский дворец. Добился, что на пьедестале памятника Пушкину добавили некогда запрещенные царской цензурой слова “что в мой жестокий век восславил я свободу” и заключительную строчку четверостишия.
После революции 1917 года, оставшись без своего доходного скорняжного и мехового дела, лишившись собственных домов и гражданских прав, жилец двух комнат коммунальной квартиры не утратил веры в жизнь. Служил, где ему, лишенцу, позволяли, с радостью занимался в мемориальной комиссии общества “Старая Москва”. Его закрыли в 1930-м. Год спустя — взорвали храм Христа. Два года спустя арестовали внука. Он не смог похоронить деда. Сделал это на Калитниковском кладбище сын, ставший тем, кем не смог в молодости отец, страстный любитель театра. Сына приняли в Малый театр, удостоили звания народного артиста РСФСР.
Девизом Шамина служили слова: “Друг друга тяготы носите”. Подводя итог жизни, несчастный и тяжело больной старик с полным правом думал, что о ней можно написать книгу. Ее пока нет, первый очерк составил после перестройки московский историк Владимир Бессонов, воздавший должное тому, кого забыть нельзя.
Подумать только! Спустя четыреста лет московский купец Николай повторил то, что сделал гениальный Петр из Милана. Установил традицию открывать мемориальные доски. Она не прервалась после развала СССР. На Тверской видел новую доску на доме, где жил “великий клоун” Карандаш. Так почтили недавно память Клавдии Шульженко. Сегодня в Москве сотни зданий в честь великих предков увешаны гранитными и мраморными плитами. Порукой тому, что зажженная ими свеча не угаснет.
