“Я думаю, что всем удобно меня воспринимать как негативного персонажа, антигероя, который прославился лишь тем, что увел невесту у Иосифа Бродского”. Экран монитора светится, электронный ящик открыт. А в нем — очередное письмо, странный, виртуальный мост, протянувшийся из середины ХХ в начало XXI века.
Из Америки — в Россию.
Нет в интернете ни времени, ни пространства, ловушка это, сеть. Мой пойманный в нее собеседник — невероятно — ученик самой Анны Ахматовой.
Друг Бродского. Враг Бродского. Бродский посвящал ему стансы.
Игра случайностей, слава. Возможно, как раз тому, второму, и положены были в итоге всемирная известность, благодарность потомков и женщина. Которая одна на двоих.
Поэт Дмитрий Бобышев написал те стихи, за которые преследовали поэта Бродского.
Бродский получил Нобелевскую премию.
Бобышева забыли. На сорок с лишним лет.
“Однажды после работы я задержался у зубного врача. Вернувшись, услышал от тещи, матери своей первой жены. “К вам заходил уж не знаю кто — ваш друг? Приятель?” В пишущую машинку был вставлен лист. “Деметр! Пока ты ковырялся в своих вонючих зубах, я написал гениальные стихи.
“Ни страны, ни погоста/ Не хочу выбирать./ На Васильевский остров я приду умирать…” И подпись от руки: И.Бродский. Это была паршивая шутка. Я скомкал листок и бросил его в корзину…”
Я летела в Америку, в штат Иллинойс, с пересадкой на два часа в Чикаго. “Передашь эту книгу Дмитрию Васильевичу Бобышеву, помнишь, тому, из знаменитой четверки ахматовских учеников? Евгений Рейн, Анатолий Найман, Иосиф Бродский… Их еще называли ахматовскими сиротами”, — сказал мне перед отъездом Валера Дударев, главный редактор журнала “Юность”. Книга называлась “Я здесь”. Чуть ниже, в скобках, странное дополнение — “человекотекст”.
Глянцево-серая обложка. Фамилия автора, Дмитрий Бобышев, ни о чем мне не говорила.
Я вообще не ценитель поэзии. “Я здесь” — а где был раньше?
— В 60-е не нашлось бы в Ленинграде интеллектуала, кто не ведал бы про дружбу и вражду Бродского и Бобышева, — ввел в курс дела тот же Дударев. — Ахматова ценила обоих. Но в итоге в истории остался Бродский. Он сделал все, чтобы о другом, о сопернике, забыли. Те, кто общался с Бродским, должны были порвать с Бобышевым. Вычеркнуть его из литературы и человеческой памяти. А ведь это самое страшное, когда гонения на тебя устраивают свои же, либералы… С этим не сравнится даже, когда гнобят враги. Сам Бродский Бобышева до смерти ненавидел.
— Женщина? — спросила я.
— Женщина.
Художница Марина Басманова. Холодной водой называла ее Анна Ахматова. “Я увидел в рисунках Марины заготовки для большого шедевра, которого, увы, так никогда и не последовало, — мемуары Дмитрия Бобышева я открыла в 12-часовом перелете через Атлантику, чтобы скоротать время, и… не смогла оторваться. — Разговоры с Мариной мне были интересны, хотя касались абстрактных и метафизических тем. О пространстве и его свойствах. О зеркалах в жизни и в живописи. О глубине отражений. Иосиф с Мариной появлялись везде вместе. Иосиф на языке зверюшек стремился показать их близость, Марина, наоборот, свою независимость. Он уже посвятил ей несколько значительных стихотворений. Она же заходила ко мне — ни перед кем не отчитываясь”.
From — HYPERLINK “mailto:bobyshev@illinois.edu”
To — HYPERLINK “mailto:ekaterina__@mail.ru”
“Доброе утро, Катя! С прибытием в Новый Свет. Мы с моей женой Галиной Романовной будем рады гостье из Москвы, если она доберется до наших мест. Живем мы на Среднем Западе, в университетском сдвоенном городке Урбана-Шампейн. Надеюсь, вы легко перенесете сдвиг во времени. Обычно в эту сторону джет-лег переносится гораздо легче”.
Урбана-Шампейн лежит вокруг университета. Его еще называют Городом больших деревьев. В Америке любят давать прозвища городам. Тот же Чикаго, например, Город сквозняков.
Дальше — прерия, где растут кукуруза и генно-модифицированная соя. Есть пруды и дубравы, по которым хорошо гулять.
А в общем обычный университетский сити, чей смысл существования вертится вокруг 37 тысяч студентов и 10 тысяч преподавателей.
Одного из профессоров зовут Dmitry V. Bobyshev.
“Одни говорят, что я “уязвлен завистью” к Бродскому. Как будто счастливый любовник может завидовать неудачливому или живой человек — тому, кто истлел. Завидовать его стихам? Можно не разделять моего мнения, но мои собственные мне нравятся гораздо больше…” — это из его письма. От университетского городка Урбана-Шампейн до Чикаго два часа пути, которых у меня нет.
Как хорошо, что существует интернет. Что может быть сегодня проще, чем виртуальная встреча с учеником Ахматовой? “Здравствуйте, Катя! Это Дмитрий Васильевич Бобышев, ваш среднезападный корреспондент”.
Закат пиковой дамы
Они были вполне сформировавшейся литературной группой вокруг Ахматовой.
Питомцы ее царскосельской музы. Дерзновенные и амбициозные. В двадцать пять трудно не быть гением.
В СССР любой гений должен был иметь трудовую книжку. “…Иосиф с самого начала оставался свободным поэтом. Он один в нашем кругу. Его поддерживали родители, и блинчики с творогом и упреками всегда ждали его на столе. Иосиф говорил, что в его стихах есть метафизика, в моих — совесть. На что Ахматова ему ответила: “В стихах Дмитрия Васильевича есть нечто большее — это поэзия”.
“Вы часто встречались с Анной Андреевной?”
“Я бывал у Ахматовой значительно реже, чем мог бы, чем хотел, — и, вероятно, чем она этого хотела. Я не мог явиться к ней просто так, а явившись, обсуждать пустяки… Можно было написать ей письмо, но до смешного малая причина удерживала меня: как правильно — “я скучаю по Вам” или “скучаю по Вас”.
“Как вы познакомились?”
“Случай, по которому мы пригодились, был переезд, мы были призваны Ахматовой в помощь для упаковки книг. Каждая книга, снимаемая с полок, сопровождалась комментариями. Таким образом наша работа переросла в разговор о литературе. Ахматова не удивилась, что мы пишем. “Читайте”. После объявила, что стихи состоялись, но надо писать короче. “А Блок считал, что идеальный объем стихотворения от 24 до 28 строчек”, — выпалил я. “Блок… Хотите я расскажу Вам, как у меня не было романа с Блоком?”
“Я был в восхищении от ее рассказов, от того, как живо представлялась мне игра взглядов, слов и дыхания знаменитостей. Гумилев, Мандельштам, Модильяни… И даже в 70 лет, когда ее узнали мы, Ахматова была прекрасна.
Ни Ахматова в роли “старика Державина”, ни мы в роли коллективного Пушкина не подходили б идеально друг другу.
Но я думаю, что как мы — в ней, так и она нуждалась в нас. Казалось, что в жизни ничего не происходит, кроме новых стихов и разговоров о стихах”.
“Вы были рядом в ее последний год”.
“Даже во время официального бесславия ее никогда не оставляла слава читательская. В конце пришла слава международная. Премия, поездка в Италию, звание почетного доктора Оксфорда, выдвижение на Нобелевскую… Вот уж кому должны были дать премию, так это ей. Она же все узнала в самом конце. Мой возраст тогда приближался к тридцати. Порывы надежды чего-то достичь сменялись обратными толчками отчаяния. В одной из моих тетрадок, на пустом развороте, помета: “5 марта умерла Ахматова. Остались мы одни”. Позвонил Найман: “Сегодня — отпевание в нижней церкви Никольского собора. Завтра — гражданская панихида в Доме писателя”. Новопреставленная Анна… Широко объявлено об этом не было”.
“Наверное, туда и пускали не всех?”
“В Доме писателя — унижение перед закрытой дверью. “Только для членов Союза”. Отправился прямо на кладбище. Когда внесли гроб, я ринулся к нему. Привычно встал рядом с Женей Рейном, засверкали фотовспышки, и он вдруг просунул плечо вперед, отодвинул меня за спину. Этот снимок перепечатывали потом бесконечное число раз. Бродский, Арсений Тарковский, Рейн и мой лоб из-за их плеч. В некоторых особо дотошных изданиях ко лбу приклеивали стрелку — “Д.В.Бобышев”.
“Это был последний раз, когда ваша четверка собралась вместе?”
“Со смертью Ахматовой мы развалились на четыре отдельно бьющихся честолюбия”.
From — HYPERLINK “mailto:bobyshev@illinois.edu”
To — HYPERLINK “mailto:ekaterina__@mail.ru”
“Другие считают это мелочностью — дескать, надо быть выше того, как о тебе судят. Вот уж глупость! Честному человеку не могут быть безразличны злоязычия и наветы. Что я им сделал? Да кто они такие, чтобы судить меня? От обид никуда не денешься, люди могут срывать на тебе зло или из зависти, или по навету.
А самые строгие моралисты, Катя, это неверные жены и продажные литераторы”.
Визит червонной дамы
“Я никогда не считал себя соперником Бродского. Наши встречи с его невестой, как считал он сам, Мариной Басмановой, были вполне непорочны. Мы бывали на выставках и на концертах, порой рисовали. Наши общения не замутнялись никакими ухаживаниями, как будто мы собирались вечно остаться в состоянии восхищенного интереса.
Она подсунула мне книгу, Райнер Мария Рильке: “там многое про тебя”. Читаю — и трепет пробирает, мало сказать “про меня” — там все мои мысли становятся на свои места. Вручила подарок, да еще такой драгоценный, французские поэты в переводе. Карманный формат, твердая обложка, под ней надпись таинственными значками. Ее детский шифр, который придумала для секретов от взрослых. Я расшифровал: “Моему любимому поэту”. Приближался год 1964-й. Марина захотела встретить его со мной. Я согласился, объяснил, где меня найти, и уехал на дачу. С ее появлением время затикало по-другому. Мы вышли в темноту, освещенные окна остались позади, с залива пахнуло влагой, мы шагнули на тонкий лед… и я поцеловал ее, затем сказал: “Но как же Иосиф? Ты понимаешь, что весь свет может против нас ополчиться?”
“Да, как же Иосиф?”
“Это был взрослый выбор двух взрослых людей. Марина призналась мне, что не считает себя его невестой. Толпе его почитателей можно было сказать: не ваше дело. Я сделал ход, опережающий слухи, — пошел к Бродскому сам. “Ты с ней спал?” — “Какая разница? Теперь мы вместе”. — “Уходи!” Для него я стал существовать только как предмет, препятствующий встречаться с Мариной”.
“На Бродского уже начались гонения — уголовное преследование за тунеядство, он стал символом поэтического диссидентства… А вы — предавшим его другом”.
“Да, они объявили имя конкретного носителя мирового зла, и это было мое смешноватое имя. Толпа способна безнаказанно мстить за спиной, гадить, чернить и плевать… Все меньше раздавалось у меня телефонных звонков, к облегчению домочадцев. Появилось много экзекуторов, желающих привести в исполнение приговор. Заочно меня приговорил и друг Женя Рейн, написавший поэму, где я был одним из действующих лиц. Возлюбленная Поэта уходит даже не к Бездарю, к какому-то хлыщу с улицы, который носит хорошую английскую обувь. Одно время я донашивал английские туфли, и надо же, как автор их завистливо отметил. В альманахе “Молодой Ленинград” готовился рассказ Андрея Битова с главным персонажем по фамилии… Бобышев. Мокрицей и дрянью. Здесь возможно совпадение, если бы ранее не было дарственной надписи на битовской книге “Большой шар”: “Дорогому Диме Бобышеву — за его стихи. Дружески — Андрей Битов”. Иосиф обострял отношения со мной, отношения с властью… Я же дразнил толпу”.
Зазвучали радиоголоса, зашелестели самиздатовские каналы. Шел громкий процесс — пока он откладывался, пока назначалась психиатрическая экспертиза — как же так, советский человек и не желает работать руками… Колыхалась слава: “Он в тюрьме — а лучший друг, знаете ли, в это время любимую увел”. “Да я бы таких давил…”
Женой декабриста ходила Марина к Бродскому на свидания. Сам Иосиф лучшим мгновением в своей жизни считал ту минуту, когда его вели по двору больницы и вдалеке он разглядел ее силуэт.
Считала ли она себя виноватой? Не решалась выбрать между двумя? Не могла противостоять большинству? Не сумела сладить с собой?
Можно ли анализировать страсть, подчиняя ее рассудку…
Бродского сослали на поселение, на Русский Север. Марина поехала вослед, Дмитрий — за ней… Стволы деревьев в архангельских перелесках стояли еще в колодцах из снега…
“Она и без меня готова была уже вернуться в Ленинград. Иосиф в ватнике провожал. “Марина — я за тобой!” — кричу ей. “Нет! — кричит Иосиф. — С ним ты никуда не поедешь”. Взгляд его на топор, лежащий возле. Мой — тоже. Мы сжали кулаки, заходили индюками один против другого. Она что-то шепнула Иосифу, он отстал, и мы лесом пошли к станции. Совершенно непредсказуемо подъехала попутка. Иосиф нас не догонял. На вокзале я купил спирту, зашелся кашлем, слезами, в общем, истерикой. Что делать дальше?”.
Марина была беременна.
From — HYPERLINK “mailto:bobyshev@illinois.edu”
To — HYPERLINK “mailto:ekaterina__@mail.ru”
“Здравствуйте, Катя! Вы спрашивали, можно ли писать стихи по заказу? В этом и состоит негативная сторона профессионализма. Автор искусственно вызывает в себе эмоции, имитирует искренность и бряцает то, что нужно. Возможен и внутренний заказ, как, например, ежегодные рождественские стихи у Бродского. Но действительно ли они написаны к Рождеству? Когда я вспоминал дни былые, я вспомнил день, когда Марина родила их сына. Это было 8 октября. И я все понял. Отсчитайте 9 месяцев назад. Вот вам, увы, ключ к тому дню, которые в действительности прославляет благочестивый автор. Но будем считать, что это так, к разговору.
Университетская почта сегодня барахлит, ничего, допишу в следующем письме”.
“Как хорошо, что это сокровище — не мое!”
