Второй день конкурсных показов на XXIV ММКФ ознаменовался картиной “Зов земли”, снятой в традиционной иранской манере, и экранизацией толстовского “Воскресения”, поразившей тем, какой красивой оказывается Россия, когда ее берутся снимать итальянцы.
“Зов земли” (2001 г., Иран, 81 мин.), режиссер Вахид Мусаян.
Все примитивно, но не оторваться: глаз отдыхает. Так с любой иранской картиной, за что их и любят на международных фестивалях. Фильм “Зов земли”, казалось бы, о том, как женская эмансипация пробивает себе путь в иранской глубинке. Голи, дочь богатого крестьянина, влюбилась в пастуха Морада. По местным понятиям дочь не может выйти за пастуха, работающего на отца. Но отец под влиянием смертельной болезни и чтения “Шахнаме” смотрит на вещи снисходительно. Другое дело — старший брат Алияр. Он лоббирует интересы Маш Карима, самого богатого клана в селе. Алияр всюду бродит с ружьем и палит по банкам, тренируется. А Голи тем временем совсем отбивается от рук, даже чай брату не готовит. Для пастуха любовь Голи — страшная беда. Он бежит в горы, где по ночам орет грустные песни. Кипучие сельские страсти увидены глазами учителя и потому поданы в неспешной манере с побочными историями. Самая прикольная — история старика — начинается словами: “Мне 75, и 55 из них я мечтаю сходить в кино”. Однажды в молодости он чуть не попал в кино, но встретил девушку и женился. А та, став женой, заявила: “В кино много девушек. Если пойдешь туда, я тебя сожгу”. После этих слов я понял, что фильм не про эмансипацию. Ритм ускоряется после смерти отца Голи, когда Алияр становится главой дома и берется за ружье.
Перед началом фильма режиссер Вахид Мусаян уважительно говорил, какая честь для него попасть в Москву, какая честь для всей группы представить фильм, а для зрителей — его увидеть. Короче, обычная приветственная речь с легким парадоксом в конце. Режиссер сказал, что долго думал, подражает кино жизни или наоборот. Он пришел к выводу, что жизнь первична, а потом добавил, что посвящает фильм памяти отца девочки, сыгравшей главную героиню. Он умер совсем недавно: фильм предугадал жизнь, и потому проиграл ей. Понимайте как хотите.
“Воскресение” (2001 г., Италия — Франция — Германия, 190 мин.), режиссеры Паоло и Витторио Тавиани.
Экранизировать Толстого сложно, потому что его реализм значительно превосходит возможности кино. И не только кино. Собственно, “Воскресение” потому и было написано, что Толстого возмутила вся надуманность и нереалистичность юриспруденции как таковой. Законы для Толстого — очень плохая проза, наделенная правом подгонять под себя жизнь. Кто не помнит, в центре романа фигура князя Нехлюдова, почти нарцисса, но с замашками идеалиста. Его жизнь резко ломается после того, как присяжные по ошибке обрекают на каторгу проститутку Катерину Маслову. Нехлюдов сам был в числе присяжных. Более того, в Масловой он узнал девушку, которую обесчестил в молодости. Жгучий стыд заставляет Нехлюдова искать справедливости для Масловой и прощения себе. Блуждания по инстанциям открывают ему глаза на жестокость общественного уклада. Тут уже недалеко и до политической пропаганды, а роману — до памфлета. Открыто проповеднический финал делает “Воскресение” похожим на “Тридцатую любовь Марины” авангардиста Сорокина, где лесбийские похождения богемной героини неожиданно заканчиваются стенгазетными заголовками и передовицами о победах социализма. Конечно, подобной чепухи братьям Тавиани требовалось каким-то образом избежать. Не дать загубить хорошую любовную историю политикой, но и не сползти в мелодраму благороднейших сердец. Первым делом они выровняли стиль: Россия братьев Тавиани вся чиста и красива без китча. Даже тюрьмы какие-то аккуратные. Подобный ход предпринят сознательно: реализм Толстого нет нужды путать с натурализмом. Он не стремился к предельной достоверности, пусть этим занимается Нехлюдов. Зачем окунать зрителя в хлев? Шок будет, но просветления — никогда. Вот вам эпизод в театре: дамы рыдают над судьбой проститутки из “Дамы с камелиями” Дюма и тут же издеваются над Нехлюдовым в антракте. Поэтому интересно было дождаться, чем Тавиани заменят финальную проповедь Толстого? Концовка замечательна своей неоднозначностью. Тавиани припомнили, что роман закончен в 1899 году, и чуть-чуть заскочили вперед: Нехлюдов празднует с крестьянами наступление нового века, все загадывают мелочные, похотливые и суетливые желания в надежде, что новый век будет добрее минувшего. Нехлюдов загадывает любить ближних так, как они любят себя сами. Что еще остается дошедшему до полного самоуничижения идеалисту и нарциссу?
