Самая глубокая в мире пропасть — та, что пролегает между богатыми и бедными. Отсюда бунты, бессмысленные и беспощадные, призывы к пролетариям всех стран объединяться. Впрочем, современным буржуа в России совсем не обязательно прятать свои дворцы за высокими заборами. Как показывают результаты социологических исследований, “дорогие россияне” вполне терпимы к чужой собственности. Еще опросы респондентов свидетельствуют, что политическим партиям они не верят, а жаловаться на беспредел чиновников предпочитают сразу… в ФСБ!
О таинствах нашего экономического бытия мы беседуем с Натальей ТИХОНОВОЙ — доктором социологических наук, профессором, заместителем директора Института социологии РАН. Она одна из немногих ученых, кто знает о нас больше, чем мы сами.
— Наталья Евгеньевна, вопрос на засыпку: хорошо или плохо мы живем?
— С одной стороны, казалось бы, хорошо. Доходы растут, это факт. Богатые, правда, богатеют быстрее, но и у бедных тоже потихоньку поднимается прожиточный уровень… Однако жизнь легче не становится. Приходит сознание, что та модель общества, которая сложилась, сложилась если не навсегда, то очень надолго. И в ней места простому человеку практически нет.
Раньше материальные трудности воспринимались нами как временные — помните знаменитые ельцинские слова: “Сначала будет плохо, а потом — хорошо!” Переход состоялся, жертвы принесены, но что стало-то? Это и есть то “хорошо”, ради которого приносились жертвы?
В материальном плане люди довольны в большей степени. А вот относительно своего положения в обществе... Растет ощущение, что они социальные аутсайдеры, появляется глухой неперсонифицированный протест.
Во времена Ельцина многие были недовольны конкретно им, поскольку его “перестройка” для большинства населения была неприемлема. Модель, которую декларирует Путин, соответствует нашим ожиданиям. Однако между декларацией и реальностью — дистанция огромного размера. Это и вызывает глухой протест.
— Но откуда ноги растут?
— Если говорить о линиях напряжения в обществе, то в первую очередь это социальное неравенство разных слоев населения. Например, в Москве доходы 10% богатых превышают доходы 10% бедных в 41 раз. Такого нет даже в Латинской Америке.
— Позвольте не согласиться! По официальным данным, в России этот разрыв составляет 15 раз, по неофициальным — все 20. Но это же смешно! Оставим в покое олигархов, возьмем просто состоятельных людей. Пенсионер получает 2,5 тыс. руб. пенсии. Если 2,5 тыс. умножить на 20, получается, что самые богатые зарабатывают 50 тыс. руб. в месяц. Но я знаю деятелей, которые в месяц получают по 50 тыс. долларов, и они далеко не самые преуспевающие в России. Как считаются наши доходы?
— Действительно, эти цифры часто получаются лукавым образом. Берется средний доход семьи: не зарплата, а доход. В него входит полученный в подарок телевизор, дотации на квартиру или бесплатные лекарства, и даже стоимость картошки, которую на своем земельном участке выращивает гражданин. В общем и целом суммарный доход получается немаленький, хотя ничего общего с реальным он, конечно, не имеет. Не менее распространенный вариант — считать “по расходам”, хотя проедаемые сегодня запасы часто “припасены” еще много лет назад.
— Тогда неудивительно, что с высоких трибун говорят про постоянное повышение уровня благосостояния россиян, их покупательной способности. Но как донести до Кремля объективную информацию?
— Я не раз сталкивалась с тем, что высшие органы федеральной власти заинтересованы в получении такой информации. Так, например, я знаю, что премьер-министр М.Фрадков хотел бы получать сведения из разных источников, в т.ч. из наших докладов. То же самое могу сказать про Юрия Лужкова и Сергея Миронова. Но получается забавная ситуация. Чтобы систематически иметь достоверную, не однобокую информацию, одной доброй воли недостаточно. На исследования нужны большие деньги. А вся система общественного мониторинга сложилась так, что органы федеральной и московской власти уже не один год обслуживаются одними и теми же, иногда не самыми квалифицированными социологическими центрами. Поскольку они очень боятся потерять источники финансирования, то работают по принципу “чего изволите?”, совершенно не понимая, что властям часто нужна объективная, а не ангажированная информация.
Даже когда властные структуры что-то очень желают предпринять, первое, с чем сталкиваются, — с собственным бюрократическим аппаратом. Что-то нужно делать и с ним, и с каналами объективной обратной связи.
— Вернемся к социальному расслоению…
— Почему этот дециальный коэффициент (соотношение 10% самых богатых и 10% самых бедных) широко используется во всем мире? Самая богатая прослойка людей в развитых государствах за последнее время резко расширилась, там просто огромное количество миллионеров. К тому же увеличилась и численность чрезвычайно высококвалифицированных наемных работников (как менеджеров, так и профессионалов), и соответственно их зарплата. Словом, там “высшие” слои составляют 12—15%, а в России всего 2—3%.
Как видите, у нас ситуация качественно иная, и сравнение доходов верхнего и нижнего децилей практически ничего не дает. Когда мы берем децильный коэффициент на Западе, то эти 10% представляют собой сравнительно однородную группу, у которых доходы примерно одинаковы. В России же верхние 10% можно поделить на две, а то и три категории: 2—3% — это действительно богатые люди...
— А остальные 7—8%?
— Мы специально занимались этим вопросом, я могу описать, что имеет “серединка” этой десятки, та, которая на уровне 95-го процента. Живет в панельном 16-этажном доме в 3-комнатной квартире площадью 75 кв. метров на троих. Имеет 12 предметов личного пользования: холодильник, видеомагнитофон, автомобиль, пылесос, стиральную машину, компьютер, музыкальный центр, кухонную и т.п. бытовую технику.
То есть ничего “эдакого”, сверхъестественного нет. Нет посудомоечных машин, кондиционеров — все это начинается с 97—98-го процента. Как видите, не бог весть какой уровень жизни. 5 видов платных социальных услуг: ребенок ходит в музыкальную школу, семья может себе позволить обращаться по мере необходимости к врачу, в свободное время сходить в кино или в кафе, съездить куда-нибудь в отпуск хотя бы раз в два года.
И когда для выяснения дохода верхней “десятки” 95-й процент начинают выравнивать с 98-м, где баснословные доходы, личные яхты, заводы, газеты, пароходы, поля для гольфа, мы в прямом смысле получаем среднюю температуру по больнице. Смысл этот децильный коэффициент, как инструмент анализа, теряет, его сложно рассматривать как содержательный показатель.
— Это по России, а какая ситуация по Москве?
— Самые богатые люди обитают в столице, поэтому те, кто “застолбился” на 95-м проценте по России, в нашем городе оказывается примерно на 75-м проценте. При этом верхние 20% в Москве очень растянуты по уровню благосостояния. И если где-нибудь в Пензе человек, купивший квартиру за 200 тыс. долларов, считается уже магнатом, то в Москве за эту сумму мало что приобретешь.
Казалось бы, денег в верхней четверти москвичей достаточно много, но эти люди даже часто не догадываются, что они относятся к верхушке “среднего класса” — ведь над ними огромная надстройка социального неравенства, глубочайшей социальной дифференциации. И у них реальное ощущение, что они социальные аутсайдеры. Их, например, мучает вопрос: почему такой разрыв в доходах наемных работников, если уровень квалификации достаточно близкий. Что здесь влияет — связи, допуск к нефтяной трубе или еще что-то?
— А как наше общество относится к пропасти в доходах?
— Малообеспеченность, бедность и нищета — понятия в России весьма условные. Впрочем, как и рассуждения о богатстве. Не зря ведь бытует пословица: у кого-то щи пустые, а у кого-то жемчуг мелкий. Например, наличие в семье цветного TV не говорит ни о чем. А вот его отсутствие говорит о многом. К неравенству в доходах мы относимся достаточно толерантно, если источники неравенства легитимны. Многие считают, что разрыв в зарплате директора предприятия и среднего рабочего должен составлять 4—5 раз. А уровень бедности должен быть вдвое ниже, чем средние доходы. Т.е. зарплата директора в 8—10 раз может превышать уровень бедности, тогда все будет тип-топ. Кстати, это тот норматив, который соответствует многим развитым странам.
— Социологи анализировали другие причины недовольства граждан, эти “гроздья гнева”?
— Как я уже сказала, люди чаще недовольны не своей зарплатой, а местом в обществе, системой, в которой чудовищное неравенство доходов не объясняется абсолютно ничем. Это касается и межотраслевого неравенства. Взять уборщицу, бухгалтера или секретаря — они есть абсолютно везде. Ну так вот, различие зарплаты в разных отраслях может быть свыше 20 раз. Уборщица в сельском клубе и уборщица в “Газпроме” — обязанности близкие, но зарплата, как нетрудно догадаться, разная. Легитимно ли это, если уборщица в “Газпроме” получает больше директора школы? Население такие перекосы воспринимает как издевательство.
— Значит, и доходы растут, и протестного потенциала на улицах нет, а у нас в умах разброд и шатание? Так получается?
— Люди еще готовы мириться с тем, что они живут достаточно скромно. Ведь мы часто сами не хотим особенно “напрягаться”, чтобы жить лучше, — такая жизненная мотивация пока еще не из нашей культуры. Для многих главное, чтоб их, как говорится, не трогали, оставили в покое. Однако при этом гражданам обязательно надо, чтоб:
если ребенок захочет чего-то добиться в жизни и готов для этого приложить усилия, то он смог, что называется, “выбиться в люди”; если они сами захотят того же, чтобы для этого существовали хоть какие-то объективные возможности.
Когда в 90-е годы была очень сложная ситуация, роль буфера сыграли открывшиеся каналы восходящей социальной мобильности — своего рода “социальные лифты”. Появилось много вакансий для людей высококвалифицированных, они начали делать карьеры и состояния. Полностью поменялась работа в банках, переформировались бухгалтеры — это уже не прежние счетоводы. Риэлторские, консалтинговые и другие фирмы возникали из ниоткуда, и те, кто хотел изменить свою жизнь, сделали это.
Что имеем сейчас? Новые профессиональные структуры в экономике сформировались, и эти сегменты не расширяются. Значит, этот канал захлопнулся. Там работает молодежь, а подрастающее поколение своего места под солнцем найти не в состоянии. Частично этот сегмент сохранился еще в Москве, но сюда едут со всей страны, на рынке труда образуется демпинговая ситуация, падают зарплаты…
С другой стороны, малый бизнес как канал для повышения уровня благосостояния тоже закрылся, “входной билет” туда резко подорожал. Если раньше можно было раскрутиться с 5 тыс. долларов, а иногда и с 500, то сейчас меньше чем с 50 тыс. “баксов” нечего даже пытаться. При этом никаких гарантий на будущее — прессинг чиновников на местах растет, так же как и бесправие простого человека.
— Но что делать? Традиционный русский вопрос. Кому жаловаться?
— Спросите что-нибудь полегче! Раньше на рядовых чиновников можно было жаловаться в райисполком, на райисполком — в райком, на райком — в обком и так до самого комитета партконтроля. Свою роль играли органы печати, телевидение… Сегодня СМИ утратили организаторскую функцию, и жаловаться некому. Идти в суд, как предлагают властные структуры? Для нас это непривычно. Да и если все мы хлынем в суды по своим большим и малым “болячкам”, им мало не покажется, они и без того захлебываются в уголовных и гражданских делах. Система просто остановится в параличе.
Получается парадокс: все вроде бы улучшается, но у людей растет недовольство, ощущение “что-то не так, не за то боролись”. И реальных инструментов повлиять на ситуацию у людей нет. Партиям они не верят, в системе органов госвласти нет контрольных комитетов, куда можно было бы жаловаться. Говорят, в 2006 году больше миллиона жалоб поступило... в ФСБ! Представьте, насколько людям некуда жаловаться на беспредел, если они обращаются в ФСБ!
— Да, пессимистическая картина… А мы говорим про долгожданную стабилизацию!
— Это новая ситуация даже по сравнению не с советскими годами, а по отношению к реалиям 90-х годов, когда каждый еще жил надеждой.
* * *