Дьякона Элизбара знают если не во всей Тверской области, то во всем Кимрском районе уж точно. У кого ни спроси путь к церкви Иерусалимской иконы Божьей матери, каждый не забудет добавить: “Это где цыган служит?”
Белокаменный храм, будто маяк, стоит прямо на берегу Волги. Вокруг тревожно кричат чайки — порывами ветра их сносит едва ли не к самим позолоченным маковкам. На крыльце застыла склонившаяся над листком бумаги фигура в черном облачении. Странные, чарующие слова шепчет она: “Ангил сарэстыр исы Лав, и Лав исы Дэвлэса, и Лав исы Дэвла...”
— Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, — переводит дьякон Элизбар.
— Саро, со исы, Дэвла скэрдя пир Лэстэ… Все чрез Него нАчало быть, и без Него ничто не нАчало быть, что нАчало быть, — опять переходит он на русский.
Евангелие от Иоанна, глава первая. Этот отрывок из Священного Писания читают только на пасхальную службу. Поэтому именно его отец Элизбар выбрал, чтобы обратиться к своим соплеменникам на родном языке.
— Знаете, наверное, это настоящее знамение, но в прошлом году аккурат после Пасхи меня разыскали представители православной цыганской общины из Санкт-Петербурга. Они мне помогли перевести этот отрывок на наш язык. Ведь Господь не делает различия между расами и народами: он примет и чернокожего, и белокожего, главное, чтобы в душе у человека было покаяние. Я мечтаю, чтобы это покаяние появилось в душе и моих родственников. Может, услышав слово Божье на родном языке, они обратят свои сердца к Господу.
— А как Господь звучит по-цыгански?
— Дэвэл. С ударением на второй слог. Моя супруга говорит, что в английском языке это сочетание букв означает как раз противоположное Богу. Но ведь язык нам подарил именно Господь, чтобы мы несли в мир слово его. Так зачем вникать в ударения, если главное — суть сказанного...
“Тогда я, наверное, мечтал носить крест как украшение...”
Когда дьякон Элизбар был еще Эдиком Ивановым, его бабушка-гадалка часто пыталась заглянуть в судьбу внука — перетасует карты, подснимет полколоды, а остальные разложит по столу в три ряда. Туз червовый — семья, счастье, радость большая. Десятка пик да шестерка червей — перемены к лучшему. Но чаще всего карты предрекали дорогу долгую и длинную.
Кто ж знал, что этот путь приведет цыганенка Эдика в храм Божий.
— Конечно, из моих соплеменников мало кто верует в Бога. У нас все больше в ходу суеверия. Вот и моя семья не исключение. Но что удивительно, сколько я себя помню, каждый год мы дома праздновали Пасху. Матушка куличи пекла, яйца красила. Конечно, в церковь святить их не ходила, но само ощущение этого праздника в душе моей с детства осталось, может, оно и приблизило меня к православию, — говорит дьякон.
Сейчас отец Элизбар уже и не помнит, откуда он узнал о вере христианской: в родном таборе-то все больше жили пищей телесной. “Возможно, бабушки моих русских друзей — а у меня их много было — что-то рассказывали. Иногда еще пацаненком, помню, упаду с велосипеда, чертыхнусь, а старушки мне, несмышленому: “Ты Бога не гневи, лучше попроси у него помощи”.
Так Эдик Иванов начал обращаться к Богу. Молитв он тогда, естественно, не знал. Просил по-своему, по-цыгански, что его душе близко: то хорошего мужа для сестренки, то здоровья близким, то какую мелочь для себя.
— Но была у меня одна мечта, о которой я всегда молил Бога: хотел носить крестик нательный. Это я сейчас понимаю: душа, сердце мне подсказывало, что нужно стать православным человеком, — говорит отец Элизбар. — А тогда я, наверное, просто мечтал носить его как украшение.
“Что ты, Эдик, крест просто так не наденешь. Сперва нужно покреститься, — вразумляли друзья. — А для этого необходимо в храм пойти”.
Отец Элизбар вспоминает: он и раньше не раз стоял у ограды Спасо-Преображенского собора, гадая, что может быть за его белокаменными стенами. А здесь неожиданно решил переступить порог.
— Тогда я долго разглядывал иконы, фрески и слушал пение, размышляя, что у нас в таборе хоть и очень красиво поют, а так душевно не умеют, — вспоминает дьякон. — Потом решил подойти к одному из священников, рассказать о своем желании носить крест. Тем батюшкой был отец Андрей, который впоследствии стал моим духовным отцом.
Несколько месяцев подряд 18-летний цыган ходил к священнику за наставлениям, внимая каждому его слову. “Я его после службы каждый день ждал и спрашивал, что означает Бог и что есть вера православная. Слушал его, как родного отца”. А 1 октября 1998 года в соборе крестили четверых мужчин: троих русских и одного цыгана.
Так Эдик Иванов стал Элизбаром.
— Знаете, я всегда верил, что после крещения моя жизнь изменится. Мне будет легче дышать и легче идти по жизни. Так и случилось. Уже на второй день я бросил все вредные привычки. Ведь что греха таить, тот не цыган, кто не любит разгульных застолий. А здесь вдруг всю эту удаль как отрезало. Уже тогда я понял, что иного пути, кроме как быть рядом с Богом, мне не дано.
“Если не вернешься к прежней жизни, руки на себя наложу...”
В таборе столь сильное стремление своего соплеменника к вере по достоинству не оценили.
— Мать слезами умоляла отречься от Господа Бога, стращала, что придет в храм и будет ругаться. Это сейчас все изменилось, а на тот момент для нее, чистокровной цыганки, вера православная была позором. Да таким, что однажды она мне сказала: “Если не вернешься к прежней жизни, я на себя руки наложу!” Днями и ночами я просил у Господа вразумить ее и оградить от этого поступка, — вспоминает отец Элизбар.
Тогда от того, чтобы не отступиться, не поддаться материнским мольбам, его спас отец Андрей. “Книги тебе церковные надо читать, дабы укрепиться в вере, молитвы учить”, — посоветовал наставник.
Только как их читать, когда Эдик и грамоте и обучен-то не был. Как большинство юных ромалов, рос он как сорная трава: не учился, не работал. “Так в те годы такой образ жизни среди наших считался нормальным: погуляй еще, пока молодой. Это сейчас большинство и в школу ходят, и заработок законопослушный имеют. А тогда времена были другие. Какая там учеба?”
Но букварь он освоил за три дня.
Мне помогали мои двоюродные сестренки, которые в школе обучались. Потом отец Андрей подарил мне Псалтырь — сперва я его по слогам читал. Сложно было — там ведь по-церковнославянски написано. Но сегодня язык церковных книг я понимаю лучше, чем светский, — признается дьякон. — Правда, самым сложным было другое. Знаете, был у меня такой грех — я очень любил танцевать. Услышав музыку задорную, не пойти в пляс — вот это посложнее любой грамоты было.
В родном таборе он начал появляться все реже. Соседи на православного цыгана косо смотрели, родные, увидев, как он раскрывает дома Евангелие, начинали браниться. Тогда Элизбар, чтобы не смущать домочадцев, оборудовал молельную комнату на чердаке.
— Из наших туда никто не поднимался, поэтому я мог там спокойно уединиться, — говорит дьякон. — Иногда мне отец Андрей у себя дома укромное местечко выделял: он ведь знал, как мои родные к православию относятся.
Но и ромалы не отступали: задумали они во что бы то ни стало женить парня на цыганке. “Может, женские чары помогут вернуть “заблудшего чавела” в табор?” То одну невесту подошлют подкараулить парня вечером, когда он возвращается после службы, то другую.
— Моя мать очень хотела, чтобы я женился на цыганке: ругала меня, со слезами умоляла род не позорить. Но я-то знал, что хоть девушки у нас и красивые, но не мои они по духу. Помог опять отец Андрей: познакомил меня с девушкой, которая жила рядом. Сказал: “Вот твоя спутница, лучше тебе не найти”. И как угадал: она хоть и русская, а похожа на цыганочку. Я сразу понял — это моя вторая половинка. На ее день ангела — 29 сентября — мы с Людмилой расписались, на мой день ангела — 1 октября — венчались, а на Троицу родилась моя доченька Александра.
“Сперва покрестил брата, потом сестренку, а затем и маму...”
На тот момент Элизбар уже несколько лет служил алтарником в Спасо-Преображенском соборе. Там-то его и заметил отец Александр, настоятель церкви Иерусалимской иконы Божьей Матери, — настолько проникновенно звучал голос цыгана под церковными сводами.
— После той службы я поговорил с нашим благочинным отцом Евгением и попросил приблизить Элизбара на ступеньку к алтарю, рукоположить его в дьяконы. Он это заслужил, ведь все знают, какой сложный путь к вере он прошел, — вспоминает настоятель церкви.
Так три года назад, наверное, впервые в России цыгана рукоположили в сан дьякона.
— А не смутило вас его происхождение? — спрашиваю у отца Александра.
— Знаете, в деревню, где я родился, частенько приезжали цыгане. И при всех специфических, скажем, их чертах и традициях я запомнил их людьми, располагающими к себе простотой, открытостью, доброжелательностью и гостеприимством. В моем с ними общении было больше хорошего, чем дурного. Наверное, проявления именно этих качеств ждал я и от дьякона Элизбара. И ведь не обманулся в своих надеждах.
В таборе он стал появляться совсем редко. “Что, в попы заделался?” — часто кричали ему во след. Но отца Элизбара этим было уже не уколоть. Зато когда младший брат пришел к нему и попросил исповедовать его, растрогался до слез.
— Конечно, я его к батюшке отправил, ведь дьякон не имеет права исповедовать. Потом он крестился, а вслед за ним и сестренка. Не скажу, что они еженедельно на службы ходят или посты соблюдают, но по крайней мере стараются не упасть в грязь лицом перед братом.
Дольше всех держалась мама дьякона Элизбара. Но и она в конце концов сдалась.
— Мама у меня очень сильно заболела, тогда я ей посоветовал покреститься. “Если Богу будет угодно и если это во спасение души, значит, болезни оставят тебя”, — говорил ей я. И знаете, так ведь и случилось...
Кимры—Москва
