Но чтобы отыскать конечную цель движения россиян и, следовательно, смысл нашего существования, эту страну нужно изучать.
Этим Чубайс и занимается. Системно и научно.
Да не тот Чубайс, о котором вы все подумали, не всем известный Анатолий Борисович, а его старший брат и почти полная противоположность.
Директор Центра по изучению России (все предельно серьезно!) Игорь Борисович Чубайс, доктор наук, философ, вечный диссидент.
…Хотя внешне они ну очень похожи.
— Уважаемый Игорь Борисович, вот я, такая несознательная гражданка, напрочь не понимаю: зачем это надо изучать Россию? В экономике — полный кирдык, а мы опять в поисках смысла.
— Беда наша заключается в том, что после распада СССР мы за столько лет так и не попытались устранить собственный цивилизационный разрыв. Мы одновременно празднуем 4 ноября и 7 ноября, поднимаем имперский флаг под музыку гимна Советского Союза… Мы родились под залп “Авроры” или это наши предки в XIV веке бились на Куликовом поле? Или мы вообще в 91-м году возникли? Почему именем России в прошлом году назван величайший тиран и убийца Иосиф Сталин, которого ныне поддерживает больше половины россиян? Те, чьи отцы и деды прошли ГУЛАГ. Противоестественно! Непостижимо! Беда в том, что Россия так и не определилась, чьим наследником она является, не выяснила свою идентичность, сущность. Кто мы, куда мы идем? Мы пытаемся совместить несовместимое, уничтоженное революцией великое тысячелетнее прошлое и то “лучшее”, что было в Советском Союзе. Долго так продолжаться не могло, потому что эти направления несовместимы и взаимоисключаемы, как одновременно лево- и правостороннее движение. Нас разрывает. Мы дошли до точки. Кризис.
— Так кризис-то финансовый, и притом мировой, он везде! К тому же нам обещали, что максимум через полгода все закончится хеппи-эндом.
— Даже в такой стабильной стране, как Германия, уверены, что период экономического упадка продлится 5—10 лет. Это необходимо для полной мировой перестройки. Тот мир, который существовал прежде, основанный на дутых долларах и дармовых кредитах, никогда больше не вернется. И все это понимают. И только мы рассчитываем пережить общие проблемы, ничего не меняя. В то время как наш кризис — он действительно глобальный. Кризис идеи. Последние годы за счет разбазаривания природных ресурсов в стране были свободные деньги. На что мы их тратили? Если бы мы продавали не сырую нефть, а переработанную — то уже входили бы по ВВП в первую тройку стран. Но мы не сделали ничего, чтобы создать промышленность, конкурентоспособные предприятия, лишь до бесконечности раздули бюрократический аппарат, который делает невозможным выход из кризиса. До того дошло — следить за тем, чтобы на строительстве Олимпиады-2014 в Сочи не было коррупции, призваны около десятка контролирующих друг друга организаций, включая ФСБ...
— Но разве коррупционеры и бюрократы — инопланетяне, которые высадились на Красной площади из НЛО и всеми насильно командуют? Они ведь тоже часть нас, кажется.
— Они поступают как оккупанты, которым не дорого ничего, кроме собственного кармана. В условиях управляемой демократии любые намерения бюрократов ведут к противоположному результату. Помните, что произошло во время “газовой войны” с Украиной? Чиновники хотели подчинить Киев Москве, а в результате бросили его в объятия Запада.
Украина в отличие от нас пытается выбрать демократию, при всех ее недостатках, она ведь тоже болела 70 лет советским режимом, она карабкается, ищет. Там у людей есть надежда.
А наша богатейшая в мире держава осталась без друзей и союзников, живет нищей, униженной, ничтожной жизнью. Я помню, как в 80-е годы на меня давил потолок от невозможности свободно мыслить. Сейчас мы идем к тому же.
— Разве можно запретить человеку думать?
— Вот видите, вы даже не представляете себе, что такое бывает, — и хорошо, что не представляете... Хотя, с другой стороны, плохо — когда забываешь о чем-то, это повторяется.
Посмотрите на народ — он опять безмолвствует. У Пушкина отказ приветствовать нового царя — это форма протеста. Но молчание не может продолжаться бесконечно. В конце тупик. На днях говорил с одним товарищем, он рассказал, что в Екатеринбурге прошли беспорядки. Вроде бы даже мельком была по телевизору об этом открытая информация. Так чем в итоге все завершится? Бунтом?
Правда, благодаря кризису у России наконец появился шанс избавиться от антигосударственного чиновничества, от номенклатуры, появилась возможность найти себя.
— Но наша страна всегда была такой, мятежами и революциями ее можно раскачать ненадолго, но рано или поздно она вернется в свое прежнее инертное состояние. Даже в империи чиновники воровали, а интеллигенты пили от невозможности что-то изменить.
— Миф о том, что Российская империя была коррупционна, был выгоден большевикам. В начале прошлого века чиновников у нас на тысячу жителей было в три раза меньше, чем в Европе.
Еще говорят о русском пьянстве. Но в России никогда не было такого алкоголизма, как сейчас. В 1913 году Россия занимала семидесятое (!) место по потреблению спиртного. А сейчас мы в тройке самых пьющих. Сознательное спаивание нации происходит под одобрение политиков, никому не нужен народ… Нужно быдло. Не постеснялись даже водку называть своим именем.
Теперешнее мнимое могущество бюрократии развилось еще и из-за того, что у нас нет своей национальной идеи, говоря другими словами, не определены наши правила. Когда потерян смысл существования, нет ни граждан, ни общества, неизбежна деградация социальных норм.
— Вернемся к чиновникам. Куда же их деть-то? Расстрелять?
— Если народ доведут до ручки, кровь прольется. Пока еще не поздно, надо резко проредить бюрократические джунгли, устранить параллелизм, распустить массу вредных департаментов. Надо заставить меньшую часть чиновников работать на страну. Сегодня, как мне кажется, самый подходящий момент. Увольнения оправданны экономически.
— Ага, Администрацию Президента уже сократили. На целых сто человек! Вы думаете, уволенные возьмут лопаты и отправятся на общественно полезные работы?
— Почему бы вашей уважаемой газете не отследить — не пошли ли сокращенные на повышение? Впрочем, это не мое дело, куда они пойдут. Я — не экономист, я — философ и россиевед. Я пытаюсь отыскать тот путь, который поможет спасти Россию.
Покаянное письмо
Один брат — прагматичный западник, чиновник, достигший небывалых карьерных высот. Другой — философ и идеалист, считающий, что путь сегодняшней России — в преемственности тысячелетней империи.
Две веры, две судьбы, вызывающие споры еще со времен Чаадаева.
Читала и такое мнение: если бы к суровой предприимчивости “отца приватизации” прибавить нравственные воззрения его старшего брата — идеальный бы политик получился.
Но Россия, как всегда, любит крайности.
И даже Чубайсы у нас разделены пополам.
— Игорь Борисович, тяжело вам живется с нарицательной фамилией антигероя целой эпохи? Я знаю, вы не очень распространяетесь о брате, но вопрос естественен…
— Есть такое понятие, как семейная этика. Анатолий — один человек, я — совсем другой. Мы совершенно разные. Во всем.
— Вы его любите?
— Заметьте, это не я сказал — это вы. Поэтому без комментариев. Что касается фамилии, то все Чубайсы — родственники, но правильно мы, кажется, писались бы “Чубойтасы”, писарь перепутал. Происхождение наше прибалтийское.
— Младший брат, Анатолий, как говорят, был беспроблемный мальчик, до того стеснительный, что даже выбрасывал на помойку школьные грамоты за примерное поведение. Вы — бунтарь, мечтатель, всегда в оппозиции. Как в семье профессионального политработника, кадрового офицера, преподавателя научного коммунизма могли появиться на свет два столь непохожих ребенка?
— Отец долго оставался ортодоксальным коммунистом. Коммунизм был его религией. Он свято верил в марксизм и ленинизм, не разделял слова с делами. До десятого класса я ни в чем с ним не спорил. Но потом у нас начались расхождения. Я “рос над собой”, видел, что не все так просто, как нам пытаются представить. События 68-го года в Чехословакии и мое отношение к ним едва не поставили под удар всю семью. Я уже учился в Ленинградском университете и проводил лето в Одессе, вместе с прежними школьными друзьями. Во дворе мы весь август обсуждали Пражскую весну, но в ночь на 21-е были введены советские танки. “Я пойду протестовать!” — опрометчиво заявил я товарищам. “Мы тоже пойдем!” — ответили они. Но едва дошло до дела, как кто-то заболел, у кого-то возникли обстоятельства... В общем, протестовать мы отправились вдвоем с очень боевой девочкой Лилей. Она не участвовала, она наблюдала со стороны, как я, подняв над головой одолженный кем-то чехословацкий флаг, зашагал к одесскому обкому партии.
— Выражать свое мнение? А это было не опасно?
— Была суббота, 23 или 24 августа 1968 года, и в обкоме никого не оказалось. Метрах в 250, на другом конце площади, дежурил скучающий милиционер. Я дошел до памятника Ленину с криками “Оккупанты, вон из Чехословакии!”. Милиционер меня не заметил. Потом я вернулся к Лиле, весь в стрессе, мы сели в трамвай и в полном молчании поехали домой. Флагом я больше не размахивал.
Сейчас-то я понимаю, что у меня был всего один шанс из тысячи не вляпаться в крупные неприятности. Люди, протестовавшие против ввода войск в Москве на Красной площади, отдали за свой поступок здоровье, свободу... Но я уцелел, одноклассники меня не сдали. Буквально на следующий день я сел в поезд и уехал в Ленинград.
— И на этом ваше диссидентство закончилось?
— Все обошлось, а я продолжал отстаивать свои взгляды. Однокурсники посоветовали написать статью в факультетскую стенгазету. Такой либеральный номер намечался — статья про “Битлз”, про сексуальную революцию и про Пражскую весну. Номер на стене провисел один перерыв... Мне грозил “волчий билет”, изгнание из ЛГУ. Но и это не самое страшное. Карьера отца стояла под угрозой. Тема его докторской диссертации звучала так: “Полная и окончательная победа коммунизма и советские вооруженные силы”. На него надавили. Когда почти в такой же ситуации после выхода самиздатовского “Метрополя” оказался молодой Виктор Ерофеев, его отец, известный дипломат, приказал: не проси прощения и не кайся. Мой же отец сочинил за меня покаянное письмо, которое я, не глядя, подписал, чтобы только нашу семью оставили в покое.
— Значит, семья все же важнее идеалов?
— Я уже сказал, что есть такое понятие — семейная этика. Каждый из нас думал по-своему, каждый отстаивал свою правоту, но при этом есть вещи, которые незыблемы... Вывешенный на советский иконостас Павлик Морозов, предавший собственного родителя, — не про меня. И не важно, почему Павлик это сделал, важно, что большевики поклонялись именно таким идолам, такая мораль была им нужна. А что им еще оставалось? Существовавшую на протяжении веков русскую идею, основой которой были православие и нравственность, они выбросили на свалку истории.
Разделенная надвое
— У поколения советских людей, ваших родителей, уже была идея — строительство коммунизма. Плохая она или хорошая — но была. Пришло поколение братьев — идею отняли. Так что же сейчас придумывают заново?
— Национальную идею нельзя придумать, как это делают в Кремле с “суверенной демократией”. Она уже содержится в нашей истории, культуре, искусстве. Это как закон природы.
Между прочим, этот вопрос будоражит власть уже больше пятнадцати лет. Как гласит поговорка, дольше всего идет тот, кто не знает пути.
Проводились даже конкурсы на придумывания лучшей нацидеи. Известнейшие люди высказывались по этому поводу. Лужков, например, предположил, что наша национальная идея лежит в образовании. Путин, тогда еще президент, сказал, что национальная идея — чтобы Россия стала конкурентоспособной во всем. Конкурентоспособность во всем означает, что мы лучше всех знаем язык суахили, что наши карлики — самые высокие в мире, что Россия — родина слонов. Нельзя быть конкурентоспособными во всем. Надо быть конкурентоспособными в своем. Но в чем?
Десять лет назад я решал эту проблему в докторской диссертации, однако результаты ее остаются невостребованными, мне даже лекции не дают читать в университете, где я работаю. Я проанализировал больше тысячи пословиц из словаря Даля, исследовал все стихотворения поэтов XIX века, в названии которых есть слова “Россия”, “Русь”, “Родина”, изучил двенадцать веков нашей истории. Если русскую идею вписать в современность и получить обновленную российскую идею, она сводится к четырем началам — историзму, духовности, обустройству, демократии.
— “Православие, самодержавие, народность…” Где-то я это слышала.
— Близко, но не совсем. Существенно то, что нет иного варианта, кроме как продолжить тысячелетнюю Россию, с которой в прошлом веке произошел разрыв. Советский Союз — это не та могущественная страна, связь с которой уничтожили на уровне юридических, нравственных, политических, экономических основ. Советский Союз возник из отрицания исторической России. Нам постоянно твердят о нашей единой истории, о непрерывной цепи событий. Но этого как раз 70 лет и не было.
— Подождите, как не было-то? Раз мои предки жили в Российской империи, мама с папой — в СССР… Пусть герб и флаг периодически менялись, но цепь поколений никуда же не деть!
— Вы хотите сказать, что никакого разрыва нет, что все это мистика? И мы все — были, есть и будем россияне? Это все не так, хотя и сложно себе представить. Смотрите, ФРГ хоть и принимает ответственность за грехи предшественников, но никак не является правопреемницей Третьего рейха.
Есть страны, разрыв в которых с прошлым произошел идеологически. Есть государства, где этот разрыв произошел еще и пространственно. Как Северная и Южная Корея.
Наша страна разделилась еще и во времени. Между нами пропасть в семь десятилетий. Чтобы выйти из кризиса, необходимо воссоединиться с прежней родиной, поэтому важен историзм. С конца XIX века Россия прекратила расширение границ и начала развиваться качественно, от экспансии надо перейти к обустройству. В эпоху военных походов демократия никому не нужна, но переход к интенсивному росту экономики сделает ее востребованной. Основа исторической России — православие, утверждающее духовность и нравственность.
Я профессионально занимаюсь россиеведением, предметом, который объединяет в себе все науки о родине: географию, историю, статистику, литературоведение… Термин этот ввел Дмитрий Менделеев. Не слишком ли у меня большие амбиции? Но для того, чтобы понять свою страну, особенно про век двадцатый, необходим комплексный подход. Впрочем, создать институт или факультет россиеведения мне пока не удается.
— Ну поймем мы Россию — и что, нефть снова поднимется в цене до 149 долларов за баррель? Или, поняв, мы будем счастливы и 8 долларами? К тому же “умом Россию не понять…” — как заметил классик.
— Это самого Тютчева 150 лет неправильно все прочитывают. Поэт работал много в Германии, разделял мысль немецких философов о том, что познать можно только конечное, ограниченное. Бесконечное, Бог — непознаваемы, это объект веры. И когда Тютчев говорит о том, что в Россию можно только верить, он ее боготворит, это высшая степень признания в любви…
СПРАВКА "МК"
Родился 26 апреля 1947 года в Берлине. В 1972 году закончил философский факультет Ленинградского государственного университета.
В 1978 году закончил аспирантуру Института социологии Академии наук СССР в Москве, защитил кандидатскую диссертацию о польской социологии телевидения.
В 2000 году защитил докторскую диссертацию по проблеме новой российской идеи и идентичности.
С 1980 по 1997 г. — доцент кафедры философии ГИТИСа.
В 1987—1990 годах был одним из самых заметных деятелей московских неформальных объединений “Перестройка” и “Перестройка-88”. В 1988—1990 годах являлся членом Московского народного фронта. Был исключен из КПСС за “деятельность, направленную на раскол партии”.
В 1990 году Игорь Борисович стал “отцом-основателем” демократической платформы в КПСС (цель создания — переход к многопартийности через раскол компартии). В 2006—2007 годах — ведущий программ радио “Говорит Москва”.
С 1998 года директор Центра по изучению России Университета дружбы народов, вышло два издания книги “Разгаданная Россия”.
С 2008 года — ведущий Гражданского дискуссионного клуба “Россия”.
