Первый раз я побывал в Лобне в 1966 году, когда праздновалось 25-летие разгрома немцев под Москвой, с бывшим командиром расчета зенитного орудия Гаиком Шадунцом. Приехали мы, чтобы увидеть, где произошел бой одной зенитки с 23 танками. Еще я хотел выяснить, действительно ли отсюда в хороший артиллерийский бинокль видна Москва. Фельдмаpшал Федор фон Бок докладывал Гитлеpy, что до Красной площади осталось всего около тридцати километров — и «с крыши крестьянского дома в стереотрубу можно наблюдать жизнь на улицах азиатской столицы».
…Неделю назад за 29 минут на пригородной электричке я доехал от Савеловского вокзала до Лобни. Чтобы выйти в город, поднялся, отсчитав 65 ступеней, на пешеходный мост над рельсами. Посмотрел вокруг — и ничего не узнал. Осталось неизменным разве что число ступенек на крутой лестнице и хвост машин перед шлагбаумом на переезде. А необъятного пространства с чернеющими на снегу избами, колокольней сельской церкви, куда поднимался с биноклем, не увидел. Их заслоняли дома, такие как в Москве.
Красная Поляна, село Киёво и все деревени в округе слились с Лобней и значатся улицами — Нестерихой, Киёво, Катюшки, Краснополянской, передав городу свои исторические названия.
Овладев деревней Катюшки, командир 2-го пехотного батальона майор Бук доложил: «До Красной площади Москвы осталось 38 километров. И захваченная деревня Катюшки находится от Москвы так близко, как Оренбаум до Берлина». Еще ближе к Москве находилось Киёво. Дорожный указатель, попавшийся мне тогда на глаза, показывал — до Москвы 33 километра.
Линия фронта с северо-запада приблизилась к столице СССР настолько, что она оказалась в радиусе досягаемости снарядов тяжелой артиллерии.
Дальнобойную артиллерию установили в Красной Поляне. Дозвониться до Москвы по телефону и предупредить о страшной угрозе жители, на глазах которых артиллеристы окапывались, загнав народ в дома, не могли. Кабель перед захватом райцентра перерубили. Но записку из Красной Поляны о громадных пушках пронесла в Москву женщина, чье имя установить не удалось. Она дозвонилась до Московского совета, ее услышал дежурный по городу и передал известие военным.
Ночью командующему 16-й армии генералу Константину Рокоссовскому, оборонявшему на северо-западном направлении Москву, позвонил из Ставки Верховный Главнокомандующий Сталин. Разговор, состоявшийся между ними, опубликован в мемуарах:
— Известно ли вам, что Красная Поляна занята?
— Да, недавно получил сообщение, принимаем меры к тому, чтобы ее освободить.
— А известно ли вам, что, отдав Красную Поляну, мы даем возможность немцам обстреливать Москву, вести огонь по любому пункту города?
— Известно, но мы примем меры, чтобы не допустить такого обстрела.
Меры приняли. В семь утра Красную Поляну накрыло море огня «катюш». Весь день шел бой, и вечером немцы отступили, оставив в числе трофеев 300-миллиметровые пушки. Но, как вспоминал маршал артиллерии Казаков, немцам удалось вновь захватить утраченные позиции. Танки начали снова рваться к Москве по Рогачевскому шоссе между Красной Поляной и Лобней. Линия фронта приблизилась к Москве максимально.
Начальник генерального штаба генерал Гальдер о том, что случилось в начале декабря 1941 года, оставил такую запись: «Сам фельдмаршал фон Бок сравнивал обстановку сражения с той историей, которая имела место в Первую мировую войну. Создалось такое положение, когда последний батальон, который может быть брошен в бой, может решить исход сражения».
Такой последний батальон наступал на позицию, которую занимала 13-я батарея 854-го зенитного артиллерийского полка. Батарея — это четыре зенитки. После стрельбы по самолетам начиная с первого налета 22 июля зенитчиков перебросили с позиции у московского мясокомбината на танкоопасное направление с приказом — по самолетам не стрелять, бить только по танкам. Когда ехали к Лобне, Шадунц нарушил приказ. Открыл огонь из 85-миллиметровой пушки по разведывательному «Мессершмидту». За что его чуть было не расстреляли, хотя самолет рухнул на землю. На его счастье, проезжал мимо батареи член Военного совета Западного фронта Булганин, отменивший приказ.
По пути к Лобне по Дмитровскому шоссе зенитчики пересекли Окружную железную дорогу, ту, что стала недавно наземной кольцевой линией метро. Миновали деревню Дегунино и на грузовиках «ЗИС» с четырьмя орудиями доехали до развилки с Рогачевским шоссе. Войск на всем пути не встретили. За спиной у зенитчиков стоял в засаде единственный танк «КВ». Впереди окопался стрелковый батальон.
Позицию батарея заняла на окраине села Киёво перед домом на четыре семьи, где осталась одна семья. Проводив на фронт мужа, в нем жила Евдокия Ивашенкова и пятеро малолетних детей.
— Как уйти с ними, — говорила она мне, — с одним в руках, с другим в зубах….
— Мы отсюда никуда не уйдем, — заверил ее в сорок первом Шадунц.
Появление батареи немцами не осталось незамеченным. Ночью зенитки обстреляли. Два орудия подбили. Ранили тринадцать бойцов. Командира орудия убили. Остались целыми два орудия.
Наступило утро 1 декабря. Танки фельдмаршала фон Бока устремились по заснеженному полю вдоль Рогачевского шоссе к Москве. Стрелковый батальон перед батареей дрогнул и отступил. На пехотинцев мчались одиннадцать танков.
Первым открыло ответный огонь зенитное орудие на обочине шоссе. Снаряд вместо танка попал в сарай. Танкисты не промахнулись. Орудие замолчало. Осталась одна зенитная пушка.
Тот бой Шадунц запомнил в мельчайших деталях. Наводчик Борис Баранов навел ствол на головной танк. Зенитный снаряд пробивал любую бронь. Головной танк замер. Оставшись без командира, десять танков отступили. Вслед им летели снаряды. Танкисты не знали, что по ним била одна пушка.
Наступила ночь на 3 декабря. Снова по пристреленной позиции била вражеская артиллерия. Зенитчики уцелели чудом, прижимаясь к лапам орудия.
Сражение началось вечером, когда садилось солнце. Из-за домов лежавшей на пригорке Нестерихи, захваченной немцами, показались танки: тяжелые, средние и легкие. Их пересчитали — оказалось 23 машины. Танки шли в шахматном порядке. То были машины армии фельдмаршала фон Бока, пытавшегося последним батальоном повторить успех в битве на Марне и одержать решительную победу. После взятия Парижа он прошел по Елисейским Полям в парадном строю. Красной площади — не увидел.
Командующий Западным фронтом Георгий Жуков вспоминал о тех днях: «Фронт нашей обороны выгибался, образовывались очень слабые места, казалось, вот-вот случится непоправимое…». Такое могло произойти там, где осталось одно зенитное орудие.
Танки не спешили. Маневрировали. Останавливались для выстрела. Снова шли вперед. Путь стальной лавине преграждал танковый ров. Позади зенитки стоял в засаде танк «КВ». За спиной бойцов — дом Евдокии Ивашенковой и пятеро детей. Позади Москва.
Как удалось одной зенитке выиграть бой у батальона танков? Могло ли такое быть? Но это неопровержимое событие, и произошло оно так.
Головной танк вдруг резко повернулся вдоль рва и двинулся в сторону шоссе. До асфальта не доехал. Снаряд вылетел из длинного тонкого ствола зенитки со скоростью 900 километров в секунду и настиг его меньше чем за секунду. До него оставалось 700 метров.
Три танка бросились на помощь командиру, подставив под огонь бока. Один за другим их расстреляли. Картина боя повторилась, как было 1 декабря. Оставшись без командира, танкисты отступили, обгоняя завязшую в глубоком снегу пехоту. У окраины Нестерехи они попытались подавить зенитку. Но потеряли еще два танка. В итоге — шесть подбитых машин. По одной на каждого бойца расчета.
Так последний батальон фельдмаршала отступил перед расчетом зенитного орудия сержанта. После боя насчитали 250 гильз. Снарядов не жалели. Бой длился несколько часов. А рассказал мне о нем бывший сержант за несколько минут и поспешил в Москву на встречу с пионерами…
…Таким был бой на последнем рубеже, самом близком к городу. Но с него в бинокль Москвы никогда не было видно. Чтобы удостовериться в этом, я забирался на колокольню церкви и на четырнадцатый этаж дома, который намного выше колокольни. Как сказал мне заведовавший народным музеем бывший фронтовик сапер Прокопий Яковлевич Колычев:
— В Горках-Киёвских есть холм, с него в ясную погоду и без бинокля видны Останкинская башня и трубы ТЭЦ-21. Но их в сорок первом году не было.
Выросшие сыновья Евдокии Трофимовны Ивашенковой посадили у дома три березы, в память о 3 декабря, когда их спасли артиллеристы. Березы выросли. Бревенчатый дом Ивашенковой, где ветераны мечтали открыть музей, не сохранился. Как сказали мне, «бревна сгнили».
Пройдя сотню метров по Рогачевскому шоссе, где стоят перед шлагбаумом машины, подхожу к великолепному храму Спаса Нерукотворного ХVIII века, построенного во времена графа Воронцова. Следов разрухи, виденной мной, не осталось. Это самое красивое здание города на улице с названием села Киёво.
За храмом — переезд, где танки не прошли. Киёва не сдали. На видном месте Лобни вблизи Батарейной улицы стоит, как монумент, зенитное орудие, точно такое, из которого стреляли в декабре 1941 года.
Именем почетного гражданина Лобни Шадунца назван проезд.
