Помирает она от запущенного рака в четвертой стадии, от которого, как известно, никаким чудом уже не спастись.
Родилась Анна Ивановна в Сталинграде, в сорок втором году. В самом, что называется, пекле великой битвы. Как рожала ее мать посреди этого ада, как кормила да пеленала — не ведаю и даже представить себе не могу. Это просто невозможно вообразить. Да как-то сдюжила. Перебралась вместе с дитем в деревню Озерки Орловской области, которую немцы сожгли, а местных жителей постреляли. Из огня да в полымя, как говорится. После войны брат увез Аню в неизвестный тогда никому Плесецк, где через несколько лет воздвигнут военный космодром для покорения Вселенной. Здесь Аня и вышла замуж. Супруг законный отвез ее в деревню к своим родителям, на правый берег Онеги. Тут она и прожила последние сорок лет своей жизни. Похоронила свекра со свекровью вначале. Потом мужа. А недавно и сына тридцати семи лет. Умер тот от воспаления легких, ненароком. Врачам через реку переправляться хлопотно, да и нет в округе толковых врачей. Пришлось самому, да с температурой запредельной, к врачам шлепать. Эскулапы местные прописали парню бестолковых таблеток, да те, конечно, не помогли, а когда привезли в Онегу, тот уже грохотал кашлем и харкал ржой. Похоронила и сына. А потом и сама захворала.
Горбатилась Анна Ивановна в почетной должности сестры-хозяйки в Чекуевской больнице и даже дослужилась до завхоза. Однако когда самой потребовалась врачебная помощь, старушке, измерив давление и получив наскоро сработанный общий анализ крови, сообщили, что она совершенно здорова. Худа только. Вот и прошлепали. Выяснилось это только в райцентре, куда привез ее племянник на обследование. Лечить не стали. Кому это нужно в районной больнице?
Наступила зима 2018 года. А в Анне Ивановне проросли метастазы. Все в ней теперь нестерпимо болит. Да так, что даже подняться с кровати своей не может. Дело даже не в голоде. Есть она все одно не может. Всякая еда тут же наружу. Страшно другое: замерзнуть тут живьем. Деревенский дом без огня в печи да в конце ноября выстужает в считаные часы. Греет Анну Ивановну теперь добросердечный кот Рыжик. Его кормить не надо. Ловит мышей. Да отдает свое тепло умирающей хозяйке. Есть у Анны Ивановны еще мобильный телефон. Да и тот разрядился — ни позвать кого, ни попрощаться.
Если посмотреть на деревню Пянтино с американского спутника, то сразу увидишь, что с одной ее стороны бескрайняя поморская тайга с озерами, болотами, реками да позабытыми, позаброшенными деревеньками по берегам этих рек. По другую сторону Пянтино, прямо через Онегу, хоть какая-то жизнь. И сельпо. И дорога. И даже больничка.
Одна беда. Лед на Онеге еще не встал. На лодке плыть поздно. А на машине и даже пехом — опасно. Река в этом месте метров двести. Так их еще надо пройти по тонкому этому льду до Анны Ивановны, ожидающей смерти с рыжим котом в обнимку.
Историю эту печальную рассказала мне по телефону простая русская женщина Катя Балабанова из города Мирный. Катя работала маляром, да ее сократили. Сидит дома с тремя детьми, и живут впятером на зарплату мужа в двадцать тысяч рублей. Однако, видать, история замерзающей в деревне старухи и ее задела. Позвонила в Москву. А уж я — знакомой журналистке Лене Ионайтис с архангельского портала «29.ру». Лена-то и припомнила, что не так давно губернатор их Игорь Орлов, похваляясь своей заботой о населении, в частности, брякнул: «Не я приводил туда людей, не мне их оттуда и увозить, я бывал в таких деревнях, где живет один мужчина и три женщины, — и им там хорошо.
Нет ни одного населенного пункта в области, который мы хотели бы закрыть. И если нужно будет в такую глубинку отправить вертолет, когда человеку плохо, значит, будем отправлять. Пусть это и не совсем верно с точки зрения экономики. Также будем конструировать ФАПы — надо вернуться к этому, но на новом уровне. И с поддержкой президента».
Обрадовались мы с Леной. Вот же тот самый случай. Взмахнет властной рукой поморский властитель. Взмоет в небо санитарная авиация. Спасет старуху вместе с котом. Вот ведь какой репортаж получится замечательный! Одни заголовки чего стоят: «Губернатор спас человека», «С заботой о людях», «Власть спешит на помощь»… Я уж и местным звонить принялся, чтобы узнать об удобной площадке для приземления. Старый дурак!
Столько лет тут живу, да так и не понял, что русский чиновник — это особого рода существо, подобное и налиму, и хамелеону заморскому, и, прости Господи, виргинскому опоссуму, который при малейшей опасности и вовсе притворяется дохлым. Так вот и чиновник русский мимикрирует в зависимости от политической конъюнктуры, а проще сказать, от того, что барин или царь повелит. Ошибок своих перед народом не признает. Добровольно, даже если чего антинародное или и вовсе преступное сотворил, от власти своей не отказывается. Ворует, подлец, конечно, почем зря. Мордой наливается. И свято, по-детски наивно верит, что только он один и сможет привести глупый этот народ в светлое завтра. Но стоит его, шельму, прижать да на хвост наступить — тут же прикидывается виргинским опоссумом.
Лирическое это отступление для того тут вставлено, как вы догадались, наверное, что никакую авиацию губернатор Игорь Орлов не поднял. И старуху с котом не спас. На официальный запрос Лены Ионайтис в областной больнице ответили, что раз у женщины рак в последней стадии, то максимум, что полагается от родного государства, — «социальная койка» в сельской больнице. И вертолета ей не пошлют.
Мы, собственно, иного и не ждали.
Собрались тогда племянник старухи Сергей Сергеевич Абинякин да приятель его Володя Балабанов из стратегического города Мирный на собственном транспорте за двести верст Анну Ивановну в больницу эвакуировать. Да местного парня Ваню с мото-собакой подрядили. Идут по льду. А лед-то под ногами трещит грозно. В следах — вода. Да и полыньи еще не затянуло. Идут мужики, матерятся со страху. Но добрались. Погрузили Анну Ивановну на санки. Подцепили их к мото-собаке. Заперли дом на замок. Только Рыжика не сыскали. Сбежал кот. Вот из-за него-то, окаянного, старушка да сопровождавшие ее мужчины более всего в тот день и переживали. А поскольку никого роднее Рыжика теперь у Анны Ивановны нет, порешили отправить за ним назавтра отдельную экспедицию. И поселить его в больничной кочегарке. Больница старушке понравилась. Чистенькая. И люди добрые.
Казалось бы, простая история. Да только видится мне в ней великая и неизъяснимая трагедия русского нашего народа. И Анна Ивановна — словно горький символ самой России. Нет, под символом я разумею не равнодушных ко всему, кроме политической наживы, активистов всевозможных фронтов и собраний, не чиновный люд, не продажную русскую интеллигенцию и уж тем более не малограмотное будущее поколение. И даже не гранитную Родину-мать в Сталинграде.
Иную женщину. Ту, что выжила в пекле войны. Схоронила всю свою родню. Сама надорвалась. Позабыта и позаброшена. Замерзает одна в холодной северной избе. А если и спасенная, то не властью — ни царской, ни вельможной, — а простыми русскими мужиками: Сережей, Володей да Ваней. Да рыжим котом. Вот она какая, наша Родина-мать.
