В 40-х годах прошлого века, после появления атомного оружия сначала у США, а потому и у СССР, военные быстро оценили его страшную разрушительную силу. Новые боевые возможности любая армия мира обычно учится применять сначала на маневрах. Ядерное оружие не стало исключением. При этом о тяжелейших последствиях его воздействия на природу и человека тогда еще было известно далеко не все.
США стали первой державой, обладающей атомной бомбой, и военные учения с ее применением начали проводиться именно там. Всего, начиная с 1951 года, их состоялось восемь, и участвовало в них свыше 50 тысяч человек. С сегодняшней точки зрения организация их была абсолютно халатной. На сохранившихся кинокадрах запечатлены сотни военнослужащих без каких-либо средств защиты всего в полумиле от эпицентра ядерного взрыва. Здесь же неподалеку — американские обыватели, приглашенные посмотреть на испытания. Развлекаясь «атомным» зрелищем, они устраивают пикник в районе полигона.
Позже, когда СССР стал обладателем атомной, а затем, в 1953 году, и ядерной бомбы, Советской Армии тоже пришлось учиться ее применять. К тому времени о последствиях воздействия радиации на организм человека стало известно уже больше. Хотя и далеко не все.
Самые крупные ядерные маневры в СССР состоялись в сентябре 1954 года на Тоцком полигоне в малонаселенном районе оренбургских степей. Руководил ими маршал Жуков. Учения должны были ответить на вопросы: как сила ядерного взрыва воздействует на инженерные сооружения, военную технику и человека? Как рельеф, растительный покров, лес влияют на продвижение ударной волны, светового излучения и проникающей радиации?
Вот что рассказал о том, как готовились и проходили эти учения, их непосредственный участник Александр Григорьевич Воинов.
К ядерным учениям готовились полгода
Родился я в 1932 году в Средней Азии, где жила моя бабушка. Детство прошло на Украине. После войны от нашего дома там ничего не осталось, и семья уехала к родственникам в Москву. С 1945 года я москвич. Здесь окончил семилетку, электромеханический техникум имени Красина, который находится возле Московского зоопарка. По распределению попал на завод Ильича, откуда через полтора года меня призвали в армию.
Я служил в Ростове Великом, в части, где готовили младших командиров для инженерных войск — сержантов и старшин. По окончании службы им присваивали звание младших лейтенантов и отправляли в запас.
После войны по стране осталось много минных полей, и мы часто выезжали на разминирование. Весной 1954-го нас откомандировали в Оренбургскую область на Тоцкий полигон, где намечались крупные учения с атомным оружием. Мы, инженеры-строители, должны были обустроить место их проведения.
Полигон, куда нас привезли, — это была практически голая степь. Вместе с нами туда прибыли строительные машины, бульдозеры, краны и много чего еще. Так что с мая по сентябрь мы бурили скважины, чтобы добыть нормальную питьевую воду, прокладывали дороги, проводили электросети, строили дома для переселенцев.
Переселенцами были те немногочисленные жители, дома которых оказались на территории, где должны были пройти учения. А так как предполагалось, что после атомного взрыва она будет непригодна для жизни, им строилось жилье вдали от полигона.
Всего на Тоцком нас, строителей и инженеров из самых разных частей страны, было порядка 1000 человек. Конкретно я по своей специальности занимался электросетями. У меня было шестеро подчиненных и крытая грузовая машина. На ней — передвижная электростанция, которую мы обслуживали. Грузовик переезжал с места на место, давая электричество на кухню, в штабные палатки и питание всевозможным электроустройствам.
Занимались мы этим все лето, а в конце августа — начале сентября стали прибывать войска — основные участники маневров. Приехало на полигон более 40 тысяч человек вместе с техникой — артиллерия, танки, авиация… А уже совсем перед началом прибыли иностранцы из стран соцлагеря, позже вошедших в Варшавский договор.
Через десять минут после взрыва войска пошли в атаку
Начало учений задержали на несколько дней. Ждали погоды. Нужно было, чтобы ветер изменил направление — пошел в сторону степи, где нет людей.
На площадках была выставлена старая бронетехника, машины, остовы летательных аппаратов… Они находились на различном расстоянии и под разной степенью укрытия от предполагаемого эпицентра. Там же были привязаны животные для испытаний на воздействие поражающих факторов атомного взрыва: коровы, козы, собаки… Некоторые на открытых участках, некоторые — за холмиками.
Помимо скважин и домов для переселенцев на полигоне мы еще устанавливали заграждения для танков, которые они должны были преодолевать при наступлении, строили всевозможные укрытия — траншеи и убежища для военнослужащих, где им предстояло укрываться от взрыва.
В одной из таких узких траншей, шириной примерно около метра, в 7–8 километрах от эпицентра взрыва сидел и я со своими солдатами. Штаб учений, где находился маршал Жуков, весь генералитет и иностранцы, был позади нас — примерно на пару километров дальше.
Нам выдали противогазы, в стекла велели вставить темные светофильтры, чтобы не ослепила яркая вспышка. Было не очень понятно зачем, так как мы находились внутри траншеи, сверху накрытой бревнами. Все команды нам передавались по телефону и рации.
И вот, наконец, передали предупреждение: первый условный сигнал, за ним — второй… Началась артподготовка — все как на обычных маневрах. Потом вдруг все затихло. И уже в тишине послышался звук одиночного самолета. Позже я где-то читал, что он летел с сопровождением. Но я точно помню: слышал звук лишь одного самолета.
Некоторое время в небе просто стоял гул. Затем в воздухе раздался взрыв. Причем не могу сказать, чтобы он был очень громким. Через секунду-две все почувствовали, как стена траншеи, где мы сидели, задрожала и толкнула нас в спины. С бревенчатого настила посыпалась земля — это прошла взрывная волна. Через минут десять — а мы все еще продолжали сидеть в окопе — последовала команда «отбой!».
Мы начали выбираться из укрытий на поверхность и проделывать проходы в минных заграждениях. Учения продолжались. В направлении атомного взрыва двинулись танки. Правда, непосредственно к эпицентру они не приближались, прошли стороной. Где-то впереди шел бой. Но мы его уже не видели, только слышали. Для нас учения уже закончились. А вдали гремели взрывы, трещали пулеметные и автоматные очереди, звучала канонада… Всё как на знакомой всем войне, ядерного взрыва словно и не было. Бой продолжался еще порядка двух часов. Затем все стихло.
Все не очень понимали, с чем имеют дело
Сейчас, по прошествии стольких лет, начинаешь понимать, что те, кто проводил это мероприятие, не очень-то понимали, с чем имеют дело.
Вот пример: перед приездом на полигон иностранцев нам, строителям, — а это порядка тысячи человек — вдруг выдали новое обмундирование. Объяснили: вы все лето работали на жаре, гимнастерки выцвели, потрепались, и перед гостями, дескать, негоже показываться такими оборвышами.
Мы, конечно, сразу же переоделись в новое. И только позже поняли: все надо было сделать совсем не так. Оказывается, новую форму следовало надеть после учений. Старую сдать, чтобы сожгли. Затем самим пройти дезактивацию и только потом переодеться. Но нам-то, когда выдавали свежее обмундирование, никто ничего не объяснил! Получается, ни мы, ни люди, которые ее выдавали, не понимали сути происходящего и его последствий. Вот мы и облачились на ядерные испытания во все свежее. А когда учения прошли, так и ходили во всем новом, но зараженном радиацией.
Более того, в этом новом обмундировании я потом и демобилизовался. Это же 1954 год был, с одежкой небогато. А я такой весь с иголочки. Ремень, помню, кожаный выдали, в отличие от тех брезентовых, что давали раньше, и пальтишко добротное. Я его года три еще потом носил.
Другим подтверждением тому, что организаторы учений не очень-то понимали, как опасны последствия, было то, что никому из нас не выдали дозиметров. А как без приборов почувствуешь радиацию? Она ведь без вкуса, без запаха, без видимости какой-то... И вроде все нормально, вроде и нет ничего.
И касалось это не только нас, простых солдат и строителей, но и самых высоких командиров. Помню, как вскоре после взрыва приглашенных иностранцев во главе с командованием и маршалом Жуковым повезли в эпицентр взрыва. Причем взрыв был утром, а они туда отправились часов в 5–6 вечера того же дня. Абсолютно без какой-нибудь специальной защиты, в своей обычной форме, в которой проводили учения.
Нас тоже возили в эпицентр. Правда, уже на третий день. Я ведь служил в части, где готовили офицеров запаса, так что этот показ был как бы одним из элементов обучения. Помню, нас посадили в небольшие грузовички и вскоре высадили в голой выжженной пустыне, покрытой каким-то шлаком. Кое-где виднелись обугленные куски земли, местами — следы белого вещества, то ли мела, то ли извести, которым на земле обозначили для летчика место сброса ядерного заряда.
Бомба взорвалась в воздухе. Так что ничего, кроме обгорелой земли, шлака и пепла, мы там не увидели. Постояли в эпицентре минут десять, после чего нас снова увезли.
На другой день войска начали потихоньку разъезжаться. Километрах в семидесяти от места испытаний проходила железнодорожная ветка. Части потихоньку скапливались в районе железнодорожной станции, откуда их отправляли к месту дислокации. Меня с товарищем вскоре отправили на Украину за новым пополнением, а уже в ноябре нам присвоили звания младших лейтенантов и демобилизовали.
«Почему мой сын в 32 года умер от рака?»
С тех пор прошло много лет, но по сей день главным и самым болезненным для меня остается вопрос: почему мой сын, который родился в 1962 году, умер в 32 года от рака? Почему, когда он женился, его жена дважды была беременна, и оба раза у нее рождался мертвый ребенок?
Никто это никогда не связывал с теми ядерными испытаниями 1954 года. Но я иногда читаю литературу, где рассказывается, как японцы после атомных бомбардировок США подробно изучали их последствия. Те, кто имел к ним отношение, постоянно проходили медицинские осмотры. У нас, к сожалению, ничего подобного не было.
Ни на какие специальные медосмотры и обследования нас не вызывали. Думаю, никто этим специально и не занимался, и не изучал. Ведь даже те животные, которых привязывали в разных местах перед взрывом, интересовали организаторов испытаний лишь с точки зрения того, останутся они живы или нет. Защитит ли их от ядерного взрыва расстояние в 7–8 км или укрытия типа холмов и деревьев?
А я вот все думаю: возможно, люди в силу особенностей организма как-то по-разному воспринимают радиацию. Неужели это не должно было стать предметом исследования? Мой сосед-физик рассказывал, что есть люди, которые, работая в Средней Азии на урановых рудниках, уже черед полгода умирали. А есть те, кто по 10–15 лет отработал, и ничего. По сей день там.
Вот и я после армии общался с двумя сослуживцами, с которыми в момент взрыва сидел тогда в окопе. Один — москвич, недавно умер, другой живет в США. Я их спрашивал: были ли у них в семье какие-то тяжелые случаи заболеваний, причину которых можно отнести к учениям 54-го года? Оба ответили, что нет. И у меня самого никаких болезней, в какой-то степени связанных с теми испытаниями, не было. Но я подозреваю, что на жизнь моего сына те события могли сильно повлиять. Но ведь это все лишь подозрения пожилого человека... Кто будет ими заниматься, если я даже факт своего участия в тоцких ядерных испытаниях не могу документально подтвердить.
А чем подтвердишь? По сути, нечем. Живых участников почти не осталось, а справок нам тогда никаких не давали. Единственное, что у меня есть, — военный билет с номером части, где служил.
Я поговорил с умными людьми, мне посоветовали: надо сделать запрос в военном архиве Подольска. Но Подольск недалеко, я поехал, написал заявление: прошу подтвердить участие в тоцких ядерных испытаниях, воинская часть такая-то. Отдал. Через пару недель пришел ответ: нет никаких сведений. Причем я это сделал не ради льгот — их тогда еще не было. Это сейчас они есть. После Чернобыльской аварии ввели.
Когда я о льготах узнал, думаю: дай-ка еще раз попробую. А тут как раз везде в газетах предлагают старикам бесплатную юридическую помощь. Я обратился в одну из контор, которая находится чуть ли не на Красной площади, подумал: уж эти-то не обманут. Но там мне объявили: да, можем помочь, но только через суд, и стоить это будет 120 тысяч. Я понял, с кем имею дело, и плюнул. Больше доказательствами не занимаюсь.
Хотя мне помнится, что перед отправкой на те учения со мной подписывали документ о неразглашении всего увиденного там на срок в течение 25 лет. Эти сроки давно прошли, теперь можно обо всем говорить спокойно. Так что, думаю, где-нибудь в архивах должен храниться список тех, кого, как и меня, обязали тогда замолчать на четверть века. Значит, доказать наше участие в ядерных испытаниях можно. Только это теперь не важно — мне 87 лет. А сына никакими бумажками мне уже не вернуть…
***
От ужаса ядерной войны в бункере не отсидишься. Радиация достанет, если не тебя, то твоих детей, потомков. Дойдет эта простая истина до тех, кто планирует превентивные ядерные удары? Очень бы хотелось, чтобы дошла.
