Фильм «Пена» — благо был снят тогдашним мужем Аллы Пугачевой и потому в качестве вставных номеров «оснащен» парой песен примадонны, — как говорят, не стал хитом прежде всего из-за того, что двумя годами раньше, в 1977 году, вышла телевизионная версия более удачной театральной постановки. Валентин Плучек поставил «Пену» в Театре сатиры, и много лет этот спектакль по свежей, 1976 года, пьесе самого статусного советского сатирика Сергея Михалкова собирал аншлаги как довольно резкая «антибюрократическая» постановка.
Посвящена пьеса подпольному (конечно же) цеху по изготовлению фальшивых диссертаций для советских чиновников, которым для продолжения карьеры нужно было «остепениться». Почему Михалков (который по статусу был «сам себе цензор», настолько хорош был у него внутренний камертон по поводу «можно–нельзя») выступил в разгар брежневской эпохи с такой жесткой пьесой — вопрос отдельный; но выступил. Как охранная грамота, она же своеобразное обрамление сюжета, там есть цитата из некоего программного документа или официальной передовицы: «Таким образом, эпоха научно-технического прогресса выдвинет новое поколение руководителей. На смену людям некомпетентным придут ученые специалисты, чьи знания соответствуют современному уровню технического прогресса».
Но тем, кому интересна именно тема советского «диссернета», лучше прочитать собственно пьесу, ну или посмотреть запись театральной постановки. Фильм же Александра Стефановича скорее для тех, кто хочет понять, как была устроена позднесоветская элита разных поколений. Чем эти люди дышали, чего хотели, как обставляли свои квартиры и где отдыхали. Почему, наконец, они проиграли и сколько всего оставили нам, нынешним, в бессознательное наследство.
Махонин в порядке
Главный герой — уже стареющий чиновник («директор НИИ»), которого играет Анатолий Папанов; именно он решил «нарисовать» себе докторскую диссертацию, чтобы не быть обойденным «на поворотах» более динамичной молодежью. О теме возраста мы поговорим чуть ниже, сейчас — о начальственном стиле и статусе.
«На сегодня всё, машину в конюшню!» — командует Пал Палыч шоферу черной (конечно же!) «Волги» ГАЗ-24. Не «Чайки», уж ясное дело, — Михалков потому и сделал своего героя не министром, например, а директором НИИ, чтобы сатира не выглядела подрывом основ советского строя, а была лишь «критикой отдельных недостатков». Мастер старой сталинской школы Стефанович разумно не стал заострять мэтра.
Итак, отправив «Волгу» в гараж, Махонин входит в узнаваемый подъезд знаменитой сталинской высотки на Котельнической набережной. И поднимается в квартиру, которая поражает не богатством, не стилем, не роскошью, а скорее плотной «фаршировкой» вещами и общим сумбуром обстановки.
Вот кухня, куда практически сразу попадают из прихожей. (Студия в высотке на Котельниках?! Ну... допустим.) В кухне, где царствует Раиса, жена Махонина, в бигудях и патчах на лице, — импортный двухкамерный холодильник (был уже и «Минск» с двумя камерами, но это, похоже, какой-нибудь «Розенлев», финский, хороший). И импортная же плита футуристической наружности. И моднейший ярко-красный югославский кухонный гарнитур, отличавшийся не только ярким цветом фасадов, но и выдающимся удобством: ящики вместо шкафчиков — великое дело, любая хозяйка согласится.
Итак, интерьер футуристический, стиль хай-тек? Ха, это было бы слишком просто. Нет, прогрессивная кухня с итальянским кафелем фартука дополняется расписными городецкими разделочными досками (такие, кстати, были модны и встречались достаточно у многих). Вот, штрих этники! А посреди кухни — сервировочный столик хозяйки, который одновременно большая косметичка и выставка элитного алкоголя. Загибаем пальцы: вермут «Чинзано», ликер «Вана Таллинн», сакэ... Кажется, хозяйке изрядно скучновато, вот она и снимает стресс чем-то вроде коктейлей.
Помимо этнического компонента в виде расписных досок (это мы пока еще не ушли с кухни!) у Махониных изрядно много антиквариата. На кухне это кресла и сервант-поставец во всю стену, в котором выставлены вряд ли используемые, но демонстрируемые антикварные тарелки и фарфоровые статуэтки. Итак, третий компонент вкусов «взрослой» советской элиты — антиквариат.
Добавим к этому тягу к красивым постерам (на кухне это «союзплодимпортовский» плакат с экспортным шампанским, дальше будут и другие) и цветы в шикарных скульптурных кашпо, отвечающие, видимо, за экологию, — и получается странная на первый взгляд, но вообще-то знакомая почти всем нам эклектика советской квартиры. Да, здесь она богатая, но в этом стилевом коктейле тогда было полное равенство, у людей с меньшими возможностями все эти элементы были просто «пожиже».
Проходим в коридор — и видим там книжные полки с Пикулем и серией «Классики и современники» (дефицит!); стены, по пояс обитые искусственной кожей (вообще-то практично, но тогда, в конце 70-х, еще и дико модно). И еще телефон с длинным шнуром, чтобы можно было говорить по нему из разных комнат и на ходу. В гостиной — старинные стулья, отреставрированное кресло первой половины XIX века и дорогая чешская (если не венецианская, муранского стекла!) люстра. Интересно, как не сразу, а на второй-третий проход камеры, в квартире всплывают-таки органичные, но погребенные под слоем модных штучек сталинские элементы: двери с характерным остеклением, большие зеркала, обеденный стол...
В этой квартире — ведь наступают 80-е, десятилетие эзотерики и гороскопов, выродившееся к перестроечным годам в культы Кашпировского и Чумака, — полно культовых предметов. С африканскими масками (все ведь понимают, что они имеют еще и магическое значение?) соседствуют иконы и явно церковный старинный шандал из тех, что используются в литургии.
Хотя, конечно, если серьезно, главный культ здесь — это «дом полная чаша», со всеми модными аксессуарами: если застолье — то с модной «Пепси-колой» и традиционными майонезными салатами (плюс нарезка — можем себе позволить!). И если честно, а разве у большинства советских семей было по-другому?
Да, пусть перед нами и элита, но квартира и сам образ жизни остаются насквозь советскими. Ванная, скажем, роскошная, но советского формата, и постер (да, и тут постер!) «Автоэкспорта», и финское жидкое мыло отличнейше сочетаются с бронзовой аляповатой рамой зеркала из тех же 70-х и советским одеколоном от «Новой Зари». А в гостиной — она же комната отдыха хозяина — удобные финские же кресла соседствуют с самым обычным телевизором, перед которым Махонин любит, скинув тапочки и положив ноги на пуфик, немного подремать.
Кому тлеть, кому цвести
Показанная в «Пене» советская элита четко делится на два поколения. И этот поколенческий разрыв, похоже, намного серьезнее, чем разрыв в деньгах и влиянии (по крайней мере именно так показано в фильме). С первых кадров фильма Махонин — с его серым пиджаком, немодными очками и линючим галстуком — проигрывает всем вокруг (на улице, в самолете и т. п.) просто за счет внешнего вида. Вокруг пир молодости — джинсы, футболки и короткие рукава, — он на этом фоне настоящий динозавр.
Комфортно Пал Палычу в зале заседаний, где он один из самых младших членов ученого совета — вокруг уже настоящие старики в таких же серых костюмах и бутылочки «Боржоми». Интересно, предполагал ли в 1976 году Сергей Михалков, каким убийственным будет это зрелище всего-то тремя годами позже, когда над советской геронтократией уже открыто, хотя и с осторожностью, смеялись?
Вообще Махонин — судя по тому что он любит подремать у телевизора, читает народный «Советский спорт», говорит «всё можут короли» и «в развитóм совремённом обществе», — человек, как сейчас говорят, вполне глубинный, из простых (вот и мама его, смешная бабушка с иконой, настоящая деревенская старушка), с советскими часами «Победа» на запястье. И мечты со вкусами у него вполне простые: баночное пиво (его он в бассейне пьет и наяву) да шляпа получше, чем в реальной жизни, хороший импортный «хомбург».
О том, что Махонин уже откровенно «не орел» именно по возрасту и простоте нравов, сказано практически открытым текстом. Когда нужный человек, «нужник» Полудушкин (Ролан Быков), получает поручение организовать для автора паленой диссертации явочную квартиру, он понимающе кивает: «О, дело молодое, Пал Палыч!». Но начальник только морщится: «Да ты что, я не для себя, мне жены вот так вот хватает!». Витальность, так сказать, не на высоте, хоть герой Папанова и моложе, скажем, Берлускони или Трампа времен их золотого века. И молодые «стиляги и прощелыги» в джинсах и с длинными волосами Махонину искренне непонятны и враждебны.
Жена Махонина — не менее простая женщина с замашками простодушной барыни: «Ели? Ну, возьмите там что-нибудь в холодильничке!» — говорит она тому же Полудушкину и получает ответ «благодарствую!». Любит красивые, качественные вещи, причем падка на моду: сказали, что модны лапти, — купит и лапти (опять же этника!), а сказали джинсы — наденет их на ночь.
А вот элита потомственная — дети начальства, — те уже держатся совершенно по-другому и умеют многое, чего лишены их родители. Вот Викторина (Марианна Вертинская), дочь Махонина, — с бедной, но претенциозной подругой Альбиной (Лариса Удовиченко), они составляют классический тандем из барышни и субретки. Так вот барышня обладает манерами — умеет элегантно улыбнуться и промолчать, за счет чего никогда не попадает впросак. Даже в финальной сцене, когда жених Викторины случайно вскрывает всю схему фабрикации диссертаций и происходит истинно «ревизоровская» немая сцена, Викторина — одна на всем вечере! — сохраняет спокойствие, наблюдая за крахом карьеры собственного отца.
Викторина девушка модная: вместо вульгарноватых нарядов Альбины у нее будто бы асексуальные балахоны рубежа 70–80-х. У нее в «будуаре» черные (шок! хит!) стены, оклеенные импортными постерами рок- и поп-групп. Куда достойнее, чем реклама купальников, висящая в простецкой ванной Альбины... А неприличные для взрослого поколения развешанные лифчики у Викторины закинуты на дорогой и редкий дизайнерский стул из Финляндии.
Молодое поколение элиты, когда нужно пустить пыль в глаза, может легко попросить родителей «оформить проходку» на фестивальный показ, поймать для красивого подката к кинотеатру свадебную «Чайку». Такие не стесняются, когда им говорят нет: «За трешку добросишь?» — «Да вы что, я на свадьбу тороплюсь!» — «Хорошо, а за пятерку?».
Кстати, жених сначала Альбины, а потом Викторины журналист Просов, которого вот-вот пошлют за границу (мечта всех девушек, да!), вроде бы борется с коррупцией в СССР в меру сил... А ведь сам далеко не так прост, как может показаться. Это в начале фильма на нем советский костюмчик — на вечеринку, где они с Викториной закрутят роман, он одевается в дорогую импортную пару. Похоже, с дочкой Махонина они как минимум ровня.
Наконец, элиту от неэлиты отличает еще и понимание иерархии работ: если Альбина мечтает стать косметологом, то Викторина от такой перспективы морщится — обслуга. То ли дело подкастинг... — простите, озвучивание сказок по телефону. Удаленная креативная самозанятость — то, что надо для современной девушки, если ей нужно зарабатывать деньги.
Кинофестиваль с показами и вечеринками, модные выставки живописи, некоторые «аристократические» виды спорта, например дельтаплан, — все это не столько хобби, сколько престижное потребление. Потому что Викторине надо же чем-то отличаться от тех, кто не может пробраться через фейсконтроль из плотных комсомольцев с голубыми повязками.
Обслуга, желающая большего
Параллельно с «высшим светом» в фильме существует своеобразный «полусвет» — люди, занятые обслуживанием элиты и разнообразными тонкими поручениями, которые в итоге получают возможность манипулировать тем же несчастным Махониным, думавшим, что он-то контролирует всю ситуацию.
Первый из них, конечно, «фабрикант» диссертаций Солома; он одет как фарцовщик, то есть человек, располагающий деньгами и не скованный условностями: кожаная куртка, импортные очки, батник, шейный платок. В руках чемоданчик-дипломат, но не простой, а от Samsonite. В дипломате японский калькулятор. На шее — кулончик-бритва, как на постерах группы Sex Pistols. Итого, «понтовщик», любитель яркого и шикарного, вон и печатка какая у него на пальце…
Второй типаж — уже упомянутый много раз Полудушкин, который обеспечивает вещами элиту и выполняет деликатные поручения, но живет «по-народному». Давится в «ЛиАЗах». На нем неплохой замшевый пиджак, но скверные ботинки и штаны, пролетарская беретка. В объемистом, но потертом портфеле есть буквально всё. Не чужд и «духа помойки»: антикварный самовар-то достал у родственников «в утиле». Живет, наконец, временно в теплом гараже, удружив явочной квартирой Пал Палычу и Соломе.
Работа у него действительно, надо сказать, адская: весь день колесить по городу, доставая конфеты «Вечерний звон» («Что? Тогда и это было дефицитом?!» — «Да вот...»), выменивая их на билеты в Большой и три кило сушеной воблы (да, и это дефицит!). Потом японские постеры с девушками в бикини, баночный «Туборг» и новороссийскую «Пепси» («А что, «Кока-колы» нет?» — кривится вульгарная Альбина), крыло от «ГАЗ-21», японский унитаз, билеты на Таганку, редкие рыбки...
При этом тихо стелящий Полудушкин наглеет, получив действительно деликатное поручение: он быстро выговаривает себе право гонять служебную «Волгу» Махонина. А что ему возразишь, если влез в такую криминальную схему, где каждый, кто в курсе происходящего, может просто сдать тебя в прокуратуру?..
И симпатичная секретарша Тамарочка — тоже из тех людей, что легко сдают советского человека Махонина, рискнувшего криминальной схемой. И заместитель, прекрасно сыгранный Владимиром Басовым… Кажется, большой ошибкой типичного советского начальника было надеяться на свое «легальное» влияние и авторитет там, где никаких авторитетов, кроме силы и возможности устроить оппоненту неприятности, попросту не существует.
Надо быть философом
Все это на фоне обычного быта позднесоветской Москвы, который тем ценнее в кино, чем дальше от нас уходит. Вот — на столике у Тамарочки кофеварка-гейзер Ленинградского завода из цельнофрезерованного алюминия, а вы думали, такое было только в Италии? Вот — ее же можно легко подкупить, предложив породистые сигареты «Данхилл» (это не «Мальборо», это круче!). Бесконечные «Волги», маршрутки «РАФ», компьютеры с бесконечными лентами накопителей и распечаток (это называлось АЦПУ, кто еще помнит…). Гвоздики — как единственный вариант цветов круглый год, даже по торжественным случаям и в небедных семьях.
Наконец, загородные рестораны как еще один признак элитного потребления эпохи. Названы «Русь» (в Салтыковке) и грузинский «Иверия» (в Одинцове, на Минском шоссе). Забавно, что оба с 90-х годов заброшены; а ведь в «Иверии», где сейчас обычные склады, тусовалась аж сама Галина Брежнева! И моднейший ресторан в Юрмале тоже не пережил постсоветские годы... Закономерность?
Но это милая нашему сердцу бытовуха, а ведь автор замахивался на большее. У Стефановича действие перемежается «снами Махонина» — с красивыми погонями на тех же «Волгах» и пением зловещих петухов на новеньких тогда часах в свежем здании театра Сергея Образцова на Садовом.
Механический петух поет — и начальство, бесконечные Махонины в одинаковых костюмах и шляпах, исчезает. Значит, это, получается, демоны? Смело, очень смело. Но вот ведь в чем штука: в кино-то эти самые серые бюрократы, может, куда-то и исчезли, а в жизни типажи советского «наивного схематозника», как и ушлого «доставалы-решалы», в какой-то момент перехватывающего управление на себя и становящегося серым кардиналом, живут и почти торжествуют. Видимо, есть тут что-то для нас архетипическое. С чем надо просто смириться и придумать, как жить дальше.
