Я родилась и выросла в стране, победившей фашистов.
В моей семье было много военных врачей, и долгие годы армия была в моем сознании доброй силой. Советская, а значит, и Российская армия.
Я — обыкновенный человек, и вопросы, которые не дают мне покоя, наверное, не дают покоя не мне одной.
Чечня — крошечная страна. При советской власти даже и Чечено-Ингушская АССР состояла из 14 районов, 5 городов и 4 поселков городского типа. Население Чечни — меньше миллиона. Неужели российское правительство и впрямь полагает, что я — одна из ста сорока миллионов россиян — верю в наркотические баллады о том, что чеченские боевики и их предводители так превосходят правительственные войска числом и умением, что с ними нет возможности справиться?
Не стоит это и обсуждать — пока мы в сознании, по крайней мере.
А раз так, выходит, что чеченский конфликт — это механизм какой-то государственной схемы, чертежа, в который нам не разрешают заглядывать.
Чертеж под грифом “совершенно секретно”.
Механизм, изображенный на секретном чертеже, работает на дешевом и экологически чистом топливе — на человеческой крови. Кровь берут у нас, не спрашивая нашего согласия. И мы можем только догадываться, что чем больше изнашивается механизм, тем больше он жрет топлива, это просто.
В среду я пришла домой и бросилась на кухню пить чай.
По дороге с работы у меня не было сил даже зайти за хлебом. И вот я заварила чай, открыла книгу — звонит телефон: “включай телевизор!”.
Включила.
Не поверила.
Спасительное неверие быстро улетучилось.
За три дня я узнала о людях больше, чем за всю жизнь.
Пришлось впихнуть в сознание, что террористы захватили тысячу заложников по сути дела ради того, чтобы получить возможность вступить в диалог с властью.
Тема диалога известна, но главное то, что — по логике террористов — иначе не докричаться.
Я не террорист, я пила чай, но докричаться действительно невозможно.
Я сидела, впившись глазами в экран телевизора, и думала о том, действительно ли эти мужчины и женщины, наверняка совсем молодые, готовы умереть. Хотят или не хотят — вопрос другой, главное — готовы ли?
Хватило нескольких часов, чтобы понять: готовы.
Во имя чего?
За восемь лет со дня начала войны в Чечне выросли дети, которые не только не говорят по-русски, но знают: русские — враги. В каждой чеченской семье есть убитые и искалеченные. Дети не знают букв, не ходят в школу, взрослые не ходят на работу, потому ни школ, ни работы в Чечне больше нет. Значит, это поколение шахидов, или террористов, или детей, у которых не было детства, — называйте как хотите, но помните: у них не осталось ничего, кроме ненависти.
Ее заложниками и стали зрители театра в Дубровке.
Кто ее взрастил, кто выпестовал?
Не они.
А платить пришлось им.
И точно так же, как чеченские дети, у которых вместо игрушек были пистолеты Макарова, люди, уцелевшие после похода в театр на улице Мельникова, хотели они того или нет, вместе со спасательным газом глотнули смертельной ненависти.
Не хотели, конечно, — но глотнули.
Помните самые первые часы хроники?
Помните голос ребенка, который говорит по телефону, что театр захвачен? На экране была диспетчерская службы спасения. Женщины в наушниках, и одна из них отвечает ребенку: все уже подъехали, все в порядке.
Если у нее есть дети, в это мгновение она успела, конечно, крикнуть богу, мысленно, не по телефону: “Господи, спаси моих!”
А ребенок из театрального зала говорит: “Мне страшно...”
Вы сможете это забыть?
А он — если уцелел — сможет?
Никогда.
И еще один вопрос на излете дыхания.
По Москве поползли слухи о том, что машины террористов на пути к театру сопровождала милиция.
Понятия не имею, правда это или нет, но дело даже не в этом.
Почему молва заговорила о том, что террористам помогали милиционеры? Ведь не идет же речь, скажем, об артистах цирка. Среди них много кавказцев, которые умеют то, чего не умеем мы с вами: ходить по проволоке, бросать лассо, стрелять с закрытыми глазами. Ну?
Ответ известен.
Милиции боятся не меньше террористов.
Когда же гарант российской Конституции обратилт на это внимание?
“Конституция” в переводе с латинского означает “устройство”.
Устройство работает на человеческой крови.
Что делать?
Да, террористов убили, кого смогли — спасли. Но в Москве много театров и очень много жителей. И ни одного завода, ни одной фабрики, ни одной школы в Чечне.
Ах, какие благородные страсти разыгрались в Государственной думе!
Одни кричат: “Размазать Чечню по глобусу!”, другие создали комиссию, чтобы узнать, почему родственников не пускают в больницы к заложникам.
Я бы на месте Верховного главнокомандующего тоже не пустила.
Так еще хоть у кого-то будет тлеть ощущение, что власть что-то контролирует. Хотя бы вход в больницу.
И стоит перед глазами доктор Рошаль, идущий по нейтральной полосе, которая еще несколько часов назад была площадкой, на которую театралы спешили поставить машины. Он, как и все мы, знал, что нейтральная полоса тоже простреливается. И лучше находиться по одну из сторон. Но кто-то же должен ступить на эту полосу, там середина, там равновесие...
И это сделал доктор.
Наверное, теперь его тоже можно называть военным врачом.
Я всю жизнь собираю книги по истории декабристов.
И вот кто бы мне объяснил, почему крупнейший российский специалист по Пушкину и декабристам, Яков Аркадьевич Гордин, написал книгу, которую я не знаю, куда поставить. Называется “Кавказ: земля и кровь”.
Если у вас выключен телевизор, прочтите, пожалуйста, последние строки последней главы: “Сегодня любому трезво мыслящему и бескорыстному человеку ясно, что России и Кавказу никуда не деться друг от друга... И единственный путь, не сулящий крови и горя, — путь, предсказанный Пушкиным и Лермонтовым. Путь терпеливого разгадывания психологических основ существования друг друга... Это медленный и непривычный для нас путь, но — единственный. Требование национального реванша и сведение исторических счетов — политический наркотик, дающий мгновенное острое удовлетворение, а в долгосрочной перспективе — катастрофу”.
