Марш равнодушных

На Net и суда нет?

Виртуальная оппозиция — самая многолюдная. Это оппозиционеры интернета: противопоставление себя действующей власти осуществляется широко и с размахом, но исключительно в собственных блогах и социальных сетях.  
В этом сегменте какую-то небывалую активность развивают эмигранты. Давно покинувшие Россию и получившие гражданство в другой стране, они подробно, популярно и с большим чувством объясняют русским остолопам, как хорошо за границей, как плохо в России и что нужно сделать, чтобы страну таки обустроить. И вот уже в лучших традициях Герцена молодой житель Швейцарии с характерной фамилий Болтаев высокомерно констатирует: “Мне кажется, что в России демократии нет и не будет еще очень долго. Под демократией я понимаю: достойный уровень жизни, доступность всех земных благ, свободу мысли и слова, соблюдение прав человека в любой области и прочая”. Менторский тон предполагает, что он как минимум лично поднимал знамя демократии над местным парламентом. На самом деле, журналист по профессии, он подрабатывает в Швейцарии посудомойщиком и бебиситтером. Похоже, что именно собственные невостребованность и ненужность диктуют эмигрантам весь этот пафос.  
Другой, довольно многочисленный слой виртуальных оппозиционеров — интернет-диссиденты. По преимуществу это разного рода “офисный планктон”, который таким образом пытается донести до максимально большого количества людей свою не очень внятную позицию — как правило, полную мешанину самых разных идей, версий и программ. Популярны также апокалиптические прогнозы и эсхатологические сценарии: “Топливо для войны — что молоко кормилицы, — говорит ЖЖ-юзер vallerio. — Когда оно начинает стоить так же, как и водопроводная вода, — определенно будут стрелять. Враги уже провели разведку поляны боем. Что дальше?”  
Это, очевидно, из области прикладной психологии: человек, который вынужден постоянно демонстрировать свою лояльность в жестких рамках корпоративной этики, должен куда-то сливать нерастраченный запас конфликтности. По степени их непримиримости и нонконформизма в каждом сообщении можно судить о том, насколько удачным оказался офисный трудодень, и даже с большой вероятностью определить, когда именно яростный диссидент получил взбучку от начальства.  
Третий тип виртуальной оппозиции — так называемые ультраправые. Если сравнить количество блогов “белых арийских солдат” и реальное количество действующих скинхедов, разница будет как минимум на два-три порядка. Это явление тоже вполне объяснимо: для того чтобы выйти на улицу с ножом или цепью, требуются определенные моральные свойства и физические навыки. Для того чтобы продвигать идею NSWP во Всемирной Сети, достаточно отключить мозги и подключиться к интернету.  
В нацблогах можно найти все — начиная от тактических советов по “силовым акциям” и заканчивая правилами поведения после задержания. Куда там провинциальному музыканту Терентьеву с призывом “сжигать неверных ментов”! Тот хотя бы “ментов правоверных” пожалел, хотя само деление крайне сомнительно. Любители интернет-экстрима идут дальше — “все без исключения нынешние “начальники народа” заслуживают повешения”.  
Впрочем, здесь необходимо учитывать один важнейший фактор. Ораторы интернета в большинстве своем работают в атмосфере полуанонимности. И чем радикальнее выступления блоггера, тем сложнее его идентифицировать. Националист, который рассказывает о том, как он “мочит чурок” и призывает “объединяться в белые бригады”, на деле может оказаться трусливым прыщавым подростком, чьи теоретические познания в области национализма ограничены безграмотным переводом “Майн Кампф”, а практические достижения сводятся к интенсивным мануальным упражнениям перед портретом негритянской фотомодели.


К ритуальной оппозиции можно отнести совершенно конкретные партии и движения — это КПРФ, ЛДПР, “справедроссы”, “Яблоко”, а с недавнего времени — и партия “Правое дело”. У них есть конкретная функция, которую они старательно, в меру сил и умения, выполняют. Партия власти говорит: “Пойдем направо!”
 Ритуальная оппозиция включается в процесс тщательно срежиссированной многоголосицей: “Пойдем налево!”, “Пойдем прямо!” и “Повернем назад!”. Это — не программные заявления, даже если они позиционируются именно так. Это — шаги ритуального танца. У танцора, конечно, есть возможность небольшой импровизации, не нарушающей общий рисунок, но он не может, скажем, взять и выйти покурить.
Все эти движения — не более чем симулякры активной и наполненной политической жизни. Цитируя классика, “страшно далеки они от народа”. Время от времени эта видимость прорывается реальными демонстрациями того, насколько именно далеки оппозиционеры от действительного противодействия власти, но все эти подтверждения тонут в общем информационном фоне. Представитель ДПР Николай Гоца озвучил одно из них и сразу был нещадно бит Жириновским прямо в эфире телеканала “Звезда”. Мол, ВВЖ на камеры декларирует категорическое несогласие с неким законопроектом и даже голосует против него, а тем временем вся остальная фракция этот закон поддерживает, и он проходит.
Примечателен пример непримиримой КПРФ, которая, обладая некогда парламентским большинством в Думе, голосовала за провластный вариант бюджета. Сегодня, оказавшись в меньшинстве, она уже может с чистой совестью в полном составе голосовать против — но, как говорится, осадок остался.
“Яблоко” избавлено даже от этой необходимости — его просто нет в Думе, поэтому оно имеет больше пространства для маневра. У него был харизматический лидер, который олицетворял чаяния демократически настроенной интеллигенции, и ровно до тех пор, пока ее мнение хоть что-то значило, он оставался участником ритуального танца. Как только стало очевидно, что влияние бородатых диссидентов осталось в далеком прошлом, Явлинский был выброшен за круг, и сегодня можно смело говорить о том, что эта партия вряд ли переживет ближайшую минюстовскую переаттестацию.  
Риторика новообразованного “Правого дела” легко укладывается в парафраз на тему пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького: “Пусть сильнее грянет буря! Пусть сильнее — только завтра. Можно сёдня — но тихонько... Или вовсе уж не надо…” Они, пожалуй, первое оппозиционное движение, которое открыто заявило о том, что оно не очень оппозиционное. А если до конца откровенно — то вообще модерируется Кремлем. И создано, по большому счету, на стыке двух полувиртуальных думских спойлеров (ГС и ДПР) и одной оппозиционной партии (СПС), которая находилась под жестким прессингом в течение последних трех лет.


Когда мы говорим о брутальной оппозиции, необходимо учитывать, что здесь действует тот же принцип коллективного договора, что и в предыдущей разновидности. Просто у ритуальной оппозиции, как правило, нет реальных действий и реальных результатов, которые можно “потрогать руками”. У них есть сугубо теоретическая возможность политического влияния, и именно поэтому они не могут позволить себе делать ничего действительно конкретного и масштабного.
 Брутальная оппозиция — имеет и даже делает. К этому виду относятся “несистемщики” — от ультралевых (анархисты) до ультраправых (националисты), и все то, что находится в этом спектре и вне его. Каждая протестная акция — это своего рода демонстрация: “Да, мы можем!” Брутальная оппозиция очень успешно создает эффект своей полной неподконтрольности и независимости от властных структур. Каждая акция — это переозвучка князя Святослава “Иду на вы”, обращенная к государству.  
Бескомпромиссные борцы за другую Россию (ОГФ, НБП и иже с ними) или за русскую Россию (ДПНИ и прочие) не идут на поводу у чиновников: устраивают акции в неположенных местах, организуют беспорядки, пикетируют, собирают ОМОН из расчета “пять ментов на одного демонстранта”, садятся в тюрьмы — одним словом, ведут себя совершенно вызывающе. Определение “брутальная” в этом контексте связано именно с эффектом, потому что, кроме эффекта, мы не имеем ничего: будучи вне системы управления государством, эти люди не имеют легитимных средств воздействия на власть. А революционный способ исключен из-за контролируемой малочисленности “несогласных”.
Разумеется, количество оппозиционеров регулируется не напрямую — здесь бесспорна роль прессы и телевидения, которое давно и популярно объяснило, что вся несистемная оппозиция — будь то совсем небедный экс-чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров или далеко не нищий экс-премьер Михаил Касьянов — занимается подрывной политической деятельностью на деньги Госдепа США. С одной стороны, никого из них не удалось поймать за руку в процессе получения чемоданов с долларами, с другой — американцы не особо скрывают, что время от времени действительно направляют немалые деньги на развитие демократических институтов в “недоразвитых странах”. Получается, что человек, который хочет примкнуть к реальной оппозиции, должен допустить, что, возможно, он будет бесплатно высказывать свое мнение за иностранные деньги, которые заплатят кому-то другому. А на это готов далеко не каждый.
Брутальная оппозиция малочисленна, ее лидеров можно пересчитать по пальцам, и у них поголовно не очень хорошая репутация, но при этом по количеству производимого шума она периодически затыкает за пояс не только думских ритуальных танцоров, но и партию власти. Казалось бы, нет ничего невозможного: с лидерами можно договориться по-хорошему (губернатор Никита Белых) или поговорить по-плохому (Михаил Ходорковский), и оппозиции просто не будет. Но этого не происходит. Напрашивается совершенно очевидный вывод: брутальная оппозиция тоже нужна партии власти. А если присмотреться, то даже необходима — до такой степени, что ее, пожалуй, стоит поддерживать, культивировать и (тс-с!) финансировать.


Мы не можем утверждать этого со всей очевидностью, но существует как минимум четыре причины, по которым власть должна быть кровно заинтересована в том, чтобы держать брутальную оппозицию на хорошем богатом пайке.
Политически активные “несистемщики” неизбежно собирают вокруг себя идейных фрондеров, которые время от времени появляются в любом государстве, а иногда даже вырастают в стенек разиных или, упаси бог, владимиров лениных. Человек, который мог бы создать очаг борьбы с государством, не будет этого делать, если уже есть люди, близкие ему по духу. Он скорее примкнет к ним и будет купаться в протестном потоке с полным ощущением собственной значимости и востребованности. Оппозиции он нужен затем, что именно из таких “прекраснодушных безумцев” формируется боевой актив, который дерется с ОМОНом, садится в тюрьмы или умирает при неизвестных обстоятельствах. Власть, в свою очередь, кровно заинтересована в учете таких пассионариев — они все время на виду, а значит, не так опасны. А в перспективе — вполне пригодны для использования в конкретных целях. В качестве возможной иллюстрации годится активист движения “Мы” Роман Доброхотов, который в нужный момент политически корректно накричал на президента неполиткорректными словами, создав ощущение неожиданности и даже какой-то оттепельной гласности.
Вторая причина заключается в том, что производимые брутальной оппозицией движения дают силовым структурам возможность обкатать технологии подавления массовых беспорядков, если (опять же, не дай бог) таковые начнутся. У профессиональных кинологов есть техника притравки охотничьих собак: прежде чем пес отправится с хозяином в лес, его учат, давая возможность догнать и покусать диких животных, содержащихся в неволе на специальных притравочных станциях. Эти волки, лисы и кабаны к своей роли жертвы привычны и для собак опасности практически не представляют, к тому же все происходит под контролем опытных специалистов. Что и формирует у собаки нужные рабочие качества.
Грубая метафора получила ярчайшее подтверждение во время протестных акций во Владивостоке, когда государство ввело заградительные пошлины на иномарки. Ситуация была достаточно острой: руководство региона, которое потеряло на путинской инициативе гораздо больше любого отдельно взятого коммерсанта, решило пойти ва-банк и устроить масштабный протест. Центр отреагировал быстро и жестко: “притравленный” московский ОМОН сработал четко по отработанному алгоритму: блокирование, рассечение, подавление. Особенно забавно выглядела реакция дальневосточных журналистов — их столичные коллеги настолько привыкли к хамскому обращению со стороны силовиков, что в последние годы даже не отмечали в своих материалах факты беспричинного задержания, повреждения аппаратуры и прочих “издержек работы”. Поэтому шум, поднятый местными собкорами федеральных газет и телекомпаний, вызвал у московских коллег только сочувственную улыбку. В любом случае — отработанная техника ОМОНа сама по себе оправдывает существование брутальной оппозиции.
Ее нужность делается очевидной еще с одной точки зрения: на некоторые акции приходит до нескольких тысяч участников. Подавлять такое количество людей не очень гуманно, да и, в общем-то, бессмысленно. Это не оппозиция в чистом виде — скорее просто недовольные, которые на таких мероприятиях могут “выпустить пар”, чтобы потом надолго уйти в спячку. Типичный пример — ежегодный “Русский марш”. Нацдвижения, которые решили проводить его каждый сезон, объективно просчитались и потеряли в численности. На разрешенный марш 2007 года пришло около 4 тысяч человек. На запрещенный в 2008 году — около полутора тысяч. А вот после того, как они заявили о переходе на ежеквартальный режим, каждое следующее шествие собирает не больше пары сотен участников. Но, в любом случае, возможность канализировать недовольство жизнью вообще и конкретным руководством страны в частности у людей осталась — и это еще одно “неоспоримое достоинство” брутальной оппозиции.  
Еще одна причина, по которой власти стоит непосредственно, но негласно участвовать в жизни этого типа оппозиции, заключается в том, что тот, кто платит, имеет рычаг управления, который при желании вполне может стать стоп-краном. Если вдруг (снова не дай бог) ситуация выйдет из-под контроля и несогласных станет до такой степени много, что это будет представлять угрозу государственности, всегда можно сделать ход конем — выйти на лидеров, закаленных в многолетней борьбе революционеров, и сказать: ребята, давайте жить дружно. После чего ребята будут обязаны сказать: “Стоп. Пятьсот шагов от Смольного — и по домам”.  
Есть пятая причина, которая является настолько незначительной, что ее можно было бы и не упоминать. Но с точки зрения европейской морали она может показаться достаточно важной: власть не может не понимать, что ритуальная оппозиция, как бы хорошо она ни исполняла свою партию, все равно будет восприниматься именно как ритуальная. И необходимо иметь в запасе еще что-то такое, про что можно сказать: мы демократическое государство, потому что у нас бывает даже такое. Мол, во Франции — бунтующие арабы и алжирцы, в Индии — исламские тергруппы, а у нас вот — несогласные: то МИД захватят, то Администрацию Президента. Одним словом — все как у людей.  
Есть существенная разница в понимании слова “демократия” у нас и на Западе. У нас это — власть большинства. Там — права меньшинств, равные с правами всех остальных. И если исходить из нашей версии, то демократия существует только в России — как подлинная власть народа, при которой реальная оппозиция не нужна.