Этому отряду профессионалов с высшим образованием мы обязаны вокзалами, театрами, училищами, больницами, сотнями красивых домов. “Красное колесо” революции прокатилось безжалостно по архитекторам, они лишились частных заказов, собственных домов и отдельных квартир. Редко кто из них, как Иван Жолтовский, получал “охранную грамоту” за подписью Ленина, оградившую его от выселения, уплотнения и высылки из Москвы. Так, великий Шехтель такой привилегии не удостоился, из дома с антикварной мебелью, гобеленами, картинами, люстрами попал он на старости лет в коммунальную квартиру, испытав голод, холод, бедность.
Архитектор Владимир Адамович, в начале ХХ века живший на Никитском бульваре, 12а, не эмигрировал вслед за братьями Рябушинскими и Морозовыми, заказывавшими ему проекты усадеб, особняков. Успел до революции построить много капитальных зданий, служащих до наших дней жилыми домами, больницами, церквями, резиденцией послов США “Спасо-Хаус”.
Когда при фабрике “Товарищества И.Коновалова с сыновьями” Адамович сооружал родильный приют, больницу, ясли, ему помогал Иван Жолтовский, преподаватель архитектуры Строгановского училища, под сорок лет загоревшийся желанием множить образы Ренессанса в России начала ХХ века.
Все сделанное Адамовичем датируется 1902—1916 годами. Потом — тишина. Иван Жолтовский вписался в новую жизнь. Встречался с Лениным в здании разогнанной Московской городской думы. Разрабатывал с учетом его пожеланий план “Новая Москва”, оставшийся, как все Генеральные планы, благими пожеланиями.
Признанный теоретик архитектуры, творивший вплоть до “оттепели” Хрущева, воплотил свои идеалы в главном здании Московского ипподрома, напоминающем дворец эпохи Возрождения, в других сооружениях. “Сталинский ампир” этот лидер признал враждебным в пику умершему вождю, считавшему ампир времен буржуазных революций достойным революции пролетарской.
А Владимир Дмитриевич Адамович, поддержавший в начале пути Ивана Владиславовича Жолтовского, “после революции, — как пишет биограф, — отошел от активной строительной деятельности”. Умер в 1941 году. Жил долго при советской власти, но ничего, как прежде, не совершил. Занимался в 20-е годы реставрацией дома купца Губина, на Петровке, 25. И все.
Ничего от той реставрации не осталось, когда я увидел опустевшие залы, служившие палатами Института физиотерапии с водолечебницей и прочими процедурными кабинетами. Одно время здесь помещался Институт ревматизма. Дом довели до ручки, и если бы не метровой толщины кладка стен XVIII века, стены бы рухнули. “Страшно смотреть”, — сказал Зураб Церетели, перешагнувший порог здания на правах владельца руин и директора государственного Московского музея современного искусства, существовавшего пока что только в его воображении и в решении на бумаге, подписанной мэром Москвы Юрием Лужковым.
Дом купца Губина упоминают все путеводители по Москве, называют выдающимся памятником архитектуры. Заказ уральского промышленника исполнил Матвей Казаков, чтимый Екатериной II, построивший здание Сената в Кремле и дворец в Царицыне, дворцы самых знатных и богатых особ империи.
Перед революцией владела домом вдова действительного статского советника Екатерина Никитична Самарина, дальняя родственница купца. У нее арендовала строение гимназия Товарищества учительниц с приготовительными классами и детским садом, а до нее другая гимназия, где учились историк Готье, филолог Шахматов, поэт Брюсов.
Руины с радостью выкупил Зураб Церетели, обязавшийся за свой счет воссоздать дворец, вызывающий восхищение искусствоведов. Он обязался реставрировать памятник архитектуры и передать городу Москве под музей вместе с собственной коллекцией авангардной русской и зарубежной живописи.
Президент Российской академии художеств по вечерам часто появлялся на этажах, занятых строителями, и никому не давал расслабиться. Адрес Петровка, 25, значился в субботних объездах мэра. Воспитанный на картинах реалистов, передвижников, мэр города не полюбил, но понял авангард, поддержал идею Церетели. В те дни Лужков объяснил мне свое понимание авангарда: “Современное искусство заставляет человека сначала удивиться, а потом, присмотревшись, составить свое индивидуальное впечатление, а не общее, какое получаем от классики”. Вспомнил про “эмоциональный всплеск”, когда открывалась давно выставка Пикассо в Москве.
И заключил:
— Нельзя дальше терпеть, чтобы в нашем городе, столице мировой культуры, где жили Кандинский и Малевич, не было музея современного искусства. Мы хотим воздать им должное.
И воздал. Поэтому десять лет назад красную ленточку перед входом в Московский музей современного искусства перерезали Лужков и Церетели.
Открытие состоялось в дни предвыборной борьбы за муниципальную власть в Москве. Штаб противников Лужкова возглавил политолог и хозяин галереи в одном лице, устраивавший политические демонстрации под видом инсталляций. На одной площади паясничали полуголые ребята, изображая “Новых юродивых”. В образе “Старухи Изергиль” торговал “пирожками с котятами” некий художник. Подобным выходкам благоволили главные телеканалы, игнорируя все, что происходило на Петровке, 25. Против долгожданного музея выступали чиновники Министерства культуры, оспаривая решение города. Газеты правого толка убеждали народ, что государственную лицензию на музейную деятельность не выдадут, иронизировали, что откроется очередной музей с картинами в духе социалистического реализма академиков и членов Союза художников СССР.
Все вышло не так. На открытии директору Московского музея современного искусства (сокращенно — ММСИ) вручили лицензию номер 3, первую получил Эрмитаж, вторую — Третьяковская галерея. Гуггенхайм не пожаловал на вернисаж. Пришла Ирина Антонова и сказала: “Очень много лет говорили о таком музее, но его не было, а теперь есть”. Но “злых языков” было больше, они утверждали, что Церетели “все хочет прибрать к рукам”, что здание “стало личным особняком и на него оформлено право собственности”. На что обвиняемый невозмутимо отвечал: “Моя роль будет больше, чем у кого бы то ни было. Вот откроем музей, и я в нем буду желать больше, чем в свое время Третьяков”.
После того как с аукциона в ММСИ поступил “Автопортрет” Малевича, выкупленный за 600 тысяч долларов, эти слова не кажутся гиперболой. В истории города не было такого, чтобы художник основал музей.
За десять лет музей на Петровке завоевал признание, оброс филиалами — в Ермолаевском переулке, на Тверском бульваре, Гоголевском бульваре, Пречистенке. Шестая галерея основателя ММСИ открылась накануне Нового года на Большой Грузинской улице. Стали традицией мастер-классы, когда на холсте размером метр на метр у доски с масляными красками пишет картины Зураб Константинович, а перед ним с кисточками в руках рисуют акварельными красками мальчишки и девчонки. А также их мамы и бабушки.
Адрес Петровка, 25, знают все художники России. По случаю десятилетия со дня основания открылся “День открытых дверей”, придуманный Юрием Авакумовым, прославившимся эпатажными выходками. “Временем, снятым с петель” назван его проект — превратить здание в “главный экспонат выставки”. 200 работ из коллекции музея напоминают о прошлом особняка, когда он четыре раза менял функцию. Об этом говорит подзаголовок экспозиции: “Особняк — гимназия — клиника — музей”. В залах сняли двери, чтобы они, как объясняют искусствоведы, “больше не являлись преградой и символизировали абсолютную открытость сегодняшнего художественного процесса”.
Зал номер 10 воспроизводит бывшую в нем торговую контору купца Губина, столовую гимназии, водо- и теплолечебницу. Экспонаты Бального зала напоминают о маскарадах XVIII века, праздниках гимназистов, врачебных конференциях.
На выставку пожаловал министр культуры России, прислал приветствие мэр Москвы, причастный к основанию музея. Залы ломились от публики. А я вспомнил принимавшего поздравления Юрия Авакумова в другой обстановке. Заседал с ним в Независимой общественной комиссии, одна ее часть состояла из людей всем известных — академика Гинзбурга, Андрея Вознесенского, Артура Чилингарова.
Другую часть представляли некий “уполномоченный инициативной группы”, “председатель Либерального союза “Молодежная солидарность”, и Юрий Авакумов. Эта другая сторона выступала против Церетели вообще и памятника Петру в частности, требуя его демонтировать.
Протестовали десять лет назад многие художники современного искусства. Одно бойкое перо называло экспозицию “салатом по-русски, с мелко нарезанными неопознаваемыми, не всегда свежими продуктами, смешанными в кучу”. И предлагало “осторожно посмотреть (как на зоопарк) и забыть о нем”. А теперь пишет об “абсолютной открытости”.
Где сегодня “председатель Либерального союза”, “уполномоченный инициативной группы”? Петр на месте. ММСИ востребован. Всем авангардистам музей открыт.
Вернусь в прошлое, к Никитскому бульвару, где в большом жилом доме 12 получил у советской власти квартиру архитектор Илларион Александрович Иванов-Шиц. Почему к его самой распространенной в России фамилии прибавилась непонятного происхождения приставка Шиц, неизвестно.
Многое в его жизни осталось без внимания историков искусства, не особенно интересовавшихся подробностями биографии тех, кто творил образы из камня. Как первый ученик, награжденный золотой медалью, за казенный счет выпускник института гражданских инженеров несколько месяцев путешествовал по Европе, где на него самое большое впечатление произвела новейшая архитектура Вены.
Ее влияние видят в бывшем доме Хлудовых на углу Петровки и Кузнецкого моста. И сегодня считают его “одним из самых красивых в Москве”. Иванов-Шиц строил очень много до революции, выработал свой “классицизированный модерн”.
Проявил себя архитектор интерьерами ресторана “Мартьяныч”, бывшего в подвалах Верхних торговых рядов, ГУМа, Театра Гирша, сломанного, когда прокладывали Новый Арбат. В его зале состоялось первое заседание Московского Совета, решившего брать власть в городе. Не поднялась рука разрушить бывший Купеческий клуб на Малой Дмитровке. В нем на съезде комсомола Ленин призвал “Учиться, учиться и учиться!”. Каждый день архитектуру дома и интерьеры театра видят зрители “Ленкома”.
Первую премию на конкурсе Иванов-Шиц получил за проект музея памяти 1812 года в Арсенале Кремля. Замысел не реализовали из-за начавшейся войны и революций. О задуманном напоминают свезенные к стенам Арсенала трофейные пушки “великой армии”.
В голодной и холодной Москве времен военного коммунизма мастеру нашлась должность архитектора наркомата финансов. В тридцатые годы он построил хирургический корпус глазной больницы имени Гельмгольца, санаторий и дом в Барвихе, где в загородных дачах жили пришедшие к власти высокопоставленные большевики.
Как пишет “Московская энциклопедия”, Иванов-Шиц — “один из немногих архитекторов старшего поколения, успешно работавших при советской власти”. Накануне 70-летия Илларион Александрович выполнил задание правительства, зная, что товарищи по цеху ему этого никогда не простят. Но отказаться от поручения он не мог без риска для жизни.
Придя к абсолютной власти, Сталин подверг Кремль варварскому уничтожению. На месте разрушенных Чудова и Вознесенского монастырей, Малого Николаевского дворца появилась Военная школа имени ВЦИК. К этому преступлению старый мастер отношения не имел. На его долю выпал другой тяжкий жребий — на месте Андреевского и Александровского тронных залов Большого Кремлевского дворца (БКД) спроектировать Зал заседаний Верховного Совета СССР и РСФСР. Его стены протянулись на 81 метр. Ничего плохого сказать о нем нельзя, если не знать, на месте чего появились кресла и балконы. Зал построили в 1934 году для предстоявшего XVII партийного “съезда победителей”.
На Соборной площади не стало Красного крыльца. На его месте Иванов-Шиц примкнул к БКД коробку столовой, понадобившейся для депутатов и служащих Кремля.
Это не все. Не пощадили древний собор Спаса на Бору во дворе дворца. Им пожертвовали ради пятиэтажной пристройки, сооруженной все тем же Ивановым-Шицем для непубличных совещаний, работы корреспондентов ТАСС, передававших отсюда сообщения в дни сессий и съездов. Это помещение называли зоной “Е”. За все содеянное в срок получил архитектор орден Ленина. Умер в 1937 году и не узнал, что большинство делегатов “съезда победителей” последуют за ним с пулей в затылке.
Зал заседаний играл роль советского парламента, в сущности, редко запускаемой в течение года машины для единогласного голосования. Не походил зал ни на английский, ни на какой другой в мире парламент, предназначенный для прений. Тех, кто не сидел в первых рядах, не видели в президиуме под статуей Ленина в нише стены. Однажды на съезде журналистов с Василием Песковым, самым известным в СССР журналистом, я оказался в заднем ряду. Несогласный с тем, что собирались утвердить, он устремился к президиуму. Но посреди зала остановился и вернулся ни с чем. Его ведущий заседание не увидел и перешел к другому вопросу.
Единственное, что сделал дипломированный строитель Борис Ельцин, став хозяином Кремля, — распорядился снести столовую, воссоздать Красное крыльцо и на месте зала заседаний, где пришел к власти, возродить Андреевский и Александровский залы. Что и было сделано под руководством Павла Бородина и Виктора Столповского.
Зона “Е” исчезла. По эскизам Ильи Глазунова сотворены залы, вызывающие восторг. Накануне завершения реконструкции Илья Глазунов показал мне, во что превратился безликий коридор и этажи пристройки. Дубовый паркет в “елочку”, ковровые дорожки, деревянные панели, окрашенные масляной краской стены, люстры с матовыми плафонами — все напоминало интерьеры провинциальных обкомов партии.
Вместо унылого коридора возник триумфальный зал с портретной галереей князей и царей кисти Ивана Глазунова. Назвал этот зал Илья Сергеевич Царским. Вместо заурядных помещений я увидел роскошь времен Екатерины II, Александра I и Николая I. В самом большом зале голландские печи с изразцами, картины, модель легендарного ботика переносили в эпоху Петра... Как сказал с явным удовлетворением Глазунов: “Здесь не осталось ничего советского, коммунистического”.
Жаль только, что всю эту красоту увидеть нельзя.
